— Я помню.
Миви вошел в шлюз, но арбайтор с пастовой канистрой Крошки Ханка остался в нулевом бункере.
— А ты разве со мной не пойдешь?
— Нет, я остаюсь тут.
— Но отсюда ты не сможешь держать связь со своим оригиналом.
— Ничего.
— Что я должен сказать тебе, вернувшись обратно? Ты заранее знал, что останешься?
— Не с полной уверенностью. Не говори ничего, я сам сделаю выводы.
Видя, что внутренний люк не закрывается, Миви спросил:
— Еще что-нибудь?
— Да. Я как раз думал, говорить тебе или нет.
— Ты до сих пор мне не доверяешь, так?
— Правильно понимаешь, но в данной ситуации выбора, думаю, у меня нет. Ты задумывался когда-нибудь, почему Элинор назвала твоего ментара Стрелой?
— Да нет. Имя как имя. Вашего брата и Шариками вон называют, и Пушками, и так, как тебя — ты только не обижайся.
— Эллен назвала меня так, когда была еще маленькой, но Стреле дала имя сама Элинор. И явно не просто так, учитывая ее любовь ко всякого рода ассоциациям.
— Допустим. Твоя версия?
— Пару дней назад я сказал тебе, что не знаю кода, которым можно убить Кабинет. Это чистая правда, но Кабинет мой код может знать — или мог, пока еще владел старкесом. А Стрела может знать и его код, и мой. Имей это в виду.
После ББР Фред поехал в центр «Долголетие». По дороге он инсталлировал новую мозговитку и снял именную табличку, чтобы не привлекать внимания встречных рассов.
«Долголетие», если убрать рекламные слоганы, было обыкновенной химчисткой среднего класса, которой, видимо, пользовались и служащие ДЮ. Фред сказал охраннику-рассу в вестибюле, что пришел к Элоизе Коста.
— Разумеется, мар, — ответил тот, но Фред махнул служебным медальоном, и расс посмотрел на него второй раз. Фред прямо-таки видел, как крутятся шестеренки в голове его клон-брата. Это, значит, и есть тот парень, а та женщина — его дикарка. Впрочем, расс ничего на этот счет не сказал, только выделил Фреду путеводную линию.
Фред шел по плиточным коридорам мимо огромных палат, где стояли рядами эрнандес-баки. Он сам провел в одном таком две ничем не запомнившиеся недели, поправляясь после тяжелого лазерного ожога.
Линия привела его в палату 286D. По пути ему несколько раз приходилось пропускать медбайторов и каталочные составы. Клетушка, снабженная занавесом, едва вмещала бак и контроллер. В густой л иловатой жидкости плавало заново собранное тело инспектора Коста.
Она то ли спала, то ли смотрела какой-то муляжный скоп. На коже четко просматривались красные следы плазменных колец, раскроивших ее на пять отдельных частей. Самый длинный шов тянулся наискосок от правого плеча к левому бедру, деля одну грудь пополам чуть ниже соска. Лобок зарос обыкновенными темными волосами (Фред втайне ожидал, что он будет выбрит сердечком или в форме лилии, как у лулу, но Коста была не лулу).
Эрнандес-баки не предназначены для эротического сервиса, и плавающие в них нагие тела больше похожи на лабораторные экземпляры, но Фред сам удивился отвращению, которое вызвала в нем нагота инспектора.
В следующую секунду он заметил, что Коста на него смотрит. Привет, Лонденстейн, сказала она, затемнив нижнюю часть бака. Как мило, что вы меня навестили.
— Хотел убедиться, что они все куски пришили куда надо. Пришили вроде бы правильно, но кое-что работает не так хорошо, как раньше.
— Ничего, со временем все наладится.
Да, со временем. Я здесь всего трое суток, а точно срок в тюрьме отбываю.
Наступило неловкое молчание, и Фред осознал, что им абсолютно не о чем говорить. Она дикая, он клон, вот и вся история. Промучившись еще несколько минут, он пожелал ей скорейшего выздоровления и ушел. Неужели весь сыр-бор загорелся только из-за ее неполного сходства с лулу?
За регистрационной стойкой стояли теперь двое рассов, проводивших его пристальными взглядами.
— Маркус, — позвал Фред в купе-бусине по дороге домой. Да, Лонденстейн?
— Я тут подумал… Слушаю вас.
Фред думал, не стереть ли ему эту проклятую книгу… тьфу, даже выговорить противно. Что за претензионное название, в самый раз для апокрифа.
— Маркус, нельзя ли стереть записи, которые я на днях внес в бортжурнал «Полундра»?
Правилами это не предусмотрено.
— Не предусмотрено?
Вы отказываетесь от мыслей, которые там изложили?
