— Я был бы рад избавиться от них, — грустно сказал он.
— А что это? — спросил я.
— Образцы. По закону мы обязаны хранить все образцы в течение десяти лет. Как срезы сердца и мозга Максвелла. Но поскольку формальдегид опасен, город не позволяет нам сжигать их, когда приходит время. И не позволит нам зарыть их или спустить в канализацию из-за угрозы заражения. Скоро у нас тут совсем не останется места. Я обвел взглядом полки в комнате.
— И что вы собираетесь делать?
Он покачал головой:
Не знаю. Может, нам придется снимать складские помещения с морозильниками. Это дело города, но городские власти всегда отвечают, что у них нет денег, чтобы привести в порядок мое учреждение. Мне кажется, что они просто забыли, что тут, внизу, есть мы.
— Я напомню эмиру о вас, когда в следующий раз увижу его.
— Да? — с надеждой сказал он. — Как бы то ни было, посмотрите на это. — Он показал мне на старый микроскоп, который, наверное, был новым в те времена, когда доктор Бешарати впервые начал мечтать о том, чтобы поступить в медицинский колледж.
Я уставился в окуляры микроскопа. Увидел несколько помеченных клеток. Это все, что я мог различить. — Что это? — спросил я.
— Срез мускульной ткани Халида Максвелла. Видите тот рисунок разложения, о котором я говорил?
Я понятия не имел, как должны были выглядеть клетки, потому не мог судить о том, как они изменились от выстрела парализатора.
— Боюсь, что нет, — ответил я. — Должен буду положиться на ваше слово. Но вы-то его видите, правда? И если вы увидите другой образец с тем же самым рисунком, то будете ли вы готовы подтвердить, что использовалось одно и то же оружие?
— Я-то да — медленно сказал он. — Но, как я сказал, в суде мои показания не будут иметь веса.
Я снова посмотрел на него.
— Кое-что мы тут получили, — задумчиво сказал я. — Похоже это пригодится.
— Ладно, — сказал доктор Бешарати, провожая меня из «комнаты ужасов в приемную, — я надеюсь, вы сумеете воспользоваться этим и обелите свое имя. Я уделю этой работе особое внимание, сегодня же вечером у меня будут результаты. Если я еще чем-то могу помочь, немедленно свяжитесь со мной. Я тут торчу часов по двенадцать — шестнадцать, шесть дней в неделю.
Я обернулся.
— Это чересчур много для такого места, — сказал я.
Он просто пожал плечами.
— Сейчас у меня дожидаются очереди семь жертв убийства, кроме Халида Максвелла. Даже после стольких лет работы я не перестаю спрашивать себя, кем были эти бедняги, как они жили, что за жуткая история привела их на мой стол. Они для меня люди, мистер Одран. Люди. Не жмурики. И они заслуживают лучшего, что я только могу для них сделать. Для некоторых из них я — единственная надежда на правосудие. Я — их последний шанс.
— Возможно, — сказал я. — Здесь, в самом конце, их жизнь обретает какой-то смысл. Может, если вы сумеете помочь найти убийц, город сможет защитить остальных.
— Может быть, — сказал он и печально покачал головой. — Иногда нет ничего важнее справедливости.
Я поблагодарил доктора Бешарати за помощь и покинул это учреждение. У меня создалось впечатление, что в глубине души он любит свою работу, но в то же время ненавидит условия, в которых ему приходится эту работу выполнять. По дороге из Будайина мне вдруг пришло в голову, что ведь и я могу однажды кончить как Халид Максвелл и что мои внутренности так же будут валяться на столе из нержавейки, а мозг и сердце разрежут на кусочки и будут хранить в каких-нибудь пластиковых пробирочках. Я был рад даже тому, что иду в участок Хаджара — куда угодно, только бы подальше.
Идти было недалеко — из восточных ворот через бульвар аль-Джамаль, затем на юг. Участок располагался через несколько кварталов на углу улицы Валида аль-Акбара. Но мне неожиданно пришлось сделать крюк. У кромки тротуара стоял Папин черный лимузин. На тротуаре стоял Тарик и, судя по его виду, ждал меня. Выражение его физиономии у меня радости не вызвало.
— Фридландер-Бей желает поговорить с тобой, шейх Марид, — сказал он. Он открыл заднюю дверцу, и я скользнул внутрь. Я думал, что Папа будет там, но я был совсем один.
— Почему он не послал за мной Кмузу, Тарик? — спросил я.
Он лишь захлопнул дверь и обошел вокруг машины. Он сел на переднее сиденье, и мы тронулись с места. Вместо того чтобы ехать домой, Тарик повез меня в восточную часть города, через незнакомые места.
