лет до тридцати пяти или более думал, что она одна. Merde [1]. Выкидываешь пустой флакон из-под духов, озираясь, не спалит ли тебя кто, и взглядом упираешься, естественно, в дико спортивную тачку соседа — другого соседа. Это настоящая спортивная машина, в которой приходится сидеть в три погибели, а не псевдоспортивная. Класс. Слава богу, он меня никогда в ней не катал. Верх отвращения: на заднем стекле написано белым маркером: «Холост». И телефон такой-то. Видимо, он нашел себе подобие жены, поскольку сию рекламу уничтожил полгода, если не больше, назад.
Лететь.
* * *
Приснился жутковатый сон. Будто я опять их залил. Ко мне пришел в гости один очень старый друг — друг, которого я проклял еще в детстве. Но, видимо, простил, раз он явился ко мне во сне. Простил его раньше, когда у меня это получалось еще хорошо? Мы говорили душевно. Единственное, что мне не нравилось — какое-то неправильное бульканье (воды, по-видимому) в туалете. Минуя его, я прошел на кухню. Удивительное зрелище открылось мне.
В северо-западном углу, наверху, как и некогда, возникла протечка. С некоторым злорадством, помню, подумал: ну уж теперь-то меня не прищучат, за эти безобразия придется отвечать жилконторе — живу на последнем этаже. Но вода была какой-то не такою, если это вообще была вода. С потолка свисали капли; капли вроде капель, но огромные, как сливы. Интересно, наверно, понять, каков механизм каплеобразования при низкой силе тяжести, в одну десятую или сотую g. Изменения гравитации я, однако же, не чувствовал. Тут-таки и вошли (нет, не вломились, дверь я почему-то оставил гостеприимно открытой) люди умеренной суровости. Ничего плохого делать со мной они явно не собирались. Просто хотели поговорить.
«От Наташиного мужа», — допер я. Но зачем было нанимать таких амбалов с псевдоглубокомысленным выражением лиц?
Огромное жирное существо в черном пальто (хм, а ведь лето), — параллепипедная морда — стало разевать отверстие, чтобы мне что-то сообщить, и тут я проснулся. Прерванный сон не дал ему договорить. Приглушенно тикали часы. Я, конечно, был в поту, но не так, чтоб сильно. Бывало и хуже. Естественно, горел свет в полный накал. К тиканью примешивался звук равномерно капающей воды, но совсем не такой громкий, какой напугал меня во сне.
Я переключил лампы на 127 вольт (слава богу, у меня не эти попсовые энергосберагающие источники света, а старые добрые лодыгинские девайсы), поворачался немного для порядка и решил отдаться Морфею. Не тут-то было. Возникла потребность насытить плоть. Интеллектуал! Поплелся на загаженную кухню, поставил кипятиться воду, сделал бутерброд с сырным продуктом. Сыра теперь либо нет, либо есть по какой-то сверхсветовой цене. Дочитались киберпанка, придурки. Долго ждал лулзов — и вот дождался. Пивной напиток. Или как-то так. Остается продегустировать только напиток водочный.
В холодильнике оказалось мало чего интересного. Я закрутил какао погуще, вбухал в раствор остатки сгущенки, прополоскал банку кипятком, долил этой смесью чашку и выпил, предварительно съев эрзац. Через некоторое время сон таки пришел. На этот раз не снилось никакой дребедени.
* * *
Наташа улыбается. Что-то в последнее время меня настораживает ее улыбка. Я стал подозрителен, как один из моих бывших друзей; не тот, что возникал в снах, а который был явен, как пустая бутылка в седьмом часу утра.
Не нравился мне и этот друг, и с ним я поссорился тоже. Видимо, навсегда.
Но еще более не нравился ему я. Как выяснилось, из меня плохой собеседник. Получалось так, что я не умею слушать, а могу лишь рассуждать о собственной исключительности. Озадачиваясь таким образом немало раз, я приходил домой, отзванивался — час поздний, а мы пьяны в дымину, — но это было совершенно пустым занятием, поскольку друг мой либо отключал хренофон, либо просто не слышал звонков, начав мыслить. Лучше бы порнуху смотрел.
Он всегда и везде искал врагов, и я начал этим барахлом заражаться, пока весьма откровенно не отхлестал себя по щекам, созерцая свой лик, почти как Нарцисс, в зеркале. Через месяц или два зеркало я разбил. У меня случайным образом оказалась киянка (третий из моих друзей, бывший художник и поэт, переквалифицировавшийся в электрика и нисколько не жалеющий об этом), как-то ее оставил — не потому, что забыл, или было лень домой нести, а просто так. Бум-м! Мне поначалу казалось, что по стеклу надо шарахнуть чем-то острым и тяжелым, чтоб полетели осколки, жгучие, как предательство, но я добрался до лживой амальгамы куда более просто.
Пожалуй, лгать хватит.
А я лгу?
Ну-ка, давай займемся психоанализом.
Нет. Я выбираюсь из этой помойной ямы, я так люблю свет (хороший свет), эту черно-белую набережную, снятую моноклем, где меня встречают друзья. Друзья. Мы мультяшны. Ненавижу, меня тошнит. Нет. Хочу инакомыслящих друзей. Нажимаю годную кнопку. Тишина.
Не хочу друзей. Достали.
Молчат.
Может, и я подонок. Мне легко. Хватит. Хватило.
* * *
Легкие дочери вполне приспособилась к здешней атмосфере. Терраформирование шло ударными темпами; появилось какое-то подобие тепла, высохшие в незапамятные времена озера и моря постепенно наполнялись влагой. Дщерь купалась, хотя, по-моему, было прохладно. Ладно, еще полчаса — и пойдем к хижине. Жена, даст бог, сготовит обед.
— Папка! Я нашла раковину!
Вот. А говорили — три миллиарда лет, как здесь никто не шевелится. Ну два. Подумаешь, один туда, один обратно. На Земле вообще никакой жизни тогда не было, разве что амебы какие-нибудь сдуру совокуплялись. Пиндосы зарядили, помнится, марсоходы, кои передали массу прелюбопытнейших снимков; как же, вы видели эти фотоотчеты. НАСА, конечно же, несколько постеснялось, скажем так, опубликовать самую суть, но! — кое-что просочилось, кое-что обнародовали. В конце концов всем стало ясно: планета была попросту полигоном.
Дочь выскочила на берег. Прибой был довольно-таки сильным. Свежий ветер дул изрядно; ей же, однако, вовсе не было холодно. Так, легкая прохлада.
Настоящая марсианка. До чего же стремительная адаптация. Почти все дети поселенцев любили холодок, на Земле даже в средних широтах им было бы жарко.
Ее кожа должна была покрыться пупырышками, цыпками, — нет! Похоже, купание шло на пользу. Девчонка явно наслаждалась.
Ветер задувал, а я обдумывал, пойти ли к лачуге, потом, что ли, поохотиться на «зайчиков» — было
