Ознакомительная версия.
И Олово, и дракон готовы были умереть за Кирилла.
А Урзак искал того, кто убьет вместо него.
«А я ударила его в спину!»
«Я ударила в спину отца!»
«Он мой отец?»
Пэт решила пока не думать о словах Урзака, заставила себя не думать. Она ждала, чем закончится отчаянная попытка дракона, и холодела от страха, представляя, что именно из-за нее, из-за ее удара Грязнов потеряет силы и сорвется вниз.
«Ведь он истекает кровью!!»
И радостно закричала, увидев появившегося дракона, а следом – ободранную руку, вцепившуюся в край колодца.
Как он мог ошибиться?
Отвлекся? Проморгал? На мгновение потерял сознание? Или противник оказался слишком быстр?
Слоновски искренне недоумевал. Только что он ловил в перекрестье прицела врага: высокого плечистого мужчину в черном костюме, которого следовало уничтожить любой ценой. И вот перед ним стоит…
– Стреляй, Грег! – заорал Щеглов.
Он что, не видит?
– Стреляй!
– Ты сдурел? Это же шеф!
– Слоновски! – устало приказал вышедший из здания Кауфман. – Ко мне!
– Стреляй, придурок!
– Слоновски, приказываю немедленно арестовать Щеглова! Он предатель.
Кауфман сделал шаг вперед.
– Приказываю…
– Я взорву нас, Грег! Если ты позволишь ему приблизиться – взорву!
– Слоновски!
Урзак старался, очень старался, но он был слишком слаб, чтобы вытащить из головы Грега образы его родных. Чтобы предстать перед ним в облике тех, на кого Слоновски ни за что не нападет. И даже как следует наложить гипноз не смог. Вымотался.
И подвергшийся ментальной атаке Грег не смог забыть слова Мишеньки о грозящей его детям опасности.
И о висящей на спине бомбе.
И надавил на гашетку, расстреливая стоящего перед ним Кауфмана.
– Ты как? – едва слышно спросила Пэт.
– Нормально. – Сидящий на земле Грязнов пошарил вокруг, нащупал четки черного жемчуга и намотал их на левую руку. Затем повернулся и попросил: – Вытащи его.
Девушка закусила губу, подошла к Кириллу, чуть помедлила, но потом уверенно взялась за рукоять кинжала и выдернула клинок из спины.
– Спасибо.
К удивлению Пэт, кровь из раны не пошла.
И она удивилась тому, что опять может удивляться.
Грязнов же, с трудом поднявшись на ноги, подошел к одному из темных углов, наклонился, ухватился за что-то и, пятясь, вытащил из темноты Олово.
Пэт судорожно сглотнула:
– Он жив?
– Пока – да. Но надо торопиться.
Кирилл взвалил слугу на плечи и побрел к выходу.
– Не отставай!
Мишенька деактивировал взрыватель, отстегнул от спины Слоновски бомбу и небрежно бросил ее в салон вертолета. Достал пачку сигарет.
– Ты вроде не куришь, – заметил Грег.
– Сейчас можно. – Пальцы Щеглова слегка дрожали. – Будешь?
– Давай.
Слоновски, успевший снять шлем и перчатки, выглядел комично: из массивного «пингвина» растут кажущиеся такими тоненькими руки, торчит несообразная голова… Вот только смеяться мужчинам не хотелось.
Они закурили и некоторое время молча смотрели на горящее тело.
– Я ведь его пристрелил, – произнес Грег.
– Да, – подтвердил Мишенька. – Ты его пристрелил.
– Я вогнал в него четырнадцать снарядов, – продолжил Слоновски после короткой паузы. – Его должно было разорвать на куски, а он продолжал шевелиться.
Залитое из огнемета тело таяло густым черным дымом.
– Огонь все сделает, – пообещал Мишенька. – Больше эта сволочь не встанет. – Помолчал. – Его здорово измотали внизу. Он устал. И огонь все сделает. Конец.
И развернулся к открывшейся двери.
Первой появилась девушка в грязном бальном платье.
«Патриция Грязнова», – машинально отметил Грег. И тут же сообразил: «Петра Кронцл!!»
Девушка остановилась, придерживая дверь, и на улицу вышел Кирилл, неся на плечах слугу.
«Все семейство в сборе».
– В «Пирамидом»! – отрывисто приказал антиквар. – Очень быстро!
– Конечно, господин Грязнов!
Мишенька бросился к вертолету, а Грег поймал себя на мысли, что ничуть не удивлен таким поведением дознавателя.
Ну вот ни капельки не удивлен.
Его последним заданием на тот день было отвезти домой Патрицию. Почему он? Почему только ее? Слоновски не задавал вопросов, знал, что скоро ему все объяснят. Пришел в комнату, в которой, завернувшись в одеяло, сидела девушка, велел спуститься в гараж.
А сам задержался.
Кое-что Грег желал узнать немедленно.
Он отыскал Щеглова и коротко спросил:
– Ты бы взорвал?
