Но доктора Хэндса это вроде бы не заботило. Выйдя наружу, он стал готовиться к операции. Среди странных низких холмов и погребенных под ними артефактов. Скинул белые перчатки. Закатал рукава. Из его рта и глаз струилась белая пена K-ода, оформляя из пыли необходимые инструменты. Доктор Хэндс поднял голову и вскинул руку ладонью вверх, словно проверяя, не идет ли дождь.
— Этого света хватит! — заключил он.
Серия Мау разрыдалась:
— Я умираю! Откуда ты мне тут новое тело возьмешь?
— Забудь про свое старое тело.
Неслышный рев Тракта вынуждал их перекрикивать друг друга. Потоки частиц трепали фалды его фрака.
Он засмеялся:
— Разве не прекрасно просто быть живой в этом месте?
Теневые операторы выбирались из корабля за его спиной стайками любопытных рыбешек, танцуя и посверкивая.
— С ней все будет в порядке, — уверяли они друг друга. — С ней снова все будет в порядке.
Доктор Хэндс собрал свои инструменты.
— Забудь про себя, — приказал он. — Теперь чем захочешь, тем и станешь.
— Мне будет больно?
— Да. Ты мне доверяешь?
— Да.
* * *
Спустя достаточно долгое время — может, минуты, а может, и годы — доктор Хэндс утер струящиеся по его лбу, словно пот, цифры и отошел полюбоваться своим творением. Костюм его утратил былую элегантность. Рукава льняной рубашки промокли от крови. Инструменты, поначалу — последнее слово техники, теперь казались ему грубыми и не вполне пригодными для процесса. Он покачал головой. Приходилось признать, что даже ему такая работа стоила немалых усилий. С термодинамической точки зрения — самых тяжких за все время. Он рискнул. Но чего стоит жизнь без риска?
— Теперь чем захочешь, тем и станешь, — повторил он.
Его творение воспарило ввысь и неуверенно захлопало крыльями.
— Тяжело, — сказало оно. — А я все время буду такая большая?
Оно попыталось осмотреть себя.
— Я себя толком не вижу, — посетовало оно и снова захлопало крыльями. С поверхности сопутствующими электромагнитными потоками подняло пыль. Пыль зависла неподвижно, но больше ничего не случилось.
— Думаю, если попрактикуешься немного… — приободрил его доктор Хэндс.
— Мне страшно, — призналось оно. — Я себя такой дурой чувствую.
Оно рассмеялось.
— На кого я похожа? — спросило оно. — Я все еще — она?
— И да и нет, — признал доктор Хэндс. — Развернись, дай на тебя взглянуть. Вот так. Ты прекрасна. Просто попрактикуйся.
Серия Мау вертелась и вертелась. Свет ударил в ее крылья.
— Это что, перья? — изумилась она.
— Не совсем.
— Я же не понимаю, как это работает! — сказала она.
— Оно примет любую угодную тебе форму, — пообещал доктор Хэндс. — Сможешь стать этим или чем-нибудь еще. Если захочешь, снова превратишься в белую кошку и станешь прыгать меж звезд. А почему бы не попробовать что-нибудь новенькое?
Ну что, теперь я доволен, — добавил он. — Да! Взгляни! Видишь? Вот оно!
Она воспарила и неловко закружилась над его головой.
— Я не знаю как! — крикнула она.
— Продолжай поворачиваться! Просто вертись! Видишь?
Она повернулась еще несколько раз.
— У меня получается, — проговорила она. — Думаю, у меня получится очень хорошо.
Теневые операторы метнулись к ней. Сбились стайкой, что-то радостно нашептывая и хлопая в натруженные костлявые ладоши.
— Вы так хорошо обо мне позаботились, — поздравила она их. И взглянула сверху вниз на «Белую кошку». — Столько лет! — изумилась она. — Я что, вот этим была?
Она пролила нечто вроде слез, если организм столь химерический — огромный и в то же время хрупкий, вечно переоформляемый собственными желаниями, — способен плакать.
— О дорогой! — протянула она. — Даже не знаю, что сказать.
Внезапно она рассмеялась. Смех ее заполнил вакуум. Она смеялась, испуская элементарные частицы. Смеялась во всех диапазонах. Испытала доступные себе формы. Всегда находилось что-то еще, а потом еще что-нибудь.
— Тебе так нравится? — окликнула она. — Думаю, вот так сойдет.
Свет Кефаучи пронизывал ее бесперые теперь крылья от края до края, словно лесной пожар. Серия Мау Генлишер смеялась, смеялась и смеялась.
— Прощай! — крикнула она ему.
