Алексей Ерошин
Зверь каменный
Дом не любил весну. Как, впрочем, и осень. От сырости, очевидно, в нем просыпались разные застарелые недуги. Невесть откуда возникали холодные сквозняки, в перекрытиях начинали скрипеть разбухшие балки. Водопроводные трубы сипло сопели, краны фыркали. Даже стекла в рамах начинали меленько дребезжать, как в ознобе. Даже подъездная дверь хлопала с каким–то нездоровым кашляющим звуком — «а-агх»!
Еще дом не любил чужаков. Особенно мальчишек. От них всегда можно было ждать какой–нибудь неприятной выходки: гвоздем на стене из шалости бранное слово нацарапают или окно разобьют. А когда приходили представители жилконторы — дом притворялся мертвым. Это нелегко — притворяться, когда твои бока измеряют рулетками. От щекотки у дома краска вспучивалась пупырышками, а штукатурка шла трещинками. Поэтому дом слишком часто требовал ремонта. Но не это больше всего раздражало жилкомиссии, а то, что размеры квартир никак не совпадали с прописанными в документах. И только некоторые жильцы догадывались, в чем дело. А Тимофей не догадывался — он знал определенно, и ничему не удивлялся.
Квартирка понравилась ему сразу. Небольшая, но светлая, с видом на маленький липовый скверик. Дом тоже был небольшим — кирпичным, двухэтажным, под гулкой жестяной крышей с парой подслеповатых слуховых окошек. Здесь было покойно и тихо. Это потом уже Тимофей узнал, что дом не выносил пустого шума. Скандалисты в нем не приживались. Только скрипачу из пятой квартиры дом позволял репетировать без помех. В квартире скрипача никогда не тарахтели трубы, не текли краны и батареи. Видимо, душа у него была необычайно светлая, и не знала мрачных будней.
У Тимофея же черные дни случались. И тогда в комнате повисала призрачная полутьма. Стены сдвигались, потолок нависал так низко, что за него можно было задеть макушкой. Окна мутнели, липы за ними блекли, теряя краски. Если же упадок духа затягивался — дом начинал сердиться. Тогда от него можно было ждать чего угодно.
О природе такого явления Тимофей, конечно же, задумывался неоднократно, но никогда не находил верных ответов. Поначалу же просто принял это, как внезапное проявление параноидальной шизофрении. То есть, уже потом он вычитал, как это называется. А первое время думал, что просто сошел с ума. Между тем, насторожиться надо было с первого шага в странную квартиру. Уж очень она Тимофею показалась, будто была построена специально для него. Уютная, а главное — наконец–то своя. Вошел — словно надел костюм, сшитый по своей мерке.
Первые месяцы все было просто прекрасно. Тимофей подшпаклевал трещинки, подкрасил косяки, наклеил симпатичные обои. Расставил немногочисленную мебель. Вечерами он стучал по компьютерной клавиатуре в такт мелодиям скрипача и слушал, как шуршат листвой липы в скверике. Он любил неторопливое пригородное лето, как любил его и дом. Любил расшаркивание дворницких метел на рассвете, урканье сытых голубей на чердаке и еле слышные шаги кошек по жестяной крыше.
Потом начались неприятности на работе. Страну лихорадил кризис, начальство ходило задерганное, и на вопросы о зарплате отвечало: «Благодари, что не уволили». Тимофей возвращался со службы злой, перешел на скудный рацион. В лучшие дни варил макароны с тушенкой, в худшие — без тушенки. От жизни такой начал попивать горькую и почти перестал прибирать в комнате. Войдя, валился в обуви на диван и забывался тяжелым сном. Тогда–то дом впервые проявил характер, окатив жильца ледяным душем из лопнувшей трубы. По углам разрослась густая паутина. Обои вдруг стали отставать от стены, заскрипели половицы. Комната стала душной и тесной, как собачья конура.
Если всему остальному можно было найти естественное объяснение, то произвольное сокращение жилплощади ни в какие нормы не вписывалось. Поскольку в явления мистического характера Тимофей не верил, то пришел к выводу, что внезапно слетел с катушек. Говоря иначе — тронулся умом. Тогда–то и завел он книжку по психиатрии. Впрочем, в квартире она продержалась лишь один вечер, а к утру исчезла, словно растворилась в крышке стола. Но прочесть о параноидальной шизофрении Тимофей успел достаточно.
Правда, многих вещей это не объясняло. Например, исчезновение новых книг из шкафа. Некоторые книги так же таинственно возвращались на место, а некоторые пропадали навсегда. Обычно те, которые было ничуть не жаль. Тимофей бы вовсе не заметил их исчезновения, если бы не стал специально подмечать все странности. Проверить было просто: книгу Тимофей ставил на полку, а чек оставлял в кармане. Покупка пропадала, но доказательство ее приобретения оставалось.
