праздником стал праздник урожая, которого то и не было. Урожай – условность, что означало обычно – отсутствие голода и жизнь младенцев.
Пророков, как Моисей, из Древнего Египта в их племени не рождалось, и некому было их вывести на сорокалетние скитания в пустыню (за стену), не находилось и гениев, ученых, но находились золотые руки инженеров самоучек, наемников и воров, которые доставляли необходимое оборудование, либо охраняли челноки торговцев своего либо чужого (второго) поселения на Дне. А их оказалось предостаточно, чтобы заменить любого пророка и героя.
Само Дно, было таким огромным, что его можно запросто сравнить к пустыней Гоби в миниатюре, хотя по сложности и опасности его пересечения мало чем отличалось.
Для путешествий по Дну, существовали знающие люди, проводники, имеющие оружие и разрешение беспрепятственно покидать, либо заходить в поселения минуя охрану и всякую проверку.
Опасности путешествий объяснялись отсутствием на десятках километрах еды, воды; опасностью – отравленными зонами, запрещенными зонами, где могли просто расстрелять пулеметные вышки, сложностью местности (лабиринты, перегоны, перекаты); автомагистрали, пути составов, магистрали энергии, и конечно же появляющиеся на Дне охотники за головами из города. Но на этом опасности не заканчивались, многая местность пересекалась через старое метро, где опасность возрастала, Дозорные роботы вели поисковые работы, словно стая опричников, фанатично выполняя приказы своего руководства, и самой опасной бедой, какая могла случиться на Дне – являлось бесследное исчезновение его жителей, с передовых аванпостов, караванов, которые плохо охранялись, зазевавшихся жителей, которые зашли слишком далеко или отбились от группы.
Никто не знал, кто крадет людей, никто не знал что с ними, и где они, словно их крали тени, и уносили в свой подземный мир навеки, словно неуловимый царь Аид крал несчастных на свое чудовищное торжество, унеся на гриве Авгиевых коней в свое подземное царство.
Поэтому, в последние годы, поселения усилили охрану и ввели запрет на выход из лагеря.
Ходили слухи, что Высшие иногда запускали на Дно монстров.
К поселению дикарей мы ещё вернемся, так и вернемся к подробному их описанию, и перенесемся к кирпичной черной стене, которая уходила трубой к небу. На ней не зияло окон, не виднелось и дверей, за исключением всего одной – в которую вводили узников, и из которой их, как показывала практика, никогда не выводили. Внизу, в подвальных помещениях находился крематорий для сожжения трупов.
За этой стеной находилась секретная тюрьма – цитадель, заключающая в себе неугодных власти людишек, которых они прозвали "тараканами", так как те ползали у них под полом.
Мятежники, бунтари и опасные личности доживали в стенах свой век. Многие умирали от болезней, некоторые от пыток, инструмент для их осуществления по приказу Императора свезли из всех уголков разрушенного мира. Эта тюрьма предназначалась только для жителей Дна.
И вот, спустя почти двадцать лет после её строительства в ней остался лишь один заключенный, который распрощался со светом ещё девять лет назад.
Узник казался ещё не старым, но уж и не молодым, после столь долгого заключения, когда максимум на что хватало других – это пять лет, он сохранял поразительную стойкость, чем и привлек к себе внимание самого опасного и самого кровожадного создания в истории человечество, стоящего за Императором – его жены, Беллатрисы.
Тяжелые монотонные шаги разбудили заключенного. Шаги приближались к убогой сырой камере, стены которой покрылись густой плесенью.
Шаги вскоре стали слышны в конце коридора совсем отчетливо.
Время в этой камере не имело никакого значения. Оно исчезала за решеткой, превращаясь в неаккуратно выцарапанные ногтями палочки, которых раскинулись по стенам бесчисленным множеством. Оно превратилось в шаги за решеткой, которые разбудили узника, томящегося в углу.
Заключенный лениво повернулся с отекшего бока на другой, выйдя из задумчивости, вновь почувствовал под собой сырость и холод камня
Его лицо обросло черной густой бородой, ногти потрескались, собрав под себя всю грязь подземелья, одежда его обветшала, а тело то и дело покрывалось гнойными язвами. Когда он спал, то отправлялся в иной мир, который находился за стенами, мысленно изучал его, рос вместе с ним. Узник строил его в своем сознании, как настоящий прораб самих Пирамид Гизы, мир абсолютно не отличный от реального.
Озноб пробил все тело, рука протянулась к стене намереваясь оставить отметку.
– Ещё один день, пора… – прохрипел узник, чувство времени стало интуитивным, – наступит пора, и меня вынесут из этой могилы в настоящую.
Единственный хозяин этой камеры боялся лишь упустить счет. Каждый раз, как отворялась входная металлическая дверь в темницу, он вздрагивал, просыпался и царапал грязным ногтем по штукатурке. Хотя поверхность стен была мягкой, и песчаной, за ней пряталась непробиваемая графитовая стена, которая ни градуса не выпускала наружу, и также не впускала в себя ни холода, ни жары, поэтому в темнице царил погребной холод и сырость, которая мало–помалу превращала его легкие в болезненное решето.
Свет в темницу приносили редко, когда узники сами просили об этом, но это случалось так давно. Единственным органом чувств оставалась кожа, особо чувствительная на кончиках пальцев, которые острожники берегли с нещадным фанатизмом. Узник мог ослепнуть от темноты.
Но узник не ослеп.
Бедняга прозяб, ощупал царапины на стене и сильнее укутался в свое тряпье, которое раньше служило ему одеждой, пробурчав себе под нос несвязные фразы, прислушался. Его глаза привыкли к отсутствию света, его дыхание казалось судорожным и болезненным – сырость доставляла ему адские мучения, по средствам сухого кашля, грибка и язв.
Острожник никогда не думал бежать – это невозможно. Единственный выход вел наверх, туда, откуда его привели. Лифт спускался лишь иногда, но никто никогда не посещал его, заключенный всячески старался отогнать от себя мысли о том, что его закрыли навсегда, бросили гнить в сырости и темноте, слышать постоянный шелест тараканьих лап у себя над головой. Выход, не зная усталости, стерег автоматический пулемет, который в отличии от преторианского стража, никогда не дремал.
Ему казалось, ещё немного, и он заболеет – и это окажется его последняя болезнь, тогда он умрет, тогда все закончится. Его мертвого скинут в яму, закрыв за ним крышку мусорной шахты, и тогда, его острог опустеет навсегда, его даже не сожгут, его даже не оденут в погребальную одежду. Никаких почестей, никаких гостей на похоронах.
Но им давали такие мощные лекарства, после которых хотелось жить, которые придавали сил на месяцы вперед. Зачем? Что бы продлить мучения? Лучше бы его тело обглодали голодные крысы, там внизу.
Узник все ещё помнил те незнакомые голоса и стоны, эхом долетающие до его
