– Я… я был стар. Болен. Умирал. Я… я умер. Дыхание Эмили заострилось подобно колу. Так, значит, правда: они в Обители Лета, прихожей Рая… Былой религиозный трепет объял ее.
– В каком году ты умер? – спросил Уолт.
– Году? А, ты говоришь о времени. Год был тысяча девятьсот… тысяча девятьсот девяностый или вроде… Не помню.
Теперь Крукс обрел дар речи:
– Это нелепость! Как можем мы говорить с духом кого-то, кто еще не жил?
– Время – вещь непростая, – предостерег Дэвис. – Вполне возможно, что Обитель Лета сосуществует со всеми веками, прошлыми, настоящими и будущими. Такая теория объяснит прекогницию, которая отличает некоторых духов…
– Каким было твое смертное имя? – спросил Уолт.
– Имя? – повторил ребенок, будто это было иностранное слово. – По-моему, имя у меня было. Все это так быстро… Аллен. Аллен Гинсберг [144]. Это имя?
Такие земные звуки среди всей этой чужеродности рассмешили Уолта, и он положил руку на плечо мальчика.
– Да, это имя, и притом отличное древнееврейское. При прикосновении ладони Уолта черты ребенка преобразило изумление.
– Ты Уолт Уитмен! – сказал он, и, будто потрясенное таким открытием, дитя лишилось чувств.
Испуганный Уолт быстро подхватил мальчика на руки и выпрямился.
Когда мальчик только что родился в прерии, явив взглядам плодородную бурую землю, образовалась плешь, четко соответствовавшая его абрису.
Но прямо у них на глазах из почвы высунулись острия ростков новой травы и прекратили тянуться вверх, едва их верхушки сравнялись высотой с родичами вокруг. И вскоре отличить это место от остальной прерии было уже невозможно.
Уолт отнес мальчика в кольцо палаток и посадил на землю, прислонив к тюку со снаряжением. Откупорил бутылку и обрызгал водой лицо ребенка.
Аллен – теперь Эмили называла ребенка мысленно именно так – открыл глаза.
– Море, – сказал мальчик. – Я должен найти море и соединиться с другими в нем.
Аллен встал на ноги и зашагал в сторону заходящего солнца.
– Погоди! – воскликнул Дэвис.
Аллен послушно остановился, но его нагое тельце все еще словно устремлялось на запад.
– Ты говоришь о Турмалиновом море?
– У него нет названия, это просто море. И я должен идти к нему.
Остин протянул руку к ребенку, словно желая прижать его к груди.
– Ты как будто каким-то образом узнал географию этого края. Не можешь ли ты помочь нам отыскать здесь наших любимых?
– Если они уже достигли моря, искать их там вы будете напрасно. И почему ты называешь меня Алленом?
– Но… но ты сказал нам, что таким было твое имя прежде, чем ты оказался здесь.
Мальчик посмотрел на них с наивной и абсолютной искренностью:
– Я никогда нигде не бывал, кроме этого края, никогда. Я знаю только Обитель Лета.
12
«Как странно выглядит жизнь девушки за этим мягким затмением»
Костер был бы таким приятным! Костер отгонял бы страх! Костер развеял бы мрачность.
И это было бы такое веселое пламя, будто зимним вечером в «Имении», когда вся семья Дикинсонов собиралась для чтения Библии; трое детей, еще маленьких, Сквайр в благодушном настроении, мать Эмили, более здоровая, чем теперь. Быть может, это был один из тех редких случаев, когда Эмили дозволялось вскарабкаться на колени к отцу, сидевшему в массивном кресле под гравюрой «Семья лесника», где улыбались счастливые дети, такие не похожие на них. И может быть, Сквайр разнежился бы настолько, что приласкал бы дочку, погладил по волосам, сказал бы ей, что она хорошая девочка, несмотря на то, каким разочарованием явилась: до того глупая, что в десять лет еще не умеет сказать по часам, который час…
Но здесь, в Обители Лета, гореть было нечему, если не считать их корабль. Да и найдись что-нибудь, осмелились бы они развести огонь, который бы неизбежно опалил и повредил эту чудотворную траву: сущность, видимо, способную рожать?
Да и трава позволила бы им все это?
Удрученные путешественники были вынуждены сидеть вокруг тускло светящейся единственной лампы с ворванью – совсем затемненной многоцветием неба – и обсуждать до отхода ко сну, что им следует предпринять на следующий «день» ввиду недавних событий.
Там, куда не достигал свет лампы, сгрудились страусихи, недовольно квохча, словно их темный мозг наконец воспринял ненормальность того, что их окружало.
А дальше за птицами стоял Аллен.
