— Доброе утро, господа киборги, — сказал учитель, встав за кафедру в центре амфитеатра и настроив микрофон. — Присаживайтесь.
Пошумев с минуту, все мальчики опустились на длинные лавки. Найт сразу же активировал свою панель и, взяв в руки стилус, замер в ожидании бесценной информации. Соседи справа и слева криво усмехнулись.
— Прекрасный денёк, не правда ли? — господин Миккейн поглядел в высокое узкое окно, и Найт заметил, как от его тонких прямоугольных очков отразился солнечный свет. С такого расстояния альбинос не разглядел их, и это почему-то смутило его. Щёки мальчика чуть потеплели от непроизвольно вспыхнувшего румянца.
Слева опять кто-то прыснул со смеху. Найт украдкой глянул в ту сторону, и трое или четверо однокурсников сразу же отвернулись. Они так и будут на него пялиться всю лекцию, что ли?!
— Наверное, вы думаете, что теряете здесь своё свободное время? — мягко и вполне дружелюбно улыбнулся господин Миккейн. — Что ж, мы с вами в одной упряжке. Я тоже не отказался бы в такой прекрасный денёк погулять в парке вместо того, чтобы дышать пылью в душной аудитории…
Господину Миккейну отлично было видно, как завертели головами мальчишки, недоумённо переглядываясь, переспрашивая что-то друг у друга. Поднялся тихий, ровный гул.
— Вас смутило слово «упряжка»?
На четвёртом ряду робко приподнялась очень бледная рука.
— Это что-то типа женского поводка?
Аудитория почти мгновенно взорвалась дружным хохотом. Найт, рискнувший высказать своё мнение, сжался и опустил голову.
— Кому как не нашей девочке знать про женские поводки! — довольно громко заявил кто-то из пятого блока, и остальные поддержал его дружным гоготом. Делейт, впрочем, сумел перекричать их:
— Откуда генму знать про женские поводки? Они бывают только у породистых женщин, которые принадлежат достойным мужчинам. А такие точно не рожают что попало.
Найт кусал губы, изо всех сил стараясь не заплакать от горькой обиды.
Господин Миккейн скрестил руки на груди и с лукавым прищуром следил за форменным бардаком, грозящим выйти из-под контроля. Потом он кивнул:
— Генму, говорите? Ну-ка, юноша, подойдите сюда.
— Я? — Делейт сразу же встал, и лицо его выражало нагловатое агрессивное веселье.
— Нет, не вы. С вашей генетикой, как я погляжу, всё в порядке, — невозмутимо улыбаясь, ответил историк, — и вы, бесспорно, имеете полное право этим гордиться. Я имел в виду того, кого вы назвали генму.
Найт медленно поднялся, глядя в пол.
— Ну, смелее. Не бойтесь. Идите сюда.
Постепенно гомон утих. Все взгляды были прикованы к молчаливой светлой фигурке, спускающейся к кафедре по ступеням между рядами длинных общих парт.
Когда Найт встал рядом с господином Миккейном, тот обошёл его кругом и очень внимательно оглядел, словно тот был диковинным насекомым.
— Что же мы здесь имеем, — громко и звучно сказал историк, не пользуясь микрофоном, и благодаря прекрасной акустике его голос пронёсся до самых дальних рядов, усиливаясь гулким эхо. — Мальчик со стопроцентным альбинизмом и весьма скверным состоянием здоровья. Что ж, так даже лучше заметно строение скелета. Итак, начнём.
Господин Миккейн указал на альбиноса жестом, которым экскурсоводы указывают на экспонат анатомического музея:
— Шея скорее короткая, чем нормальная, крепко сидит на почти горизонтальных широких плечах, бедра тоже широкие. Суставы широкие и тяжелые. Теперь череп.
Внезапно тёплые, немного шершавые пальцы историка легли на подбородок Найта и чуть повернули его лицо:
— Высокий и крутой лоб, хорошо выраженный переход к крышке черепа, имеются лобные бугры. Характерно уплотнение лобной кости над глазницами. Надбровных дуг нет, утолщение проходит над обеими глазницами и переносицей, — указательный палец учителя стал деловито скользить по лицу Найта, словно указка по доске, мальчик замер и вытянулся в струнку, не смея сопротивляться. — Нос короткий, прямой, с тупым концом, переносица углублена. Скулы широкие, лицо сравнительно низкое.
Когда палец учителя скользнул по нижней губе, Найт вздрогнул и захлопал ресницами.
— Рот крупный, губы тонкие. Нижняя челюсть широкая и массивная, подбородок волевой, грубый. Брови густые, почти прямые. Глаза сидят глубоко и кажутся маленькими. Расстояние между внутренними углами глаз большое.
Найт чувствовал себя экспонатом в кунсткамере. Ужасная, тяжкая обида душила его. Но тон учителя был странным — вовсе не ехидным или унизительным. Господин Миккейн отошёл от мальчика и обратился к аудитории, чуть разведя руки в стороны:
— К сожалению, не представляется возможным оценить пигментацию данного субъекта, так как она отсутствует. Но я готов биться об заклад — даже если бы уровень меланина у нашего, как вы его называете, «генму» был в относительной норме, всё равно он был бы очень светлокожим, светловолосым, с тенденцией к чуть заметной рыжине, и светлоглазым. Перед вами, господа, удивительное явление, игра природы, когда определённый хромосомный набор каким-то образом, так сказать, «всплывает» из моря накопившейся генетической шелухи, очищается, разворачивается во всей своей красе. Вы имеете уникальную возможность наблюдать практически чистейшего представителя так называемой фальской, или дальской расы. Настоящий реликт. Именно такими на заре цивилизации были наши предки-кроманьонцы, которые стёрли с лица земли неандертальцев с их историей, прошу заметить, в сотни тысяч лет, и от которых в дальнейшем произошли все ветви единственной сохранившейся к данному моменту расы — европеоидной. Именно к этому идеалу неосознанно стремится наше правительство с его генетическими комиссиями и контролем репродукции населения. Этот юноша есть возвращение к понятию «Человек». И, вероятно, представителя именно его расы изображал великий Леонардо да Винчи в своём знаменитом круге золотого соотношения пропорций, как образец Человека Разумного.
В аудитории стало совсем тихо. В центре амфитеатра в солнечных лучах неподвижно стоял длинный, тощий, несуразный альбинос, растерянно хлопающий белыми ресницами.
Господин Миккейн сунул руки в карманы брюк и усмехнулся:
— По сравнению с ним все мы генму. Даже Император.
В полной тишине он подошёл к Найту, похлопал его по плечу и сказал:
— Кстати, юноша, вы были правы. «Упряжка» — это что-то наподобие женского поводка. Присаживайтесь на ваше место.
Найт встрепенулся и почти бегом вернулся на четвёртый ряд. Его провожали растерянные и изумлённые взгляды. Уши мальчика всё ещё горели от смущения, но теперь грудь распирало от никогда прежде не испытанной гордости. Он не понял почти ничего из того, что сказал о нём историк, но он стоял там под взглядами сотен глаз не как диковинный уродец, а как нечто уникальное и прекрасное в своей уникальности.
— Смотри не возгордись особо, кроманьонец! — усмехнулся Делейт и, чуть наклонившись вперёд, похлопал Найта по плечу.
— Господин Миккейн! — поднял руку кто-то из середины зала.
— Я вас слушаю.
— А я похож на образец человека?
Аудитория неравномерно прыснула со смеху.
— Ну, что-то человеческое в вас, определённо, есть, — историк улыбнулся, снял очки и принялся протирать их фланелевым платочком.
Мальчишки начали вскакивать один за другим, тянуть руки, кричать наперебой:
— А я похож? А я? А я? А я?
Во всеобщем гвалте Найт поднял руку уже довольно решительно. Постепенно гомон стих. Все взгляды обратились к альбиносу.
— Слушаю, — кивнул господин Миккейн.
— Я хотел спросить. А кто такой Леонардо да Винчи?
Постепенно Найт освоился и привык к нехитрым правилам жизни в Академии. Удивительным образом ему удалось избежать роли «мальчика для битья». Найт скорее снискал славу «местной достопримечательности». На Боевом отделении так и говорили: «В пятом блоке есть достопримечательность, всамделишный генму». Пятнадцатилетний мальчик с отделения Синтеза, страдавший дальтонизмом, с облегчением передал эстафету сомнительной популярности абсолютному альбиносу. Более в Академии не было ни одного ученика или тем более учителя с теми или иными генетическими нарушениями.
На Найта пялились, за спиной его шептались и тыкали пальцами вслед, даже дразнили, хоть и не оригинально — только и знали что «генму».
Однокурсники завистливо называли причиной подобной неприкосновенности опекунство со стороны Тэо, с которым не хотел связываться даже Бофи. Впрочем, Бофи открыто заявлял на Найта права, беззастенчиво называя его «моя девочка», и никому не позволял причинять ему вред.
Найту было неприятно подобное обращение, но пока Бофи не претендовал ни на что, кроме массажа, терпеть было можно. Подумаешь, слова. Слова бывают и пообиднее.
