отеле ни одного постояльца не останется.
Гроб для полковника доставили следующей ночью. Мы вместе с управляющим и людьми гробовщика затащили его в лифт, он там поместился с трудом, свободного места не оставалось ни дюйма. Когда они занесли гроб в номер, а я остался снаружи, мне снова стало не по себе. Наконец дверь тихо открылась, и шестеро человек вынесли длинный гроб. Они пронесли его по коридору и установили перед дверью лифта. Управляющий посмотрел на меня.
– Нет, сэр, – заявил я, – этого я сделать не могу. Я не могу снова отвезти полковника вниз, я уже отвез его в полночь, так что с меня достаточно.
– Заносите! – громко и резко скомандовал управляющий гробовщикам, и те молча выполнили приказание. Управляющий зашел в кабину следом за ними и перед тем, как закрыть дверь, обратился ко мне: – Моул, сегодня вы работали у нас лифтером последний день. И это меня огорчает…
Так и вышло. После того, что случилось, я не смог бы оставаться в «Эмпайр-отеле», даже если бы мне удвоили жалованье. Одновременно со мной уволился и привратник.
Благио ТУЧЧИ
ВАРИАНТ МАК-КЭТЧОНА
Перевод с итальянского: Леонид Голубев
Дождь… Третий день кряду то усиливается, отстраивая полупрозрачные тюремные стены, то наконец ослабевает, сея робкую надежду на скорое условно-досрочное освобождение, но тут ему на помощь приходит шквалистый ветер, в миг рассеивающий несбыточные ожидания, превращая их в мерзопакостный туман. Дождь окончательно смыл летнюю пыль, словно пыльцу, разносимую полчищами туристов, снующих по улицам, холмам и площадям города от одного памятника старины к другому, смыл и мои последние сомнения. Выйти из дома все равно невозможно, и я решился доверить эту историю бумаге – какое-никакое занятие.
Любую историю можно рассказывать быстро, лишь придерживаясь четких и проверенных фактов, а можно не торопясь смаковать ее наиболее интересные повороты, немного порассуждать на философские темы, ведь любая история способна такие темы подкинуть – надо только поискать. Я же связан временем, а время, точнее скорость, с которым оно утекает между пальцев, зависит… от дождя! Так что, если я пущусь в рассуждения – значит… дождь усилился! А если вам покажется, что я куда-то спешу – знайте, дождь при последнем издыхании.
С чувством меры у наших предков всегда были проблемы. Но это еще что. С логикой – вот тут настоящая катастрофа! Как можно утверждать, что nil permanet sub soleа {6}, а затем без конца долдонить про Вечный город? Либо – либо, уж решите наконец! Хорошо, пусть будет Вечный. Но как быть с частями вечного: со зданиями, памятниками, парками?.. Они тоже вечные? А как быть с домом на Сан-Микеле, в котором мы с Люсией до недавнего времени обитали? Небольшая двухкомнатная квартирка на последнем этаже четырехэтажного дома, можно сказать, с видом на Тибр, частично заслоняемым домом напротив, показалась бы нам дворцом Сан-Лоренцо, если б не крыша, протекавшая каждую зиму. Мы выучили, где следует подставлять ведра, доставшиеся нам от предыдущих жильцов и которые мы держали наготове в кладовке, так что могли проделать эту нехитрую операцию с закрытыми глазами. Не следует удивляться, что настал день, когда нам надоело спотыкаться об эти самые ведра, одно из которых как-то переполнилось и заодно переполнило чашу нашего терпения. И мы решили купить квартиру – собственную квартиру! Люсия родилась в Венеции и чувствовала себя в своей тарелке, только если могла утром, раздвинув шторы, насладиться плавным течением вод, а заодно помедитировать на останки моста Понте Ротто, похожего на триумфальную арку, по колено увязшую в реке. Эта привязанность Люсии к воде серьезно ограничивала нам круг поисков.
Бесчисленные воробьи каплями стекали с верхних веток на нижние, а затем вспархивали вновь к верхушкам, порождая невообразимый гомон, какой обычно школяры устраивают на большой перемене. Породу деревьев определить я не мог: новорожденные светло-зеленые листочки еще не определились с окончательной формой. Но разве на набережных Тибра растет что-нибудь, кроме платанов? Я бы не смог оторваться от этого бессмысленного выплеска жизненной энергии, если б не другое зрелище, открывшееся мне в просвете между деревьев: у причала на противоположном берегу Тибра хорошо просматривалась баржа, переоборудованная в солярий, оккупированная несметным числом юных римлянок, за зиму изголодавшихся по ласковому весеннему солнышку. Клянусь, их было больше воробьев! «Надо будет раздобыть армейский бинокль», – подумал я.
– Вам нравится?
Увлекшись красотками, я совсем позабыл о существовании сеньора Сильвоа. Его тихий, словно извиняющийся, голос вернул меня к обыденности столь стремительно и внезапно, что я не обратил внимания на некоторую двусмысленность его вопроса. Пока я собирался выразить согласие, он произнес со вздохом:
– Отец любил проводить время на балконе.
Я рывком поднялся из кресла-качалки, и оно, не ожидавшее от меня такой прыти, на своих полозьях в виде змей с торчащими из пасти ядовитыми зубами заскользило в угол балкона. Протиснувшись мимо поджавшего живот сеньора Сильвоа, я уже перенес одну ногу за порог, но тут мое внимание привлекла позиция на шахматном столике, занимавшем все пространство балкона влево от двери. На доске стоял мат черному королю. Ничего примечательного: белый ферзь банально атаковал черного короля по восьмой горизонтали. Пешки, прикрывавшие короля от фронтальных атак, в данной ситуации явились виновниками его гибели, не оставив ему шанса покинуть простреливаемую вражеским ферзем линию. При этом у черных лишний конь, и их фигуры недвусмысленно посматривают на белого короля. Не похоже, чтобы белые пожертвовали фигуру. Скорее в предвкушении близкой победы черные расслабились и зевнули элементарный мат. Моя заминка в дверях не укрылась от хозяина квартиры. Когда мы покинули балкон и оказались в кабинете, он поинтересовался:
– Разбираетесь в шахматах?
– Да, когда-то увлекался. Потом перекинулся на плавание, но, упал с велосипеда, сломал ключицу. Плавание пришлось оставить, а к шахматам уже не вернулся.
– А мой отец увлекался ими всю жизнь. Если не считать небольшого перерыва, – с легкой усмешкой сказал он. – После смерти мамы отец вновь вернулся к игре, почти каждый день, если только не было дождя, его видели с такими же заядлыми шахматистами в парке виллы Боргезе. Хорошее занятие для пенсионера. Уже четыре года его нет с нами. Сегодня как раз годовщина его смерти. Он мечтал умереть за шахматным столиком.
– Как Алехин? – вырвалось у меня.
– Как вы сказали?
– Это русский чемпион мира по шахматам. Умер за шахматной доской.
– У отца