Странный непостижимый ребенок стоял лицом к западу, его длинная, не меняющаяся тень почти дотягивалась до бивака. Неподвижный, как нефритовая статуя, он, казалось, общался с кем-то или с чем-то, недоступным для людей. Он сохранял эту неподвижность более часа и словно бы намеревался оставаться так еще много часов.
Ошеломив их своим ответом Остину, мальчик как будто собрался уйти.
– Прошу, – взмолился Крукс в последнюю минуту, – ты должен остаться и помочь нам.
– Я останусь, если этого хочет он, – сказал Аллен. И зеленый ребенок показал на Уолта.
– Меня поражает, как он зафиксировался на вас, – сказал Крукс.
– Это произошло, когда мы коснулись друг друга, – сказал Уолт. – Между нами возник поток интеллекта. Полагаю, так произошло бы, будь на моем месте кто угодно еще. – Торжественно обратившись к мальчику, Уолт сказал: – Мое сердце будет радоваться, если сможет подольше слышать твой голос, сын мой.
– Тогда я останусь, – сказал Аллен.
В ту минуту это выглядело существенной победой. Но теперь их разговоры показали, как далеки они были от разрешения своих трудностей.
Нервно накручивая на палец веревочку, Крукс сказал:
– Предположим, Аллен поможет нам добраться до берега этого безымянного моря, но что это нам даст? «Танатопсис» уже остался далеко позади, и мы не сможем никуда поплыть, даже если это представится желательным. Безусловно, мы можем встретить и других воскресших, если верить Аллену. Но если и они так же наивны, как он…
– Может быть, – сказал Остин, – среди них окажутся старшие, способные оказать нам помощь…
– Больше всего меня, – сказал Дэвис, – разочаровывает то, что мертвые, видимо, забывают все о своей прежней жизни. А я так предвкушал беседу с Александром Великим…
– А я – с моими детьми, – отозвался Остин.
– Ба! – сказала мадам Селяви. – Этот enfant vert [145] не принадлежит к истинным духам! Он из нечеловеческих демонов и подослан сбить нас с пути! Вообразите только, он не отозвался даже, когда я сослалась на принцессу Розовое Облачко! Нет, можете не сомневаться, я распознаю истинных духов, когда мы с ними встретимся. Разве я не разговаривала с ними много лет?
Крукс отбросил свою веревочку и встал.
– Этот разговор ни к чему не ведет. Отправимся же спать, и, может быть, утром все будет выглядеть более обнадеживающе.
И они разошлись по своим палаткам. Внутри приземистого обиталища, отведенного дамам, мадам Селяви поспешила утвердить свое главенство.
– Я не потерплю никакого храпа, никакого ворчанья, мамзель. Следите за своими локтями, оставайтесь на своей половине палатки, не тяните на себя одеяла, и мы прекрасно устроимся.
С этими словами мадам Селяви плюхнулась на их грубый тюфяк, величественно натянула на себя две трети одеяла и, повернувшись на бок так, что ее толстые ляжки нависли над долей тюфяка, доставшейся Эмили, через тридцать секунд начала издавать похрапывания, колебавшие ее усы.
Втиснувшись в оставленное ей пространство, стараясь держаться как можно дальше от пахучей ясновидицы, Эмили лежала на спине без сна.
Во время только что завершившегося обсуждения ни она, ни Уолт почти ничего не сказали. Чудо рождения Аллена исключало любой рационализм. Эмили знала, что истинное значение этой манифестации возможно постигнуть только поэтически, и томилась желанием услышать, какие великолепные словесные чащобы мог бы взрастить Уолт из этого чуда…
После получаса таких размышлений Эмили тихонько встала и покинула палатку.
В пределах бивака, где все еще горела оставленная без присмотра лампа, не было заметно никакого движения.
Эмили приблизилась к палатке Уолта и робко приподняла полотнище. Юный Саттон спал в одиночестве, его пухлое лицо херувима дышало безмятежностью.
Опустив полотнище, Эмили вышла за пределы неверного света, отбрасываемого лампой.
Уолт сидел, скрестив ноги, рядом с Алленом. Поэт был заворожен точно так же, как на «Танатопсисе», когда услышал, как заговорила трава.
Эмили бережно коснулась его плеча.
Уолт вздрогнул, потом запрокинул лицо.
– Эмили! – сказал он тоном человека, узнающего друга детства, с которым не виделся десятки лет. – Странную стражу несу я здесь в эту ночь и рад человеческому обществу. Сядь же вот тут рядом со мной.
Эмили неловко поджала ноги под юбками и опустилась на бархат травы.
Аллен не обращал внимания на поведение людей и продолжал смотреть в направлении вечно заходящего солнца.