И внезапно взмыла в небеса, да так быстро, что даже взгляд доктора Хэндса за ней не успел. Ее тень на миг укрыла его и тут же исчезла.
Он постоял еще немного между опустевшим K-раблем и останками физика Майкла Кэрни. Он устал, но отдыхать не собирался. Наклонясь, он поднял кости, доставленные сюда Майклом Кэрни. Задумчиво повертел их, положил обратно.
— Утомительная работка, — сказал он себе. — С ними куда утомительнее работать, чем кажется.
Спустя время он позволил себе принять более удобное обличье и долго стоял в нем, созерцая Тракт Кефаучи. Толстенькое низенькое создание с длинным искривленным костяным клювом, в запачканном спереди жирными разводами темно-бордовом шерстяном платье.
Пожав плечами, оно сказало себе:
— Ну что ж, дело еще не завершено.
33
Последний бросок Эда Читайца
«Превосходная скидка» вынырнула из червоточины. Двигатель ее отключился сам собой, а затем распался на компоненты. Казалось, корабль пару мгновений обдумывал варианты дальнейших действий, а затем деловито рассек локальное пространство, чтобы немного позже появиться над астероидом в полном виду Тракта Кефаучи.
Эд Читаец лежал в пилотском кресле, разинув рот и тяжело дыша. Если не считать руки на гениталиях, поза его точно копировала «Смерть Чаттертона»,[76] и незаметно было, снится ли ему что-нибудь. Глядя на него сверху вниз с выражением столь же заботливым, сколь ироничным, стояла маленькая женщина азиатской внешности в золотистом платье чёнсам, подвязанном у бедер. Вытащив сигарету, она закурила, не переставая покачивать головой. Женщина не сводила глаз с Эда. Будь она настоящим человеком, можно было бы подумать, что она решает про себя его судьбу.
— Ладно, Эд, — сказала она в конце концов. — Пора вставать.
Из ее глазниц выплыло несколько белесых мошек.
— Надо было нам для этого момента музыку заготовить, — посетовала она. — Что-нибудь сдержанное.
Она подняла руку. Сей же миг Эда аккуратно вынесло из кресла и на пешеходной скорости переместило к ближайшему люку «Превосходной скидки». Люк открылся, из корабля выкачало воздух, а заодно и Эда. Последний вроде бы не заметил этого: наверное, оно и к лучшему. Спустя некоторое время тело его повисло футах в двух-трех над поверхностью астероида: в идеально горизонтальном положении, ноги вместе, руки сложены на груди, точно на похоронах.
— Красавчик, — определила Сандра Шэн. — А ты красавчик, Эд.
Склонив голову набок и подставив лицо сиянию Тракта, она различила в небе смутные очертания «Превосходной скидки».
— Ты мне больше не понадобишься, — произнесла она.
Корабль секунды две маневрировал; в прерывистых сполохах факела двигателя стали видны гробовые клети инопланетян. Затем снова вспыхнуло пурпурное облако, и корабль исчез.
Сандра Шэн поглядела им вслед. На пару мгновений ее вроде бы окутали печаль и нерешительность.
— Может, еще сигаретку скурить? — обратилась она к Эду. — А впрочем, нет.
Движения ее сделались порывисты, раздражительны: это на нее было отнюдь не похоже. Тень Сандры утратила покой. Руки заметались в одеяниях. Или нет? Возможно, все это значило куда больше. На миг везде замелькали искры. Она издала сердитый вздох, но тут же расслабилась.
— Эд, давай вставай, — проговорила она.
* * *
И Эд поднялся, пробудившись на горизонте маленького мира, озаренного внушавшим отчаяние светом Тракта Кефаучи.
Над ним взметнулись колонны пламени — аскетичных цветов и оттенков несочетаемых, а порою цветов смальты. Чуть в сторонке, подсвеченный огнем, оттенка которого Эд не мог бы назвать, покоился K-рабль с заглушенным двигателем, и корпус его все еще подрагивал от усилий сдержать системы оружия; а еще Эду в глаза бросились коричневато-рыжие человеческие останки, представленные цельным скелетом, с остатками плоти и костных хрящей. Попирая ногой плечо скелета, с видом странно неуверенным, но — в яростном неустанном свете — отчего-то менее грозным, чем поначалу могло показаться, стояло существо, известное порою как Сандра Шэн, иногда как доктор Хэндс, а чаще всего за минувшие эпохи, в большинстве контактов с кратковечными его собеседниками, под именем Шрэндер.[77] Эд искоса оглядывал ее. Росточка невысокого, облачена в темно-бордовое пальто, на котором не хватает нескольких пуговиц, вместо головы — лошадиный череп, в глазницах — будто половинки граната.[78]
