Фантастический рассказ
Феликс Суркис
Рисунки В. Меринева
Она влетела в луч фары, остолбенела на мгновение, и тотчас ее сшиб радиатор.
Я притормозил, выскочил из кабинки, поднял ее, неподвижную, но еще теплую, и подышал в клюв. У нее были выпуклые глаза и длинные пушистые штанишки. До того пушистые — словно мельчайшая воздушная кольчужка. Я и не подозревал, что совы так красивы.
Подошел Олег, сокрушенно поцокал языком. Пригладил короткие волосы. Несмотря на тридцать два года, у Олега розовощекое, мальчишеское лицо. И движения легкомысленные, мальчишеские — пригладил волосы в два гребка растопыренной пятерней... На мою руку, державшую птицу, падал отблеск света фар.
— Разбилась? — спросил Олег.
— Похоже.
— А ты и затосковал, охотничек?
— Жалко. Красавица...
— Ишь какой душевный... Хочешь, закажу из нее чучело?
Я не ответил, осторожно положил сову не заднее сиденье. Настроение испортилось. Я погнал машину, зло давя на газ. Не из чувства вины, а от сознания плохо законченного дня. Есть случайности, сразу выбивающие из колеи. Еще бы — с одной стороны хрупкое живое существо, с другой — стальная торпеда мчащегося автомобиля. Сравнение не в пользу природы
По бокам шоссе колыхались стены мрака, лишь узкой полосой отталкивали темноту пронзительные фары, качали перед нами, разматывали бесконечную, серую, грубой домашней вязки дорожку. Скоро покажется одинокое на много километров вокруг дерево, а там уже пойдут земли нашего целинного совхоза «Тихоокеанский». Олег заночует у меня, а завтра автобусом махнет на биостанцию.
Строго говоря, я немножко ему завидую. И не его успехам, хотя он уже доктор и твердо целит в членкоры. В конце концов, и я, ни много ни мало, главный агроном района. И все же завидую умению Олега подчинять себе обстоятельства. Вот сейчас мы приедем в просторную, пятикомнатную, но все-таки саманную хату, конечно, с современной городской мебелью, с телевизором, с изящным накатом на стенах и чешскими светильниками, и Оля моя встретит хорошим ужином, постелет Олегу в гостиной и на журнальном столике он найдет свежий бестселлер — забаву перед сном. А я все равно буду стесняться копоти не плите и горки угля возле нее, и чуда сельского быта в углу — кнопочного умывальника, воду в который надо таскать из колонки, — моя грешная и не выполненная сегодня обязанность. Я уж не говорю о том интимном закутке позади гаража — допотопной будочке со скрипучей дверцей.
У Олега все по-другому. Переброшенная в эти месте биостанция расположилась прямоугольником лабораторных корпусов, а поодаль а продуманном беспорядке — одноэтажные жилые домики научных сотрудников. Олег немало похлопотал над устройством собственного гнездышка. Прихожей придал вид грота: одна стена отделана грубой объемной штукатуркой, остальные оклеены обоями, изображающими замшелую каменную кладку. Двери забраны чем-то ворсистым. И мохнатая синтетика под ногами. И убийственно роскошная югославская кухня. И еще много всякого, от чего я каждый раз раскрываю рот. Даже сложный агрегат — утилизатор отходов — вывез Олег из Москвы
Пожалуй, единственный недостаток его экстра-дома — это холостяцкий душок. К Олегу никто никогда на выбегает навстречу, не спрашивает, замирая, вроде моей Алены: «Папа, а хлеб от зайчика принес?» И черствый пропахший табаком кусок хлеба из портфеля прижимает дочурка я себе крепче самой желанной шоколадки. А у Олега свое понятие домашнего уюта. Для него жена и дети — помеха, лишние хлопоты.
Однако с Олегом мы часто встречаемся по работе. Да и дружба кое к чему обязывает.
Вот сейчас, например, мы возвращаемся с охоты. Километрах в сорока к югу пять лет назад затопили огромный заброшенный карьер, высеяли камыши, поселили карпов и нутрий. Сами собой откуда-то появились бобры. Потом и перелетные птицы признали наше искусственное озеро. Второй сезон уж официально разрешена охота на уток.
Я, правда, в обычном смысла не охочусь — у меня фоторужье. Зато Олег азартно палит из обоих стволов, по большей чести мимо, а то немногое, что удается добыть, раздает первым встречным или оставляет мне. Оля смеется; «Ну, муж! Одним фотоаппаратом крякв промышляет...»
