— Вот она, женщина твоей мечты. Бриджит постоянно спрашивают, эта девочка с фантазией. Она стоит дороже. — Я знаю. Сколько?
— А ты сам как думаешь? — сказала шлюха, смутно подозревая, что парень легавый и хочет поймать ее на слове. Время от времени это происходило, когда обнаруживалcя дефицит неверных, и религиозным властям приходилось переключаться на таких, как она.[1]
— Сколько можешь заплатить?
— Пятьдесят? — За Бриджит, паренек?!
— Сто?
— Плюс пятнадцать за помещение. Пошли, мой сладенький.
И они, рука об руку, зашагали по Четвертой улице. Как прекрасна любовь…
Я уже имел удовольствие познакомиться с «Ашлой» и «Бриджит»; интересно, что представляют собой другие модики в коробке шлюхи? Так или иначе подобное знание никак не стоит ста киамов (плюс пятнадцать за помещение). Теперь эта тициановская красотка приведет к себе своего милого, вставит модик Бриджит и превратится в нее: обретет сознание Бриджит, ее мысли, чувства, манеры; и так всякий раз с любым — мужчиной или первом, фемой, обрезком или гетеросеком, кто подключится к данному модику.
Я миновал Южные ворота. На полпути к банку, возле ювелирного магазина, вдруг остановился. Что-то не давало мне покоя, настойчиво вертелось в голове.
Очень неприятное чувство, словно тебе щекочут мозги, но избавиться от него нельзя. Может, побочное действие пилюлек: когда я в таком состоянии, как сегодня, на ум приходят всякие бессмысленные идеи. Но нет, это не обычное наркотическое «озарение». Что-то, связанное с убийством Богатырева или телефонным разговором с Оккингом… Какая-то мелочь насторожила меня.
Я прокрутил в памяти все, что мог вспомнить о событиях прошлой ночи. Вроде бы ничего необычного; что касается Оккинга, то он явно решил поставить меня на место, но это обычные штучки легавых: «Слушай, то, что произошло, — дело полиции, и мы не хотим, чтобы ты совал нос куда не следует; прошлой ночью у тебя наклевывалась работа, но все полетело к чертям, так что спасибо, в твоих услугах больше не нуждаемся». Я слышал подобное от Оккинга сотни раз. Почему же сегодня мне кажется, что дело нечисто?
Я покачал головой. Если есть какая-нибудь гниль, обязательно докопаюсь. Я загнал все мысли об этом в самый дальний уголок. Пусть отлежатся немножко, а потом либо испарятся, либо сконденсируются в ясный, четкий перечень фактов, который можно использовать. А сейчас не желаю ни о чем беспокоиться. Хочу, чтобы ничто не мешало мне наслаждаться ощущением собственной силы, уверенности, теплоты, разлившейся по телу, — всем, что дают наркотики. Позже, когда их действие закончится, придется заплатить за это блаженство постнаркотическим «похмельем», так что надо взять свое за потраченные на них денежки.
Минут через десять, когда я подходил к кредитным автоматам, расположенным на улице, зазвонил телефон. Я снял его с пояса.
— Марид? Это Никки.
Никки — полоумный обрезок, шлюха, работающая на одного из шакалов Фридландер-Бея. Год назад мы с ней довольно близко сошлись, но уж слишком много хлопот доставляла эта особа. Когда ты с Никки, приходится все время следить, чтобы она не перебрала выпивки или пилюлек. Одна штучка сверх нормы, и Никки становится бешеной и совершенно неуправляемой. Каждый раз, когда мы отправлялись куда-нибудь, дело заканчивалось потасовкой. До того как Никки подверглась модификации, она, судя по всему, была высоким, мускулистым парнем намного сильней меня. Даже после изменения пола в драке она неудержима.
Пытаться отнять у нее несчастного, которого она заподозрила в намерении оскорбить ее честь и достоинство, — тяжелое испытание, а процедура успокоения и доставки домой отнимает последние силы. В конце концов я понял, что Никки здорово нравится мне трезвой, но все ее достоинства не окупают мучений, которые приходится терпеть из-за нее в остальное время. Мы встречаемся иногда, говорим «здрасте», болтаем, но я больше не хочу быть свидетелем ее бессмысленных пьяных драк, с воплями и визгом.
— А, Никки. Что хорошего скажешь?
— Марид, милый, мы можем сегодня встретиться? Мне очень нужна твоя помощь.
Ну вот, начинается!
— А что стряслось?
Несколько секунд она молчала, обдумывая, как лучше сформулировать свою проблему.
— Я не хочу больше работать на Абдуллу. Так звали одного из доверенных людей Фридландер-Бея. Абдулла держал на поводке около дюжины девочек и мальчиков, рассредоточенных по всему Будайину.
