Наступила пауза. Каждый из присутствующих – и реальных, и виртуальных – реальных, во всяком случае, точно, – задумался над своей причастностью ко всему сущему на земле и над тем, кто находится над всем этим сущим. Тем из сидящих за столом, кто жил в прошлые века, вопрос был очевиден и не требовал осмысления – мы существуем на этой земле потому, что Бог дал нам жизнь. И за это мы должны на протяжении всего своего существования на ней ходить в церковь и благодарить его за это, отмаливая попутно свои грехи. Для богохульников и атеистов вопрос порождал дилемму: вообще-то есть всё-таки Бог или его нет, в свете тех начавших появляться в Советском Союзе публикаций с положительным ответом на этот вопрос? Первым на него попытался ответить Юсуп Гочняев:
– Я, конечно, не верю в Бога, а если бы верил, то наверно в Аллаха, но что-то божественное в этом мире, по всей видимости, существует. Расскажу вам одну историю в подтверждение этих слов. Во время войны я служил в лётных частях, в секретном отделе. Мы собирали данные обо всём, что происходило в казармах для лётного состава, на аэродромах и в небе. В самом начале войны неразбериха была жуткая – мы потеряли половину всех самолётов, не успевших даже взлететь, хотя распространяться об этом было строго-настрого запрещено. И вот однажды с одного из подмосковных аэродромов взлетел советский штурмовик, защищавший московское небо от немецких бомбардировщиков. Через какое-то время поступило сообщение о попадании в самолёт снаряда, после чего связь с пилотом оборвалась. А через полчаса возобновилась. Пилот сообщал, что благополучно приземлился на военном аэродроме под Свердловском. Радисты не поверили своим ушам, перепроверили, всё подтвердилось. Военная обстановка того времени не позволила разбираться со столь загадочным случаем. И, тем не менее, осталось до сих пор таинственным и непонятным, как самолёт, летавший с максимальной скоростью 450 км/час, смог преодолеть за полчаса расстояние от Москвы до Свердловска, равное примерно 2500 км? На этот вопрос наверно смогла бы ответить пани Ханна, потому что именно с ней приключилось то, что произошло с советским боевым самолётом в ноябре месяце 1941 года. Я могу надеяться на ответ?
Все посмотрели на Ханну. Она широко открытыми глазами неотрывно смотрела на аквариум и была в крайнем психическом напряжении, демонстрируя при этом сверхъестественную концентрацию своего внимания. Казалось даже, что она находится как бы в ином измерении – ведь ей приходилось держать на себе всю атмосферу этого уникального и не совсем обычного медиумического сеанса. А он и в самом деле был уникален. При внешнем сходстве, в нём не было многих атрибутов этого зрелища: отсутствовало верчение стола, отсутствовали отпечатки рук приглашённых к участию в нём духов на глине или гипсе, зато присутствие их определялось не спиритическими стуками и левитацией, а реальным видением персонажей. И персонажи эти готовы были участвовать в этом зрелище достаточно долго, по крайней мере, до рассвета, когда они просто должны раствориться в первых лучах солнца, или до того момента, когда силы Ханны окажутся исчерпанными. Ответ на поставленный вопрос требовал сделать паузу и таким образом ослабить нити натяжения между нею и вызванными образами.
– Мы никуда не денемся – отвечайте на вопрос – прозвучал чей-то голос.
Ханна вернулась из спиритической нирваны в реальность, осмыслила то, о чём её спросили, и стала отвечать:
– Про тот советский самолёт не могу сказать ничего – не присутствовала при этом, хотя верю Вам на слово, что такой факт мог иметь место. А вот то, что произошло со мной, оказалось действительно чудом, только чудом, в свершении которого принимали участие и Всевышний, и великий аватар Сатья Саи Баба, и мой дух, ну и я сама, разумеется. По профессии я стюардесса польских авиалиний. Вчера утром мы выполняли рейс Варшава – Нью-Йорк и вот буквально после взлёта, точнее, после набора примерно восьми тысяч метров с самолётом случилась авария, повлёкшая за собой катастрофу. Однако меня после того, как я была выброшена из багажного отсека, подхватила неведомая сила и спустя какое-то время опускала, а, может быть, опустила сразу, на землю – я, как видите, цела и невредима и отделалась только потерей сознания и сильным, но не смертельным переохлаждением организма. Во всяком случае, я могу по памяти воспроизвести планы городов Люблина, Замосця, Томашува Любельскего, как бы увиденных с огромной высоты. А первое, что пришло ко мне после осознания того, что я осталась жива, были стихи, уж не знаю, откуда взявшиеся:
Когда мы взлетаем во сне, мы молчим.