— Сам не знаю. Я, наверное, был не в себе.
В таком случае что-то можно будет сделать. Мы не ограничимся одним только стиранием.
— То есть?
Мы полагаем, что вы пострадали от гальвеновой интоксикации в легкой форме. Известно, что такого рода реакция негативно влияет на рассудок и вызывает неадекватные мысли. Если мед-сканер подтвердит этот диагноз, мы не просто сотрем «Книгу расса», но полностью ее обезвредим.
— А это что значит?
На ее место мы вставим рассказ о том, как вы пострадали при исполнении служебного долга. И посоветуем братьям рассматривать ваши предыдущие заявления как бесконтрольные.
Фред не верил своим ушам. Одним махом исправить все, что он натворил?
— Это в самом деле возможно?
Да, в зависимости от результатов медсканера. Анализ можете сдать, когда захотите. Вас записать?
— Да! Чем раньше, тем лучше.
В таком случае я перенаправлю вашу бусину в оздоровительный центр.
Там его уже ждали.
— Помочитесь в двенадцатой кабине, — приказала дежурная дженни. Фред выполнил требуемое. — Пока все, — сказала она. — Ваш Маркус сообщит вам о результатах.
Он ощутил себя новым человеком.
— Мэри, угадай что!.. — крикнул он, ворвавшись в квартиру.
— Выключись, — сказала она. Экран в гостиной погас, но Фред успел рассмотреть парк, снятый с высоты пчелиного полета. Деревья, скамейки — и инвалидное кресло. Мэри была одета для выхода, с брошкой-слугой на лацкане.
— Ты куда это?
— Да так, — ответила она, не глядя ему в глаза. — День был тяжелый, хочу погулять в парке.
— Я с тобой. У меня тоже денек был паскудный.
— Я думала, у тебя выходной. Остался бы лучше дома и пообедал. Я скоро.
— Ничего, в парке поем.
Теннисные корты, роликодромы, дорожки для верховой езды. Голосоревнования на открытой площадке. Воздушные замки, тающие и снова растущие. Художники, стоящие под своими произведениями, полосовали руками небо, запуская ввысь луга, леса и драконов.
На четвертом ярусе Миллениум-парка две людные аллеи, пересекаясь, образовывали Угол Артистов. Мэри и Фред прошли мимо «смертоносных мачете» с их залитой кровью сценой. Рядом, под американским вязом, одиноко стояло инвалидное кресло. Фред предложил Мэри пакетик носовых фильтров. Она отказалась, но поняла свою ошибку, подойдя к креслу. Запах был тот самый, только в тысячу раз сильней. Ее затошнило. Может быть, его из-за этого не пустили в клинику.
Обожженного она видела впервые и усомнилась — неужели вот это может быть живым? Но в старике, вернее в его глазах, жизнь еще не угасла. Лысый череп напомнил ей о черепе его падчерицы.
— Здравствуйте еще раз, мар Кодьяк. Это я, Фред Лонденстейн, а это моя жена, Мэри Скарленд, о которой я вам говорил.
За старика ответило кресло.
— Самсон говорит: «Добрый вечер, марен, мы знакомы?»
— Да. Вчера вечером встречались на съезде.
— Я, разумеется, помню вас, коммандер Лонденстейн, — заверило кресло, — но у Сэма с головой не все ладно. Он просит меня подъехать вон к той скамейке, чтобы вы тоже могли присесть.
— Это не обязательно, — сказала Мэри. — К тому же скамейка занята.
Старик хрюкнул.
— Он говорит, она освободится, когда мы подъедем, — перевело кресло.
Так и вышло. Пара, сидевшая на скамейке, улетучилась задолго до их прибытия. Мэри села, взглянула на Фреда.
— Я, пожалуй, пройдусь, — сказал он.
— Сэм предлагает постоять у кассового столбика Китти. Внести миллионку для почина, а то до зрителей не доходит.
— Ваша софамильница тоже здесь? — Фред, проходя мимо, принял ее за статую, и даже теперь иллюзия не желала рассеиваться. Она была в балетном костюме — трико, пачка, белые туфельки с лентами, белая диадема на голове. Волосы, кожа, ногти, даже глазные радужки — все белое. Руки грациозно подняты над головой, одна нога слегка согнута, вся тяжесть приходится на пуанты. Только по легкой дрожи мышц на голени можно понять, сколько сил отнимает такая поза.
Фред поскорее сделал свой взнос — не миллионную, а десятитысячную. Кассовый столбик тут же тихо заиграл нечто классическое. Статуя балерины волшебным образом ожила, завершила свой пируэт, проделала батман и плие. Музыка столь же резко умолкла, и танцовщица вновь замерла.