Другие вещи также непостижимым образом перемещались с места на место. Вернее, на свои привычные места. Где бы Тимофей ни оставил графин с водой — он вскоре непременно оказывался на подоконнике. Брошенные вечером на стул грязные вещи к утру неизменно перемещались в стиральную машину. Чистые — попадали в шкаф.
Психиатр долго и мутно пояснял что–то насчет загадок устройства разума в ответ на рассказ о странностях Тимофеевой квартиры. По его словам выходило, что людей без фобий вообще не существует. И если фобии не мешают жизни — лечить их не стоит, а следует принимать, как должное.
Специалист по паранормальным явлениям проявил к проблеме живейший интерес, но остался ни с чем: дом не пустил его даже на порог. Человеку неискушенному могло бы показаться, что это просто разбухла от сырости подъездная дверь, но Тимофей сразу понял причину. Едва шарлатан откланялся, пообещав заглянуть в другой раз, дверь открылась.
Однажды Тимофей, немного перебрав, наследил в подъезде грязной обувью, и его новые ботинки были немедленно вышвырнуты во двор. После этой выходки дома жилец осерчал и решил своенравную квартиру продать. Покупательница оказалась женщиной сварливой и бесцеремонной. Она критически окинула взглядом съежившиеся апартаменты, проворчав: «И это — двадцать метров? Да в этой комнате и шестнадцати не будет. А здесь, кажется, была дверь? Вы ее восстановите в прежнем виде, конечно…». В ответ на это на кухне жутко заскрежетали трубы — дом выказывал явное недовольство потенциальной жилицей. Она, словно не замечая этого, продолжала ворчать: «Канализация, конечно, вся проржавела. Полы скрипят. Вы, голубчик, слишком дорого просите за эту рухлядь…».
Тимофей ходил следом в жутком напряжении и успокаивающе поглаживал стены, про себя умоляя дом потерпеть и не вышвыривать грубиянку в окно. Обои под пальцами шли мелкими мурашками, оконные рамы топорщились новыми занозами, стены недобро подрагивали — словно дикий зверь копил в себе злобу перед решающим прыжком. И когда они подошли к осмотру кладовки, Тимофей понял, что в ней уже нет старого хлама, а есть только зияющая пустота — разверстая бездонная пасть каменного зверя, готовая поглотить непрошенную гостью. Тимофей закрыл дверь спиной, извинился и сказал, что передумал продавать квартиру.
Покупательницу он проводил до самой улицы, чтобы та не сломала ногу на лестнице, или не получила по голове куском штукатурки. Дом все–таки не сдержался и поддал ей входной дверью по мягкому месту. И еще долго после этого не мог успокоиться. Тимофею пришлось уговаривать его не сердиться. С этой поры беседы с домом вошли у него в привычку. Входя, он почтительно здоровался, а уходя — прощался.
Являлся дом самостоятельной сущностью, или был малой периферической частью исполинского организма под названием Город — Тимофей так и не смог разобраться. В конце концов это стало неважно. Странности вошли в привычку и действительно стали восприниматься, как обыденность. Словно это было в порядке вещей — обнаружить в день рождения на своем столе подарок в виде старинного пресс–папье. Или дивной красоты потертый стеклянный шар на елке в Новый Год — сейчас таких уже не делают. В качестве ответного подарка Тимофей купил собрание сочинений Диккенса — он заметил, что дом больше любит старинные раздумчивые классические романы. Дом принял подношение с ребячьей радостью — от удивления раскрыв окна нараспашку. А несколько дней спустя подъезд украсился позолоченной лепниной в викторианском стиле.
Но самое удивительное произошло, когда в дом явилась Она. Волонтер по переписи населения с волшебным именем Лида. Казалось, что в комнате зажглись все лампы разом. Стены раздвинулись вширь по меньшей мере метра на два. И чайник включился сам собой.
Девушка заполнила все графы очень быстро, но Тимофею не хотелось, чтобы она уходила. Наверное, этого не хотелось и дому, потому что дверь категорически отказалась открываться. Пришлось девушке согласиться на чашку кофе и выслушать рассказ о нраве каменного зверя. Не поверила, конечно. Тогда дом открыл ей дверь. Но не на лестничную клетку. За порогом расстилался бескрайний морской берег. Изумрудные волны лениво накатывали на золотистый коралловый песок атолла, в кристальную прозрачность лагуны смотрелись кокосовые пальмы, и лохматое солнце сползало по багровому полотнищу закатного неба к линии горизонта. Ночью Лида и Тимофей считали крупные, как яблоки, тропические звезды, неторопливо плывущие вокруг Южного Креста, и купались в их свете и в теплой глади лагуны.
