Поэтому я не только раздел его, но и при помощи самых лучших хирургических инструментов отрезал ему язык, который потом пришил поперек рта. Теперь он сможет, наверное, кричать, но это будет похоже на тявканье, которое он заставлял меня терпеть каждый раз, когда я натыкался на его заметки.
Нам с Братом в тысячу раз больше нравится законченный палач, чем вот такой мелкий таракан, убивающий опосредованно, с помощью слов, напечатанных на переработанной бумаге.
Потому что мы гораздо человечнее, чем вы все, вместе взятые: наши слова убивают сразу.
Доказательство тому находится у вас перед глазами. Осмотрите внимательно места попадания патронов в голые мужские и женские тела, лежащие на снегу. Оцените совершенное сочетание кроваво-красных пятен и окружающего белоснежного пейзажа. Мы никогда не забываем об эстетике. Нельзя ли нам получить какую-нибудь помощь со стороны министерства не-образования, появлению которого мы способствовали?
Признайтесь, что мы умеем при помощи наших услужливых агентов достигать в современном искусстве результатов, решительно превосходящих все, что можно вообразить себе, даже в Нью-Йорке, Париже или Калифорнии. Деятели семидесятых годов остались далеко позади! Смерть всех этих «невинных» людей впечатляет больше, чем вульгарная автокатастрофа автобуса на дороге во время отпусков. Я уверен, что в глубине души эти люди благодарны нам, несмотря на то что их конечности совершенно посинели от холода, а все маленькие дети уже умерли.
Я тогда внимательно следил за деталями дела, вплоть до самого самоубийства матери в Марселе. Мой тайный Старший Брат наблюдал, как члены Храма праздновали свою судебную победу, а помощник прокурора переспал с судьей в мотеле недалеко от Квебека.
Мой Брат никогда ничего не забывает. Судья и «создателисты» отлично на него поработали.
И он в ответ поработает на них с великим усердием.
Это усердие – я.
Это я босыми, исцарапанными колючей проволокой ногами стою на снегу, это я протягиваю винтовку с оптическим прицелом госпоже судье, а сам прижимаю к ее лбу дуло большого пистолета «Desert Eagle» калибра «44 магнум».
Это я ей улыбаюсь. Я развязал ей руки, поскольку обмотал вытащенным из «хаммера» мотком колючей проволоки все эти щиколотки и запястья не без ее активной помощи. Потом, после того как все человеческие мишени были установлены на свои места на снежном поле, я снова хорошенько связал ей руки и показал в форме упражнения с настоящими пулями и с участием живых, закованных в железо и лед манекенов, как действует казенная часть М-40.
Ее ноги тоже обмотаны кольцами из проволоки концентрационных лагерей. Она тоже голая. Она – жертва-и-палач. Она сможет, она будет вынуждена стрелять из автоматического оружия, и, конечно, она не сможет убежать. Я ей совершенно недвусмысленно объяснил, что не потерплю никаких промахов. Ну, может быть, только один, один-единственный. Тут сказывается мое безграничное сочувствие, поскольку Дьявол прекрасно знает, что лишь Бесконечное единично, даже если ему в конечном счете на это абсолютно наплевать.
Я сам начал охоту для того, чтобы она до малейших деталей поняла, в чем состоит суть дела.
Если ваши босые ноги опутаны колючей проволокой, вам очень трудно идти по снегу. Еще труднее бежать.
Но, когда звучат первые выстрелы и первые тела оседают вокруг вас на землю, вы вынуждены это делать.
Надо бежать или, точнее, пытаться бежать, надо кричать от боли, когда железо впивается в вашу плоть, а рядом с вами все время падают на снег ваши близкие, друзья, родственники.
«Не надо было заигрывать с моим Братом», – говорю я судье, когда она, дрожа, берет в руки винтовку. Кажется, она меня не понимает.
Сейчас она убьет одного мужчину или одну женщину и начнет догадываться о том, что я хотел сказать.
Somewhere under the world[66]
Я надеюсь, все прекрасно поняли, что речь ни в коем случае не шла о справедливости или о возмездии.
Дьявол холоден, как совершенно правильно сказал один из ваших самых великих поэтов. Более того, на самом деле он ультрахолоден: минимальная точка его жизнедеятельности находится на абсолютном нуле, там начинается его истинный биотоп[67]. Ад – лишь место конденсации и бесконечного диалектического круговорота этого тоталитарного холода, что для нас значит совершенно одно и то же.
Диалектика чрезвычайно интересует нас с Братом.
Справедливость, возмездие означали бы какие-то отношения между преступлением и наказанием. Но для Дьявола таких отношений существовать не может, поскольку ни преступления, ни наказания для нас нет… или, точнее, они представляют собой одно и то же. Если сформулировать это еще точнее (не сердитесь на меня за любовь к деталям, онтологически мне присущую), я вам уже об этом говорил: каждый – это миг другого.
Итак, ни о справедливости, ни о возмездии, как я вам объяснял, друзья-читатели, речи не идет, поскольку Дьяволу совершенно наплевать на ваши понятия гармонии, порядочности, верности. Еще больше ему наплевать на ваши смешные человеческие чувства. Мы, Дьявол, мы слишком человечны именно для того, чтобы какие-то проходящие эмоции могли нас остановить.
Наша логика – это наша собственная интенсифицированная инверсия, даже не абсурд, а суммированная и извращенная логика.
Чем невиннее покажется сказанное, тем назидательнее будет наше наказание. Однако постарайтесь понять еще раз, насколько вы способны понять: мы не подчиняемся никакой заранее установленной системе, потому что именно мы и устанавливаем все эти системы.
Итак, концентрационная копия, наверное, кажется вам диспропорциональной относительно масштабов одного-единственного, несколько даже макиавеллиевского преступления, совершенного Храмом и его судебной сообщницей? Что ж, позвольте мне сказать, что вы совершенно правы. Именно эта диспропорциональность и создает всю инфернальную красоту действия. Я смею думать, что вы меня поняли. Она – это лучшее в смысле абсолютной эстетической связи. Эта диспропорция чудовищным, то есть нашим, образом отражает диспропорцию между существованием этой женщины и тем, что вы заставили ее пережить. Из трещины мы делаем пропасть.
Вы заперли ее, абсолютно здравомыслящую, в психиатрическую больницу. Я свел с ума судью, которая ее к этому приговорила. Женщина покончила жизнь самоубийством, находясь в полнейшем одиночестве, – вы умерли вместе, в состоянии еще большего отчаяния.
Мы – Дьявол. Нас не стоит слишком раздражать, будьте уверены. Мы подобны истине, о которой Реми де Гурмон сказал: если ты ее ищешь, то, к несчастью, ты ее непременно найдешь.
Все эти люди, составляющие стадо наших овец, столь многочисленное сегодня, очень часто совершают ошибку в своих оценках и суждениях, к чему мы их конечно же и подталкиваем. Не хватало еще, чтобы эти гуманитарные лицемеры получили, пусть даже и от Дьявола, хоть один миллиграмм Истины!
Поэтому они думают, что Христос, которого мы отдали им в жертву, пришел объединить людей Словом своим.
И еще они думают, что Дьявол, следовательно, пришел их разъединить!
Они думают так потому, что мы надлежащим образом спрятали тексты, которые не хотим дать им прочесть. Они еще не поняли, что наша работа заключается в объединении, в организации, даже, если возможно, в сосредоточении с максимальной концентрацией.
Христос знал, что создает навеки трещину в земном теле человека. Мы с Братом основали наше дело на замазывании этой тончайшей щели, сквозь которую душа может увидеть свет.
Мы собираем толпы, мы – массовые политики. Мы заполняем стадионы, гимнастические залы, спортивные арены, привлекаем публику на гигантские концерты, на предвыборные собрания. Мы определяем демографическую статистику, рекламную пропаганду, фанатичную идеологию, убийственную бухгалтерию, мы стоим за цифрами и общей агломерацией тела и духа.
Христос, которым вы, благодаря нашим бесценным советам, так удачно пожертвовали, все разделял, потому что Он, будучи неделимым, мог придать истинную единичность каждому человеку, живущему в этом мире.
Мы уничтожаем вашу единичность для того, чтобы она присоединилась к «Великому Общему», или к «Великому Нулю», сформированному из сложенных запасов всех подмененных верований, которые мы вам с такой легкостью перепродали, словно множество Бруклинских мостов.
Но именно здесь все и усложняется. Здесь в основном вы и гибнете. Мы собираем вас лишь для того, чтобы затем разобщить, а тот, кто есть наш смертельный Враг, разделяет лишь для того, чтобы затем объединить.
Вот почему Дьявол любит громоздкие, безличные бюрократические машины, лучше всего всемирные. Он любит администрации, в которых все подчинены одной задаче: работать на него, не зная об этом и удовлетворяясь этим незнанием.
