— Здравствуйте, мама. — Молли склонила голову.
Мать стояла посреди гостиной, в идеальном серо–жемчужном платье, скромном, но, по мнению Молли, в таком можно было хоть сейчас отправляться на королевский приём в Столице. Волосы стянуты на затылке в тугой узел, взгляд строгий.
— Молли. — Мама ответила лёгким кивком.
— Позволено ли будет мне сесть?
— Садитесь, дорогая. Папа задерживается, как всегда, так что обедать будем без него, когда вернутся Джессика и Уильям. Не сутультесь, дорогая. Осанка, девочка, осанка! И руки, Молли, где ваши руки? Где и как держат руки приличные, хорошо воспитанные мисс?
— Простите, мама… — Молли поспешно развернула плечи, сложила руки на коленях.
— Вот так, дорогая. Хорошие привычки надлежит прививать с детства. Итак, милая, как дела в школе?.. Молли, не спешите, не глотайте окончания слов и не начинайте фраз со слова «потому». Прошу вас, золотко, я слушаю.
* * *
— Гляди, Молли, «Даунтлесс»! «Даунтлесс» пошёл!
— Ничего подобного, — фыркнула Молли. — «Даунтлесс» с одним орудием, носовым. Это «Дэринг». Пушку на корме видишь? Двенадцатифунтовка. Недавно только поставили.
— Всё–то ты знаешь, — обиженно прогундел рыжий мальчишка с оттопыренными ушами. Он и Молли сидели на карнизе высоко поднимавшегося над гаванью старого маяка. Маяк уже не работал — вместо него построили новый, вынесенный далеко в море.
— Разуй глаза, Сэмми, — отрезала Молли, — и ты всё знать будешь. «Даунтлесс», «Дэринг» и «Дефенсив» — три систершипа[1]. Только что пришли с Севера. С канонеркой «Уорриор».
— Эх, хоть одним бы глазком увидеть, — вздохнул Сэмми, — как они там, за хребтом, по берегу бьют…
Да. Хребет Карн Дред был северной границей Империи. За ним тянулись бескрайние леса, как далеко — не сказал бы ни один имперский географ. Когда–то давно страна, где жила Молли, была островом. Бриатаннией. Но потом — потом случился Катаклизм. Тоже очень, очень давно. И остров сделался полуостровом. Пролегли дальние дороги, зазмеились реки, озёра раскрыли внимательные глаза.
И туда, за острые пики Карн Дреда, пришли невиданные раньше тут жители. Жители с непроизносимым именем Rooskies.
Молли вздохнула, поглубже натянула настоящий машинистский шлем. Его ей подарил папа, а ему он достался от механика, которому папа спас ногу, пробитую круглой пулей из додревнего мушкета этих самых Rooskies.
Порыв ветра швырнул в лицо жёсткую снежную крупу пополам с угольной гарью; рыжий Сэмми чихнул, Молли закашлялась, заморгала, поспешно опуская на глаза здоровенные очки–консервы. Очки тоже подарил папа. Такими пользуются путевые обходчики на самых глухих ветках, подходящих к отдалённым карьерам и лесопилкам.
Сэмми глядел на подругу с неприкрытой завистью. Конечно, на Молли тёплая кожаная курточка на меху, исполосованная застёжками — «молниями», штаны из «чёртовой кожи» на тёплой подкладке со множеством карманов, высокие ботинки с пряжками. В школе приходилось носить форму, но в прогулках по городу мама Молли пока что не ограничивала. Особенно сейчас, гнилой зимою.
Сам же Сэмми дрожал в худом и явно тонковатом пальто, истёртом на локтях почти до дыр. Ботинки тоже вот–вот запросят каши, а клетчатые брюки испещрены заплатами.
Сэмми жил «за рельсами» — за Геаршифт–стрит, где пролегала эстакада, больше всего напоминавшая ржавый хребет неведомого зверя; по эстакаде к порту, заводам и вокзалу ходил скоростной паровик. На Геаршифт кончался «приличный», как говорила мама, район и начинались кварталы «неудачников», как говорил папа. «Впрочем, — добавлял он неизменно, — лечить их всё равно надо. Таков долг врача, не забывай об этом, Молли, дорогая».
Ни мама, ни папа Блэкуотеры не одобрили бы пребывания их дочери в компании мальчишки «с той стороны». Впрочем, Молли уже успела усвоить, что рассказывать и делиться надо далеко не всем. Даже с родителями. И особенно с родителями.
— А моего папку отправили сегодня, — сказал Сэмми, провожая взглядом «Даунтлесс», который на самом деле «Дэринг». — Новую ветку тянуть. Через ущелье Кухир.
— Кухир? — удивилась Молли. — Это же… на ту сторону!
— Ага. — Сэмми шмыгнул носом. — А там эти… Rooskies.
Ага, подумала Молли. Rooskies очень не любили, когда на их границах начинали рубить лес, засыпать овраги, строить мосты через горные реки или пробивать тоннели.
— «Геркулес» отправили их защищать, во! — нашёл наконец Сэмми повод для оптимизма.
— «Геркулес»?! Во здорово! — искренне восхитилась Молли. — Эх, жаль, я не видела…
— Ночью уехали, — чуть снисходительно сказал Сэмми. — Вы ж ещё спите в такую рань. Только мы встаём, заводские.
— И «Гектор», наверное?
— Не, «Гектор» по–прежнему в ремонте. — Сэмми с важным видом почесал нос. — Не починили ещё. «Геркулес» один отправился.
«Геркулес» был самым большим и мощным бронепоездом в Норд—Йорке. Два двухкотловых паровоза, самых сильных, что производили заводы Империи, шесть боевых броневагонов, два вагона–казармы, вагон–штаб с лекарской частью; Молли безошибочно перечислила бы количест во и калибры всех до единой пушек и митральез[2], которыми щетинилась бронированная громада, сейчас, знала она, выкрашенная в смесь грязно–серых и грязно–белых изломанных полос.
Ходила с «Геркулесом» всегда и малая бронелетучка с краном и запасными рельсами–шпалами на случай, если какая–то досадная причуда судьбы повредит пути. Зачастую страховать гиганта отправляли и старенький заслуженный бронепоезд «Гектор», который пускали вперёд, отчего тот и претерпевал регулярно всяческий ущерб.
Но на сей раз «Геркулес» отправился один. Значит, дело действительно срочное.
Молли не успела обдумать всё это, потому что в порту заревел гудок. Два буксира осторожно тянули к причалам низко сидящую громаду «Канонира», тяжёлого монитора береговой обороны. Он ушёл из гавани четыре дня назад и — говорил папа за ужином — не ожидался раньше, чем через две недели.
Что–то и впрямь случилось.
— Молли, ты глянь! — аж задохнулся рядом Сэмми.
Солнце скрывали низкие тучи, к ним примешивалась всегдашняя дымка, висевшая повсюду в Норд—Йорке, сыпала снежная крупа, но Молли всё равно отлично видела, что монитор сидит в воде почти по самую палубу, куда глубже, чем полагалось. Увидела следы гари на серых боках рубки и боевой башни с торчащими жерлами четырнадцатидюймовых орудий. Сбитые ограждения мостика, отсутствующие стеньги и леера; из окрестностей трубы исчезли выгнутые раструбы воздухозаборников, без следа сгинули оба паровых катера. Нет и пары скорострелок правого борта («QF орудие Мк II калибра 4 ⅝ дюйма, длина ствола 40 калибров, вес снаряда 45 фунтов», — тотчас произнёс голос у Молли в голове) — на их месте выгнутые и перекрученные полосы металла, словно зверь драл лапами древесную кору.
Что случилось? Почему? У Rooskies же нет тяжёлых пушек! Да и выглядел бы монитор после артиллерийского боя совершенно иначе.
Они смотрели на медленно проплывающую громаду. А это что ещё такое?
— 3-зубы как б-будто? Или нет, клюв? — Сэмми широко раскрыл глаза.
И точно. Кормовую надстройку наискось прорезало нечто вроде огромного топора, а на крыше её чётко отпечатались странные следы — монитор точно пытались взять на абордаж, закидывая на борт множество канатов, оканчивающихся массивными и острыми крюками.
— Молли, что это?
— Осколки, наверное, — неуверенно предположила та. — Мина могла взорваться, в минном аппарате, например, у дестроера рядом… осколки разлетаются, а если, скажем, ещё и мачта упала как–нибудь неудачно…
— Не, Молли. — Сэмми стучал зубами от страха. — В-волшебство это, Молли, точно тебе говорю!
— Тише ты! — оборвала его девочка. — Даже вслух такого не произноси!
Магия — страшное дело. Магия — ужас и проклятие Норд—Йорка, как и всей Империи. Магия появилась после Катаклизма, как, откуда, почему — никто не знал. Или, может, знал, но детям, даже таким, как Молли, из приличных семей, ничего не говорили.
Магия не поддаётся контролю. Ею нельзя управлять. Её не нанесёшь на чертежи, не рассчитаешь на логарифмической линейке или даже на мощном паровом арифмометре. Она приходит и властно берёт подданного Её Величества королевы за горло, и остаётся…
И не остаётся ничего.
Нет, сначала всё хорошо и даже не предвещает беду. Тебе просто начинает везти. Сбываются какие–то мелкие желания. Ты не выучила урок — а тебя не спросили и вдобавок отменили контрольную. Ты опрокинула оставленные молочником бутылки — а они скатились по ступеням, не разбившись. Противное рукоделье как–то само собой оказалось сделанным. Порванная куртка — целой. А на носу у противной Анни Спринклс из параллельного класса, дразнилы, ябеды и задаваки, сам собой вскакивал бы исполинский пламенеющий прыщ, стоило только пробормотать про себя пожелание.
