На первой странице Семён попытался изобразить профиль Тамары, но вышло что-то больше похожее на болонку Элеоноры Рудольфовны из двадцать девятой квартиры, поэтому страницу пришлось вырвать. От такого варварского обращения блокнот моментально развалился и стихи писать дальше стало невозможно.
Иногда Семён видел через окно, как Тамара гладит кота, или подсыпает корм попугаю в клетку. Он тут же представлял, как хорошо быть этим котом, когда такие нежные руки гладят тебя и тискают. Наблюдая, как кот по-хозяйски прижимается к восхитительному тамариному бюсту, Семён бессильно завидовал. Да что тут говорить — даже попугаем быть и то лучше — можно сколько угодно смотреть на Тамару, не опасаясь гневного взгляда в ответ. В общем, Семён страдал, как мог.
А потом случилось крушение.
Да, именно так.
В общем, все произошло в этот ужасный день, точнее вечер, когда изнывающий от безответной любви Семёну, решил поподглядывать в её окно (видимо поэтому говорят, что подглядывать нехорошо). Влез на яблоню, которая росла напротив окна её спальни и стал смотреть.
Тамара зашла в комнату и принялась раздеваться. И тут перед Семёном открылась суровая действительность во всем ее неприглядном виде: лишь только были сброшены туфли, как шикарная тамарина попа моментально обвисла над ставшими вдруг слишком короткими кривоватыми ногами. Жуткую метаморфозу усугубил внезапно образовавшийся живот. О коварстве утягивающего белья Семён раньше даже не подозревал, и когда вдруг живот вывалился двумя могучими складками, Семён чуть не свалился с дерева. Дальше было еще хуже. Когда наступила очередь бюстгальтера, Семён затаил дыхание. Но тут вдруг оказалось, что груди как таковой у Тамары совершенно нет! Вообще! А то, о чем Семён так грезил долгими бессонными ночами, — пшик, иллюзия в виде двух лунообразных набитых ватой вставок. Все мечты коту под хвост! Контрольным же выстрелом стал момент, когда Тамара у зеркала сначала принялась отклеивать ресницы, затем и вовсе зачем-то намазала все лицо какой-то густой белой дрянью и после этого вытерлась — Семён сидел тихий, ошалевший и с каким-то потусторонним ужасом созерцал бледно-невзрачное существо, которое когда-то было красавицей Тамарой, демонической женщиной, практически мечтой поэта.
И Семён прозрел: смотрел, смотрел на Тамару и не понимал, как он мог страдать из-за такой…
— Все вы такие! — гневно резюмировал Семён и метнул неодобрительный взгляд на меня.
— Давай выпьем за милых дам, только не за всех, а за красивых и порядочных! — предложил Виталик и подмигнул мне, мол, гля, как я красиво разрулил, и начал подниматься из-за стола. — Гусары пьют стоя!
— Нет, нет, нет! — отчаянно замотал головой Семён, глядя снизу вверх на коллегу, — мы так не можем.
— Почему это? — махнул вилкой Виталик, и соленый огурчик удивленно завис в воздухе, — ты что-то имеешь против милых дам? Может, ты их этих?
Он хохотнул и заговорщицки подмигнул мне.
— Мы не гусары! Мы — дворники, а дворники — это элита человечества, богема! – провозгласил Семён и гордо расправил плечи.
Виталик от неожиданности икнул и даже перестал вымакивать корочкой хлеба в банке с консервами:
— Эммм…. ну ты загнул.
— Я докажу, — зачастил Семён, торопливо закусывая разваренной килькой в томате, — вот, ты Виталик, сам смотри: Андрей Платонов писатель? Писатель. Но он же был дворником? Был! А Пенкин! Четыре октавы! Легенда! А был ведь сперва дворником! Отсюда вывод — еще неизвестно, стал бы кто-то из них такой легендой, если бы не был дворником! Теперь ты меня понимаешь?
— Эвона как… — заплетающимся языком восхитился Виталик и попытался вилкой подцепить картофелину. Картофелина спружинила куда-то в сторону, вилка вонзилась в стол, но Виталик даже не заметил: — Семён! Голова у тебя…эх-мааа…. Слышь, Семён, а давай… давай тогда за всех дворников! За кузнецов этих… талантов!
— За богему! — назидательно поправил Семён и лихо опрокинул стопку…
На меня она уже внимания не обращали, чему я порадовалась и тихо выскользнула из помещения.
Фух. Свежий воздух был как эликсир жизни.
Ну их, коллег этих.
Нужно держаться от таких подальше. Алкашня.
Я решила зайти домой и переодеться. Всё-таки пальто моей предшественницы мало подходило для дворницких работ.
У самого моего дома меня окликнули. Я обернулась. На меня недобрым взглядом смотрел лохматый, заросший щетиной мужик.
— Ты что ль будешь новой дворничихой? — спросил он свирепым голосом.
— Я, — кивнула я, — а вы кто такой?
— А я — Михалыч!
Глава 8
— И что ты хотел, Михалыч? — я решила тоже перейти на «ты», раз он первый начал.
— Поговорить! — нахмурился тот.
— Говори, — пожала плечами я. — Только кратко и ёмко. Некогда мне. Спешу.
— Тебя звать-то как?
— Люба.
— Слушай меня, Люба, — сурово сдвинул брови Михалыч, — ты, я смотрю, не успела прийти, ещё ни одного двора не вымела, а уже друзей себе завела…
— И что? — насмешливо сощурилась я. — Нельзя?
— Друзей надо выбирать правильно, — проворчал Михалыч, — подумай об этом.
— Подумаю, — кивнула я и добавила, — если у тебя всё, то я побежала, а то у меня ещё дел полно.
— Беги, беги, — нахмурился Михалыч, — но помни, я за тобой приглядываю.
Оставив столь нехитрым образом последнее слово за собой, Михалыч развернулся и твёрдой поступью утопал вдаль. А я вошла в свой подъезд.
Поднявшись на второй этаж, принялась рыться в сумке в поисках ключа от квартиры.
В это время дверь соседней квартиры распахнулась и оттуда высунулась голова вчерашней уринолюбивой старушки, которая мой сердечный приступ пыталась чайным грибом вылечить. Анжелика называла её Ивановной.
— Любаша, — прошамкала Ивановна, при этом голос у неё был необычайно тихим и дрожащим.
— Добрый день, — кивнула я и спросила, — что-то случилось?
— Да вот, что-то меня в правом подреберье до того болит, что мочи моей нет, — охая, пожаловалась старушка.
— Так, может, доктора вызвать? — предложила я, вид она имела явно нездоровый.
— Да ты что! — возмущённо замахала руками та, — доктора, они только угробить могут! А потом на органы сдадут. Знаю я их! Я вот маслом лечусь и керосином.
— В смысле маслом и керосином? — вытаращилась я.
— Чтобы вернуть молодость, нужно каждое утро просыпаться в пять утра и пить натощак треть стакана подсолнечного масла, — сообщила Ивановна, — тогда очищение будет полное. А керосином я горло полощу, в целях профилактики ангины.
— Да это же ужас какой! — всплеснула руками я.
— Никакой это не ужас, а народное средство! — возмутилась Ивановна, — народ испокон веков знал, что и как надо делать!
— Но это же угробит вашу печень! И почки!
— Много ты понимаешь! — покачала головой Ивановна, и сердито ворча под нос, ушла к себе.
А я пожала плечами и вошла к себе.
Нужно было подумать про ужин.
Я задумалась. И вот чем всех их сейчас кормить? Это же дети. Они всегда хотят вкусненького. Скудный набор продуктов за эти сутки богаче не стал. Я вспомнила балыки и икру, которые мы подавали на стол на бывшей работе, и от души выругалась. Вот жизнь — там балыки-шмалыки, аж стол ломится, а здесь суп с одним скукоженным тощим окорочком (второй я вчера в борще сварила). Кстати, что я буду делать завтра? Ума не приложу.
Ладно, примитивный суп я сварю. На пример, гречневый. А до супа что? На второе пожарю картоху с луком. Тоже нормально. Капуста квашенная ещё есть. С маслицем хорошо будет. Но это все простенькое какое-то. И тут я вспомнила про «улов» с работы — шпроты и лимон. А вот не буду я эти шпроты до Нового года хранить. Так далеко ещё дожить надо. Сделаю бутерброды со шпротами. А из лимона пирог испеку. Вроде духовка тут нормальная у неё.
Так и поступила.
Когда вытащила источающий одуряющие ароматы лимонник, хлопнула дверь, кто-то пришел. Я выглянула — Анжелика.
— Мой руки и давай на кухню, — крикнула из дверей кухни я, — у нас сегодня деликатесы.