В ответе не сомневался.
– Да.
А потому ударил Мишеньку еще до того, как тот закрыл рот. Ударил не очень сильно, но чувствительно. Ударил не потому, что хотел завязать драку, а потому что должен был ударить. Потому что сам хотел решать, когда, как и за что умереть.
Щеглов все понял. Потер скулу, на которой стремительно набухал синяк, и усмехнулся:
– Любой ценой, Грег, любой ценой.
Впервые Олово пришел в себя в вертолете. Раскрыл невидящие глаза, простонал что-то и вновь провалился в забытье.
Когда очнулся в следующий раз, то понял, что лежит на диване. Не на больничной койке в палате, а на обычном кожаном диване. Лежит, пачкая кровью дорогую обивку. Неподалеку, как раз в поле зрения Олово, находилось большое, в человеческий рост, зеркало в старинной бронзовой раме, возле которого стоял Кауфман.
Увидев, что раненый пришел в себя, Максимилиан усмехнулся и направился к дивану.
В голове Олово было ясно-ясно. И каждая деталька: пуговица на рубашке Кауфмана, бронзовые завитушки рамы, решетка вентиляции, горящие на настенном мониторе диоды, каждая мелочь – отчетливо. Олово понял, что умирает.
– Будет больно, – предупредил Макс и принялся стягивать перчатки.
– Я-а хочу покоя, – прошептал слуга.
– Покоя во тьме?
– Я-а хочу покоя.
– Раствориться в Вечном забвении?
– Я уста-ал. – Олово отвернулся. На его глазах блеснули слезы. – Я очень уста-ал, мастер. Я-а снова у черты. Вы помога-аете, но рискуете… Ва-м тяжело, мастер. Я-а тяну ва-ас за собой.
И приник взглядом к обнажившимся кистям Кауфмана.
– Вечное Забвение, Олово, – жестко напомнил Мертвый. – Ты ведь знаешь, что не просто умрешь – ты вернешься на алтарь. Пройдешь жертвоприношение до конца…
– Это мой Путь, – едва слышно прошептал Олово.
– Ты – последний из Гончих Псов, ты унесешь с собой всех братьев. Навсегда. Разве они заслужили этого?
Олово не ответил.
– Будет больно, – повторил Максимилиан и возложил руки на умирающего друга. – Будет очень больно, Пес.
Олово закричал.
– Удивительное дело, – с легкой улыбкой произнес генерал Кравцов. – Ты опять совершила подвиг.
– Служу России! – по-уставному рявкнула капитан Го.
– Эмира, – мягко сказал Кравцов. – Зачем так официально? Присаживайся.
Девушка кивнула и расположилась в кресле.
– Так-то лучше.
Кравцов взял со стола бумагу, пробежал взглядом по строчкам. Пробежал быстро, по диагонали, было видно, что он прекрасно помнит, что написано в письме, но специально держит паузу.
– Московский филиал выражает тебе благодарность за неоценимую помощь, которую ты оказала сотрудникам СБА во время покушения на директора… – Генерал пристально посмотрел на девушку: – Ты была ранена?
– Участвовала в задержании преступника.
– Как самочувствие?
– Сказали, что нужна неделя для реабилитации.
– Получишь, – пообещал Кравцов. – А пока объясни, как ты оказалась на Стрелке? Входной билет тебе не по карману. Да и платье твое я видел – богатое платье.
– Все устроил Банум, – ответила Эмира, глядя Кравцову в глаза. – Это он оплатил и билет, и платье, и драгоценности.
Генерал вновь улыбнулся. Помолчал, после чего с прежней мягкостью обронил:
– Странное имя… Кто это?
Капитану не потребовалось много времени, чтобы понять изменившиеся правила игры.
– Банум – мой любовник, господин генерал. Был моим любовником. К сожалению, его тоже ранили во время покушения, и врачи не успели…
– В таком случае не будем о нем говорить, – остановил девушку Кравцов. – Благодарю за службу, капитан.
– Служу России!
* * *
– В каждой Традиции есть люди, которым боги даруют больше сил, чем остальным. – Мамаша Даша с улыбкой посмотрела на сосредоточенных девушек. – Ты, Матильда, умеешь чувствовать. Твои руки останавливают кровь и даже заживляют раны…
– Не заживляют, – покачала головой девушка, припомнив, как пыталась помочь Эмире. – Капитан Го умерла бы на моих чудесных руках, не подоспей врачи…
– Не требуй слишком многого сразу. Ты научишься. – Гадалка помолчала. – В одних Традициях нас называют шаманами, в других – колдунами, в третьих – святыми. Где-то почитают. Где-то преследуют. Но, несмотря на различия в названиях и положении, мы были всегда и будем до тех пор, пока существует само понятие – Традиция. Мы неотъемлемая часть ее. Несем ли мы добро или зло, довольство или мор, приносим в жертву зерно или кровь, мы – свидетельство того, что Традиция жива. Ее проявление.
Ознакомительная версия.