— Не вижу никаких трудностей.
Время от времени мне приходилось подрабатывать таким образом, получая киам-другой. Бей (весь квартал называл его Папа) неплохо относился ко мне.
Фридландер-Бей был фактическим хозяином Будайина, да и остальную часть города вполне мог засунуть в карман. Я всегда держал свое слово, что в глазах такого человека, как Бей, уже было неплохой рекомендацией. Наш Папа — что-то вроде старейшины. Ходили слухи, что ему, ни много ни мало, две сотни лет, и иногда я верил этому. Бей отличался старомодными взглядами на честь и верность и на бизнес. Он раздавал награды и карал по собственному усмотрению, словно воплощал в себе древние представления о Всемогущем. Папе принадлежало множество ночных клубов, публичных домов и харчевен в Будайине, но он не душил здоровую конкуренцию. Если кто-нибудь желал попытать счастья и открывал свою лавочку рядом с его заведением, Бей не имел ничего против. Придерживался простого принципа: если не трогаешь его — он не трогает тебя, и предлагал весьма соблазнительные условия; в результате великое множество независимых дельцов становились его людьми, потому что никогда не смогли бы добиться самостоятельно того, что получали из его рук. У них просто не было нужных связей. А Папа олицетворял и это понятие.
Главный девиз Будайина — «бизнес есть бизнес». То, что вредило интересам независимых дельцов, в конечном итоге ударяло и по Фридландер-Бею. Будайин хорошее место, добычи хватает каждому, но все могло обернуться иначе, принадлежи Папа к ненасытному типу людей, ревнивых к чужой удаче. Однажды он признался мне, что когда-то испытывал подобную ревность, но, прожив сто пятьдесят (или сто шестьдесят) лет, обнаружил, что больше не способен ощущать радость обладания. Наверное, это самое грустное признание, которое мне когда-либо приходилось слышать.
…Никки облегченно вздохнула.
— Спасибо, Марид. Ты знаешь, у кого я сейчас квартирую?
Я уже давно перестал следить за ее перемещениями.
— Нет. У кого?
— Решила пожить у Тамико. Отлично, мне опять везет, подумал я грустно.
Тамико — одна из Сестер Черной Вдовы.
— Это на Тринадцатой улице?
— Ага.
— Тогда знаю где. Если приду, ну, скажем, в два, устроит?
Никки замялась:
— А ты не можешь пораньше… в час? У меня еще кое-какие дела.
Наглость с ее стороны, но сейчас я чувствовал себя щедрым, сильным и снисходительным — действие голубых треугольников. Ради старой дружбы я решил уважить ее.
— Ладно. Подойду к часу, иншалла — если пожелает Аллах.
— Ты лапочка, Марид. Салам. — Гудок. Я прицепил телефон к поясу. Мне даже не приходило в голову, что я влезаю в дело, из которого не смогу выбраться. Так всегда бывает: ничего не чувствуешь, пока не увязнешь по уши.
Я отыскал дом на Тринадцатой улице только без пятнадцати час. Тамико (уменьшительно-ласкательное — Тами) обитала в старом двухэтажном особняке, теперь разгороженном на отдельные квартиры. Я бросил взгляд на ее балкон, нависавший над улицей. Железные перила высотой до пояса, по углам — кружевные чугунные колонны, увитые плющом, которые доставали до самой крыши. Из открытого окна доносились звуки ужасной синтезированной музыки в стиле кото.
Душераздирающе-визгливые вопли под мартовских котов, сопровождавшие электронную мелодию, заставляли меня инстинктивно вздрагивать. То ли голос тоже был синтезирован, то ли это пела сама Тами. Кажется, я упоминал, что Никки немного чокнутая? Так вот, по сравнению с Тами, Никки — ласковый плюшевый зайчик.
Тамико заменила одну из своих слюнных желез пластиковым контейнером, наполненным каким-то сильнодействующим токсином. Пластиковая трубочка выводила его в искусственный зуб. Яд был совершенно безвреден при глотании, но, попадая в кровь, вызывал страшную, мучительную смерть. Тамико могла пустить в ход свой убийственный зуб при малейшей необходимости — или просто когда ей взбредет в голову. Вот почему Тами и ее подружек прозвали Сестрами Черной Вдовы.
Я нажал на кнопку рядом с ее именем — безрезультатно. Постучал по небольшому окошечку из толстого плексигласа, вмонтированного в дверь. В конце концов, вышел на улицу и начал орать. Из окна высунулась белокурая головка. Сейчас спущусь, — крикнула Никки. Музыка кото заглушала все на свете. Ни разу не встречал никого, кроме Никки, кто смог бы вынести эту какофонию. Тами — не в счет, она абсолютная психопатка.