— П-п-омочь…
Они стали окружать его, отрезая путь назад. Толтека стал шарить рукой свое оружие, но как-то слепо, словно понимая, как мало он сможет застрелить, прежде чем они его завалят.
— У тебя худшее из Ночных Лиц, — простонал Даид. — Потому что это совсем не лицо. Это Хаос. Пустота. Бесконечность.
— Пустота, — прошептала толпа. — Пустота, пустота, пустота.
Ворон расправил плечи.
— Держись рядом и не раскрывай рта, — приказал он Корсу. Выйдя из тени колоннады на открытый лунный свет, он направился к толпе.
Первым его увидел кто-то с краю: кто-то здоровый повернулся с медвежьим ворчанием и неуклюже двинулся навстречу подошедшим. Ворон остановился и дал гвидионцу наброситься на него. Сильный удар руки со скрюченными пальцами пришелся бы ему прямо по глазам. Уклонившись, Ворон ловко завернул ему руку и, выворачивая ее, заставил гвидионца вертеться.
— Он танцует! — закричал Ворон в полный голос. — Танцуйте с ним!
Затем он выхватил из толпы какую-то женщину и, раскрутив ее, вытолкнул. Пытаясь сохранить равновесие, она закрутилась как волчок.
— Танцуйте, танцуйте на мосту от Инь до Янь!
Однако люди не танцевали. Они стояли тише, чем казалось возможным для людей. У Толтеки открылся рот. Лицо его было все мокрым от пота.
— Ворон, — он задыхался, — о-о, айлем, Ворон…
— Тише, — пробормотал лохланнец. Он осторожно и медленно пробрался к намериканцу. — Держись рядом. Никаких резких движений и ни слова.
Даид съежился.
— Я тебя знаю, — сказал он. — Ты моя душа. И поглощенная с вечной темнотой и всегда… нет, нет, нет…
Ворон напряг всю свою память. Ведь он слышал столько мифов, должен же быть один, который можно было бы использовать… Да, может… Раскаты его голоса заполнили весь лабиринт.
— Послушайте меня. Было время, когда Кузнец Солнца бегал оленем с серебряными рогами. Его увидел один охотник и стал его преследовать. Они вбежали на горный склон, который весь порос крисоцветом, и где бы олень ни касался своими копытами, крисоцвет расцветал, но куда бы ни ступал охотник, он увядал. И наконец они оказались на вершине горы, откуда по отвесной скале стекала река огня. Ущелье было таким холодным и таким туманным, что охотник не видел, был ли у него другой край. Но олень прыгнул и пролетел через бездну, и искры показали то место, где ударили его копыта…
Он держался так же неподвижно, как и они, но глаза его метались, и в лунном свете он видел, что они стали успокаиваться. Внутри него что-то чуть отпустило. Он не был уверен, что хоть в какой-то степени уловил сложную символику пересказанного им мифа. Конечно, он лишь смутно догадывался о его значении. Но это был верный рассказ. Его можно было перевести в эту ситуацию и таким образом превратить побег в танец, что увело бы людей обратно к обрядам, вышедшим из бесчисленных убийств.
Не прекращая рассказа, он отступал, шажок за шажком, словно выживание обладало своим собственным исчислением. Корс медленно двигался рядом, пряча за собой вздрагивающего Толтеку.
Но они шли за ними. И стали подходить и другие — из зданий, из башен, когда они снова прошли через колоннаду. Когда Ворон поставил ногу на первый ярус, должно быть, тысяча лиц была обращена на него. Никто не произносил ни слова, но он мог слышать их дыхание, напоминающее шум моря за плотиной Инстара.
И вот миф закончился. Он взошел еще на одну ступеньку, потом еще на одну — каждый раз встречаясь с их поднятыми вверх глазами. Ему показалось, что Она стала более полной с тех пор, как он спустился в эту долину. Но ведь не могло же пройти столько времени. Или прошло?
Толтека схватил его за руку. Пальцы намериканца были как лед. Голос Корса был бы неслышен и в метре.
— Можем отступать дальше, сэр, или вы думаете, что эти придурки нападут?
— Хотел бы я знать, — ответил Ворон. Даже теперь его рассердило слово, которое употребил Корс. Даид раскинул руки.
— Танцевать, Кузнец Солнца дома! — закричал он.