— Куда мы едем? — спросил я. Ответа не было. Ох-ох…
Я откинулся на спинку сиденья, спрашивая себя, что творится. У меня возникло жуткое, леденящее душу подозрение. Когда-то очень давно я уже ездил этим путем. Мои подозрения усилились, когда мы повернули и поехали по извилистым улочкам бедняцких окраин города. Блокирующий страх модик делал все, что мог, но тем не менее руки у меня начали потеть.
Наконец Тарик въехал на асфальтовую дорожку за бледно-зеленым бетонным зданием мотеля. Я сразу узнал его. Узнал это от руки написанное объявление: «МЕСТ НЕТ». Тарик припарковал машину и открыл мне дверь.
— Комната 19, — сказал он.
— Знаю, — ответил я. — Я помню дорогу.
В дверях комнаты 19 стоял один из Говорящих Булыжников. Он посмотрел на меня сверху вниз. Лицо его было бесстрастным. Сдвинуть с места этого гиганта я был не в силах, потому просто стоял и ждал, пока он не сочтет нужным войти вместе со мной. Наконец он фыркнул и отступил в сторону так, что я только-только сумел протиснуться внутрь.
Комната была все такой же. Со времени моего последнего посещения убранство ее не изменилось. Тогда я впервые привлек внимание Фрид-ландер-Бея и стал частью замысловатых планов старика. Старая потертая мебель, рабочий стол и кровать в европейском стиле, пара стульев с ветхой обивкой. Папа сидел за раскладным карточным столом посередине комнаты. Рядом с ним стоял другой Булыжник.
— Племянник, — сказал Папа.
Лицо его было мрачным, и в глазах не было любви.
— Хамдаллах ас-саламаа, йа шейх, — сказал я. — Хвала Аллаху, ты здоров. — Я украдкой скосил глаза, выискивая путь к бегству. Конечно же, его не было.
— Аллах йисаллимак, — резко ответил он. Он пожелал мне благословения Аллаха голосом таким же бесстрастным, как звук выпущенной пули.
Говорящие Булыжники медленно встали по обеим сторонам от меня. Я посмотрел на них, затем на Папу.
— Что я такого сделал, о шейх? — прошептал я.
Я почувствовал, как руки Булыжников сжали мои плечи, хватка их становилась все жестче. Они чуть ли не ломали мои кости. Только блокиров-щик боли удерживал меня от крика. Папа встал.
— Я молил Аллаха, чтобы ты изменил свой образ жизни, племянник, — сказал он. — Скорбь мою не выразить словами. — Глаза его утратили блеск. Они были словно осколки грязного льда. И вовсе не казались скорбными.
— Что ты хочешь сказать? — спросил я.
Я прекрасно знал что.
Булыжники еще крепче стиснули мои плечи. Тот, кто был слева — Хабиб или Лябиб, я никогда не мог их различить, — отвел мою руку в сторону. Нажал на плечо и начал выворачивать руку из сустава.
— Ему должно бы быть больнее, — задумчиво сказал Фридландер-Бей. — Ну-ка, выдерните чип из его розетки. — Второй Булыжник сделал то, что было приказано, и мне стало ужас как больнее. Я подумал, что мне вообще оторвут руку. Я застонал.
— Ты знаешь, почему ты здесь, племянник? — спросил Папа, подойдя поближе и встав надо мной. Положил руку мне на щеку, мокрую от слез. А Булыжник все продолжал откручивать мою руку.
— Нет, о шейх, — молил я. Я хрипел, выдавливая слова.
— Наркотики, — просто сказал Папа. — Ты слишком часто появлялся на людях, будучи опьяненным наркотиками. Ты знаешь, как я смотрю на это. Ты презрел святое слово пророка Мухаммеда, да будет с ним мир и благословение Аллаха. Он запрещает отравлять себя. Я это запрещаю.
— Да, — сказал я. Я прекрасно понимал, что оскорбление, нанесенное ему, злит его гораздо больше, чем оскорбление, нанесенное нашей благословенной религии.
— Тебя предупреждали и раньше. Это предупреждение — последнее. Самое последнее. Если ты не изменишь свое поведение, племянник, ты прокатишься с Тариком еще раз. Но повезет он тебя не сюда. Он увезет тебя из города. В пустыню. И вернется домой один. И на сей раз у тебя не будет надежды вернуться живым. Тарик будет не столь беспечен, как шейх Реда, хотя ты и мой правнук. У меня есть и другие правнуки.
— Да, о шейх, — тихо ответил я. Мне было очень больно. — Пожалуйста.
Он зыркнул на Булыжников. Они точас отошли от меня. Но боль не уходила. Я еще долго не отойду. Медленно, сморщившись, я встал со стула.
— Подожди немного, племянник, — сказал Фридландер-Бей. — Мы еще не кончили.
— Йаллах, — выдохнул я.
— Тарик, — позвал Папа. Водитель вошел в комнату. — Тарик, дай моему племяннику оружие.