Без крыльев, без мыслей, без страха, беззвучно,
Без дихотомии о ветре и туче, —
Ладонями по горизонту скользим,
Себя изнутри наблюдая слегка,
Извне удивляясь себе над землёю,
Становимся снова самими собою
И падаем вниз… С высока… С высока…
… А вместе со стихами ощущение присутствия рядом кого-то ещё, но как бы не совсем реального человека, скорее, его духовную субстанцию. И уж коль скоро Вы, господин капитан, простите, товарищ капитан, в курсе моей ситуации и спрашиваете меня об этом, то, возможно, в той воздушной воронке, в которой стремительно вращалось моё тело, были и Вы? А может быть и остальные уважаемые гости тоже?
– Да, абсолютно верно, Вы угадали. Мы, находясь в это время на пятом по уровню для нас небе, участвовали в этом фантастическом для Вас приземлении, – ответил на её вопрос Лесь Степанович – только никак не могли взять в толк, почему Вас так тянет в наши родные места. Но уж коль скоро мы оказались здесь вместе и сила нашего проявления удвоилась в связи с тем, что мы родом из этих мест, то не остаётся ничего другого, как продолжить наше милое и столь обаятельное общение. Вспоминаю одно литературное произведение Константина Симонова – «Живые и мёртвые», кажется, так называется его роман? Правда, там речь идёт совсем о другом, но название очень даже кстати подошло бы и к нашему случаю. Не правда ли?.. А скажите, пожалуйста, что это за коробка лежит на этом столе? Никак шахматы?
Переход был довольно неожиданный, но Ромик быстро ответил:
– Нет, это не шахматы. Это нарды.
– Нарды? А что это за игра?
– Странно, что вы не знаете. Этой игре уже более двух тысяч лет. Появилась она в Персии, а в Европу её привезли крестоносцы, и она стала называться там триктрак.
– Знаете, у нас в лагере на Соловках кроме шашек, вылепленных из хлеба, и матерчатых карт, сделанных из арестантского одеяла, ничего больше не было.
Все сочувственно помолчали, а Ежи Францевич даже положил руку на плечо расстрелянного в Гулаге пятьдесят лет тому назад своего земляка-лагерника.
– Я вспомнил то, о чём Вы, господин Ромик, рассказали, и подтверждаю историческую справку, приведенную Вами, – сказал он. – Когда мы брали в плен турок, у многих из них была эта игра и называлась она по-турецки, если не ошибаюсь, тавла. А кости, которые они метали, назывались зары. Только и слышно было перекатывание их по доске и непонятные мне ещё тогда слова «шэш-бэш». А сыграть не дадите ли?
– Да ради бога – и Ромик раскрыл доску.
– Кто сыграет со мной? – спросил Кульчицкий.
– Давайте я попробую – произнёс Фридрих Зайне. – У нас в Германии была эта игра, я играл в неё довольно часто. И привезли её к нам, кажется, из Англии, но там она называлась по-другому. Если мне не изменяет память – backgammon.
– Какое это имеет значение, – перебил его Ежи Францевич – но уж если быть исторически точным, то игру эту обнаружили и в египетских пирамидах, в гробнице Тутанхамона, если не ошибаюсь, и таким образом выходит, что в неё играли ещё шесть тысяч лет тому назад. Ну, да бог с ним. Перемещайтесь напротив меня и бросайте кости.
У игроков загорелись глазницы. Монах высунул голую костлявую руку из овального поля своей голограммы, сгрёб кости и метнул их на доску. Выпало шесть-шесть. Та же рука сняла с горки две чёрных шашки и выдвинула их на шестой пункт. Затем высунулась другая рука, отороченная рукавом из добротного голландского сукна с шёлковой оборкой по краю, также взяла кости и также метнула их. Выпало пять-три. На соответствующих пунктах с противоположной стороны доски выставились две белых шашки. Опять метнул монах, и опять выпало шесть-шесть. Метнул Кульчицкий – пять-три. Снова монах и снова шесть-шесть. Снова Кульчицкий и снова пять-три. И тут вдруг после последнего броска раздался отдалённый раскат грома, распахнулось настежь окно в результате сильного порыва ветра, и от потолка отвалился кусок штукатурки, с шумом грохнувшись на пол. Всем сидящим за столом и висящим над ним это показалось не столько пугающим, сколько подозрительным – кто-то из виртуальных гостей усмотрел в этом подсказку свыше и произнёс даже слово «шулер». В ответ на это Фридрих Зайне медленно обвёл присутствующих взглядом обозначившихся глаз, ещё раз внимательно посмотрел на доску и начал говорить:
