ПОСЛЕ пожара на фабрике «Трайэнгл» какая-то темная пелена, казалось, накрыла Манхэттен. Скорбь с течением времени не уменьшалась, наоборот, усиливалась. Возрастало и возмущение по поводу гибели людей. Митинги в Купер-Юнион собирали тысячи участников, как это было в 1909 и 1910 годах, когда протестующие рабочие предупреждали городскую администрацию, что условия, существующие на швейных фабриках, приведут к трагедии. И теперь предсказание сбылось, городу пришлось пожинать кровавые плоды.
Еще больше людей толпилось на улицах. Их отчаяние переросло в неукротимый гнев, когда они узнали, что двери швейного цеха были заперты и работницы не могли из него выйти. Среди обломков на девятом этаже была обнаружена дверная ручка с запором, но она не могла служить уликой в суде, потому что от двери осталось лишь несколько обгорелых планок. Тем не менее было ясно, что погибшие оказались запертыми в своей камере смерти как какие-нибудь овцы в загоне, брошенные на произвол судьбы. Эдди расположился в одном из темных подъездов, откуда было удобно наблюдать за волнующейся толпой. Склонив голову, он слушал гневные речи, которые были созвучны тому, что ощущал он сам. Ведь, по правде говоря, гнев в его душе никогда не утихал.
Заснул он в эту ночь только под утро и видел во сне реку и отца, плывущего по ней в черном лапсердаке. Затем ему приснилось, что ему опять тринадцать лет и он спит на конюшне рядом с лошадьми, как это было, когда он просился в ученики к Мозесу Леви. Внезапно в дверь конюшни постучали. Во сне он проснулся и, открыв дверь, увидел на булыжной мостовой отца. У Коэна-старшего был в руках чемодан, который он обычно держал под кроватью. Как-то раз в детстве Эдди открыл этот чемодан, хотя и понимал, что тем самым не оправдывает доверия отца. Внутри он увидел чистую смену белья для отца и для самого Эдди, а также молитвенник и фотографию матери.
Он подошел к отцу, снова став во сне послушным сыном.
– Мы куда-нибудь едем? – спросил он.
– Пока нет, – ответил отец, – но мы должны быть готовы к этому, если понадобится.
Придя домой после пожара, Эдди развесил на стене фотографии погибших и рассматривал их, запоминая лица. Среди них была девушка с веснушками, чье лицо после смерти стало белым как мел. На другой красовалась шляпка с белыми шелковыми маргаритками. Было странно, что шляпка осталась у нее на голове после падения с девятого этажа. Изучив фотографию с помощью лупы, он нашел причину: заколка в форме пчелы. Были там также две сестренки не старше шестнадцати лет с красивыми бровями дугой и копной каштановых локонов. Лежа ночью без сна, он мысленно видел их лица и слушал, как в ведре плавает рыба.
Форель немного подросла и, крутясь в тесной посудине, ударялась о ее стенки. Эдди успел привязаться к ней и понимал, что не сможет ее съесть. Вместо этого он кормил рыбу хлебными крошками и червями, откапывая их на конюшне, – она стала его питомцем, о котором надо было заботиться. Каждый вечер он снимал новую жилицу своей камерой. После массы человеческих трупов было приятно фотографировать живое существо. Тем не менее он желал всей душой, чтобы той субботы, когда он поймал рыбу, никогда не было и он не ходил бы на Вашингтон-Плейс смотреть, как девушки падают с девятого этажа.
Как-то ночью раздался стук в дверь конюшни. Благодаря джину Эдди спал глубоким сном, погрузившись в темный густой туман, как это бывает с людьми, страдающими бессонницей. Он подумал, что ему опять снится отец с чемоданом. Но стук не прекращался, и Эдди в конце концов понял, что кто-то действительно просится войти. Он решил, что это пришли к человеку, который арендовал конюшню уже несколько лет и занимался извозом, а в свободное время разводил птиц и держал их в больших клетках в помещении для хранения упряжи. Поэтому Эдди лишь натянул на голову одеяло и продолжал спать. Однако в дверь по-прежнему колотили, и сквозь сон он услышал, как кто-то выкрикивает его имя. Имя было неправильное, но Эдди недостаточно хорошо соображал, чтобы осознать это, к тому же именно оно было его настоящим именем – по крайней мере, в самых тяжких снах его всегда звали Иезекилем.
Он выбрался из постели, натянул брюки и скатился по лестнице. Когда он открыл дверь, ему показалось, что перед ним отец. Если бы это был сон, в котором Джозеф Коэн действительно явился бы к нему, чтобы предложить вернуться домой, Эдди, возможно, и согласился бы. В эту ночь он был готов отказаться от своей новой жизни, где морги были забиты телами девушек. Но это был не отец, а какой-то другой ортодоксальный еврей в черном сюртуке и черной шляпе. Его сутулая фигура вызвала у Эдди приступ тоски по отцу, потому что незнакомец, без сомнения, тоже был портным, годами просидевшим за швейной машинкой.
– Если вы хотите экипаж, то вам нужен не я, – пробормотал Эдди чуть заплетающимся языком. – Тот человек придет только в шесть.
– Мне не нужен экипаж, – сказал незнакомец. – Я ищу свою дочь.
Час был столь ранний, что все лошади еще спали стоя, их дыхание поднималось облачками пара в холодном предрассветном воздухе.
– С этим вы тоже промахнулись. – Эдди общался только с теми женщинами, которых встречал в барах, и никогда не приводил их домой. – Так что до свидания, ничем не могу помочь.
Мужчина прищурился с суровым выражением. Его бледные глаза за стеклами очков слезились и были затуманены катарактой.
– Вы фотограф?
– Да.
– Тогда вы-то мне и нужны.
Незваный гость без приглашения устремился вверх по лестнице, и Эдди оставалось только последовать за ним и постараться убедить его, что он ошибается.
– У меня здесь нет никаких женщин. Можете сами удостовериться. Ищите, если хотите.
Незнакомец, похоже, так и собирался поступить. Войдя в мансарду, он стал озирать царивший там беспорядок. Перед сном Эдди работал не покладая рук, и выщербленный деревянный стол был завален отпечатанными снимками, в том числе сверкающими изображениями форели. Она получилась даже лучше, чем он ожидал, и это позволяло ему питать слабую надежду, что когда-нибудь он станет достаточно хорошим фотографом, чтобы иметь право назвать себя учеником Мозеса Леви.
Незнакомец наткнулся на ведро, в котором уныло кружила форель.
– Ты торгуешь рыбой?
Единственным объяснением того, почему Эдди держит рыбу, мог бы быть довод, что она живая и имеет такое же право на жизнь, как и любое другое существо. Чувствуя себя довольно глупо, он ответил:
– Она у меня в гостях.
– Она у тебя в гостях, а меня ты не хочешь пустить на порог?
– Потому что вы ошиблись адресом. Послушайте, здесь правда нет никого из ваших родных или знакомых. – Но тут Эдди пришло в голову, что незнакомцу, возможно, нужен совсем другой фотограф. – А если вы друг Мозеса Леви, то вы опоздали. Он умер пять лет тому назад.
Гость снял очки в проволочной оправе и протер стекла носовым платком.
– Я друг твоего отца. У него я и узнал твой адрес.
Эдди в растерянности отступил назад.
– Это невозможно. Отец не знает, где я живу.
– Он дал мне твой адрес. Значит, кое-что знает. – Гость окинул взглядом фотографии погибших девушек, развешанные на стене. – Да, я вижу, что пришел куда надо. Ты был там. – Он прошелся по комнате, громко стуча тяжелыми ботинками по дощатому полу. В одном из каблуков была деревянная вставка, так как эта нога была короче другой. – Ты должен найти мою дочь.
Гостя звали Сэмюэл Вайс, он был портным и отцом двух дочерей, Эллы и Ханны. Обе работали на швейной фабрике «Трайэнгл». Элла благополучно вернулась домой, а Ханна пропала. Вайс побывал и в больнице Святого Винсента, учрежденной Сестрами милосердия в 1849 году, и в больнице Бельвью, и в морге на пристани, но не нашел своей белокурой дочери-красавицы ни среди раненых, ни среди мертвых. Никто, даже близкие друзья Ханны, не видел ее после субботы. Вайс внимательно рассмотрел фотографии у Эдди на стене, но и на них его дочери не оказалось. В конце концов он без сил опустился на стул. Глаза его покраснели, по лицу текли слезы. Слуховое окно пропускало в комнату бледно-молочный свет. Всхлипывания Вайса чередовались со звуками, доносившимися с конюшни, где проснувшиеся лошади ожидали конюха с утренней порцией овса.
– Ханна работала на девятом этаже. Ты, наверное, понимаешь, что это значит. Никто из них не выжил. Так говорят. Но как можно верить этой кучке лжецов? Я, например, не верю ни одному их слову.
– Мистер Вайс, я искренне сожалею, но действительно погибли все, кто там работал.
– Мне не нужны твои сожаления. Мне нужна твоя помощь. Найди ее! Твой отец сказал, что ты способен это сделать.
Это говорил отец, которого он не видел и с которым не разговаривал двенадцать лет – почти столько же, сколько они прожили вместе. Он не мог знать, на что Эдди способен, а на что нет. Эдди часто мучил вопрос, узнали бы они с отцом друг друга, если бы встретились на улице, или прошли бы мимо, не подозревая, что разминулись с самым близким человеком, с которым спали как-то в лесу под одним черным лапсердаком, сломленные горем.