Победа! — словно ножом пронзило Ворона. Лишь дисциплина удержала его от проявления облегчения. Увидев, как толпа закружилась, отступая и выстраивая соединительные круги, он зашипел Корсу:
— Спасемся, если будем осторожны. Но нельзя делать того, что может случайно изменить их настроение. Нужно продолжать отход — медленно, осматриваясь с каждым шагом, пока они танцуют. Если мы исчезнем в лесу с самым последним тактом, я думаю, они будут удовлетворены.
— Что происходит? — слова у Толтеки вырывались с каким-то скрипом.
— Тише я говорю! — Ворон почувствовал, как тот буквально валился с ног. Да, подумал он, это страшный шок, особенно для того, у кого нет настоящей подготовки в смерти. Разговор мог удержать Толтеку от коллапса, а танцующие внизу — как дети, поглощенные величественным танцем — и не поймут, что стоящие наверху символы перешептывались.
— Ладно. — Ворон почувствовал, что ритм танца подсказывал ему сделать еще один шаг назад. Он повел Толтеку, держа его за локоть.
— Ты пришел сюда с идиотской мыслью защитить Эльфави. Что потом?
— Я… я… я спустился на… площадь. Они бормотали. Никакого смысла, это было ужасно…
— Не так громко!
— Увидел Даида. Попытался поговорить с ним. Они все, все возбуждались еще больше. Малышка Ллирдина закричала и побежала от меня. Он бросился за ней и убил. Роботы п-п-просто унесли ее тело. Они стали… окружать меня…
— Понятно. Так, держись. Еще шаг назад. Стоп — Ворон застыл, так как многие головы повернулись в его сторону. На таком расстоянии, при луне, у них, казалось, не было лиц. Когда их внимание снова уплыло к танцу, Ворон выдохнул.
— Это, должно быть, какая-то мутация, — сказал он. — Мутация и генетическая тенденция, действующая среди первоначально небольшого по численности населения. Может быть, их предание, даже если оно и походит на миф — что они произошли от одного мужчины и двух женщин — это действительно правда. Во всяком случае у них изменился обмен веществ. Например, у них страшная аллергия на табак. Может они еще и могут смешиваться с нами в биологическом смысле. А вот в культурном… нет, я не думаю, что они с нами одного вида. Уже нет.
— Бейльцвет? — спросил Толтека. Голос его был тонкий и дрожащий, как у обиженного ребенка.
— Да. Ты говорил, что он выделяет какой-то элемент, когда цветет. И он особо не влияет на нормальную человеческую биохимию; но у них она ненормальна, и это вещество химически родственно с веществами, вызывающими шизофрению. Они восприимчивы. Каждую гвидионскую весну они теряют рассудок.
Внизу беззвучный танец перешел уже в более быстрый темп. Ворон воспользовался шансом быстро забраться на несколько ярусов.
— Чудо, что они выжили через первые несколько поколений, — сказал он, когда снова вынужден был остановиться. — Как-то они выжили, и началась медленная болезненная адаптация. Естественно, они не помнят эпизодов безумств. Не осмеливаются. Ты бы осмелился? Вот основная причина того, почему они никогда не проводили научных исследований Бейля или не принимали предупреждающих мер, что кажется столь очевидным. Вместо этого они создали вокруг этого религию и целый образ жизни. Но только во время первого прилива сезона, когда есть еще рассудок, они уже чувствуют в крови нарастающее безумие… только тогда они в состоянии признаться себе, что они не осознают, не знают, что происходит. Все остальное время они прикрывают правду бессмысленными словами о какой-то конечной истине.
— Их культура не была запланирована. Она вырабатывалась вслепую, путем проб и ошибок, веками. И наконец достигла точки, где они приносят себе мало вреда во время своего психоза.
— Не забывай, у них не совсем человеческая психология. Ты и я — это совокупность хороших, плохих и нейтральных качеств; наши конфликты всегда с нами. Гвидионцы, кажется, концентрируют все свои личные проблемы, беды и нарушения в эти несколько дней. Поэтому было так много разрушений, прежде чем они дошли до какой-то практики, позволяющей справиться с этим явлением. И вот, я думаю, поэтому они такие благородные, такие положительные большую часть года. Поэтому они никогда не заселяют остальные районы планеты. Они не знают причины — контроль за населением это явно рационалистическое объяснение — а я знаю почему: там нет бейльцвета. Они так хорошо адаптировались, что без него уже не могут. Интересно, что произошло бы с гвидионцами, лишенными своего периодического психоза. Подозреваю, это было бы нечто ужасное.