Кстати, мы с Олегом и встретились не охоте. Точнее, возобновили смутное знакомство, если можно так назвать последствие одной детской драки. Однажды, еще в шестом классе, на меня налетел третьеклассник, которому показалось, что я недостаточно быстро уступил ему дорогу. Он наскакивал безрассудно — головой вперед, пинался, отчаянно размахивал портфелем. Сначала мне было смешно, и я, не давая воли рукам, только отталкивал в сторону этот рыжий розовощекий ураган. Потом его петушиная ярость мне надоела, и я, к своему стыду, прилично ему наподдавал. С тех пор он мне грозил при встречах кулаком, а я молча отворачивался. Через два года, помню, мы оттуда переехали, и я нисколько бы не удивился, если бы Олег решил, что из-за него. Он всю жизнь считал, что все на свете совершается из-за него.
А в прошлом году я проявлял свой «охотничий» трофей — утку на переднем плане, а за ней а необычном ракурсе — с дула — направленную на нее и на меня двустволку. Это был рискованный момент. Под выстрел мог угодить и я, но все обошлось, а мой особый телеобъектив поймал охотника и зафиксировал его далеко в глубине кадра, как бы на продолжении ружья. И в этом стрелке я вдруг узнал Олега — по особому прищуру (этакое напряжение в лице, когда глаз сосредоточен на цели). С этим прищуром он когда-то дрался, а теперь готовился выстрелить.
Только тоска по невозвратному детству, ну и еще, может быть, любопытство, — что же вышло из петушка? — заставили меня заговорить с ним в следующую субботу. Поводом стала подаренная ему фотография. Олег оказался на удивление славным малым, и общие воспоминания сблизили нас, по-моему, гораздо быстрее общих интересов.
На развилке мы повернули налево и проехали, наконец, то самое сигнальное дерево.
Машину неожиданно тряхнуло на ухабе. Олег чертыхнулся и заговорил:
— Поневоле позавидуешь пресмыкающимся...
— Что, их характеру?
— Да нет, способностям. Скажем, змеи. Они ползут, словно текут по земле... Вот бы этот принцип в транспорте заложить...
— У современного транспорта иные заботы. Впрочем, неплохо, наверное, если бы автобусы в часы пик могли растягиваться, подобно змеям... Этаким безразмерным чулком.
— От смешного до великого одни шаг. Берусь доказать, что эластичные стенки, произвольно меняющие свои размеры, сделали бы в технике переворот.
— У тебя, смотрю, от неровностей дороги фантазия разыгралась. Причем глубина идей прямо пропорциональна глубине выбоин.
— Между нами, я часто ловлю себя на том, как много интересного мог бы выдумать в смежных областях. Вот, почему мы не имеем палатки с надувным дном? Скольких насморков удалось бы избежать? И сколько сберечь лапника? Еще я часто вижу умопомрачительный галстук. Комбинированный. Говорить о нем бессмысленно. Но я бы охотно его нарисовал. Эх, кто бы взялся мои побочные ассоциации эксплуатировать! Похлопочи где-нибудь по начальству, пусть меня заместителем по идеям приспособят!
— А тебе твоих собственных лавров мало? Я имею а виду биологию.
— Да, но зачем же зарывать и свои другие таланты, коли уж они прорезались?
Олег поерзал, глубже ввинчиваясь я сиденье, задрал колени под самую приборную доску.
— От скромности ты не умрешь. — полушутя сказал я. — А вот ответь-ка мне со всей серьезностью на такой вопрос. Почему ты вспомнил змей? По Фрейду, случайные ассоциации — всегда свидетели тайных мыслей...
— Уточняю, не змей, а рептилий. С них я когда-то начинал, а последнее время не занимаюсь.
— Ох, темнишь!
— Ну, если точнее, то я кое-чего добился.
— А конкретно?
— Достижения скромны, но многообещающи. Дай слово, что до появление статьи не разболтаешь?.. Так вот Первые опыты по хирургической, или вегетативной, генетике! На основе нашей степной ящерицы я создал устойчивый тип ее трехголового гибрида.
Не отрываясь от дороги — в этом месте как раз начинался спуск, — я все же с профессиональным шоферским навыком ухитрился взглянуть на Олега. Он слегка отвернулся и по его позе, по более, чем всегда округлившейся щеке, я догадался, какой он сейчас напыщенный и счастливый.
— Наварное, ждешь восхищения?
Он кивнул.
— А не просветишь ли меня — для какой цели?
— Что? Восхищение?
— Твое… — Я смягчил готовое сорваться словце. — Твоя вегетация?
— Величайший научный факт…
— Терпеть не могу вооруженного любопытства. Слыхал я об одном вашем мудром брате, который выбрасывал после опыта собак на помойку, даже не потрудившись их усыпить.
— Это может быть и слишком. Хотя чувствительности на уровне Лиги защиты животных я, прости, не понимаю.
Спорить с Олегом чрезвычайно трудно. Он признает только свои аргументы, в чужие просто не вникает. Сейчас же, когда речь шла о науке, он спорил со мной, как профессионал с дилетантом: снисходительно и не настойчиво. Да и я ни за что не взялся бы его переубеждать. Моя задача была скромнее — заставить его задуматься о том, что он делает каждый день. К чему опрометчиво привык.
