— Не продолжай, я понял. Постарайся не искать научного объяснения. Влажность песка, форма отверстия, геомагнитная буря, притяжение луны… Оставь это на потом. Пока просто прими как данность, что существуют песочные часы, которые не вписываются в твою систему жизненных норм.
— Но? — пискнул я, отчего-то спрятав руки под стол.
— Идем дальше! — кивнул Леонид. — Давай сюда свой горшочек, ты все равно есть не будешь. Сейчас я тебя займу.
Калейдоскоп совершенно обычных на первый взгляд и абсолютно непостижимых вещей грозным парадом маршировал перед моим сознанием. Неважное определение того, что я испытал в последующие несколько часов, но по другому не получается.
Тонкий пинцет, который неуловимо медленно то смыкал, то разводил рабочие губки. Кривой ржавый гвоздь, который никак не желал лежать смирно, то и дело перекатываясь с боку на бок. Строгая зажигалка zippo, которой не нравилось подолгу стоять с откинутой крышкой. Удивительный циркуль, одиноко квартирующий в потертой готовальне, которым можно было вычертить на салфетках только совершенно правильной формы квадраты. Маленькая желтая рулетка, которая, очевидно, возомнив себя улиткой, то и дело высовывала стальной язычок своего полотна и немедленно втягивала его обратно, стоило протянуть руку. Вещи не торопились. Пепельница была полна окурков, но я никак не мог прийти в себя, словно ребенок, попавший впервые в жизни на цирковое представление, только жадно требовал: «ещё!».
Леонид поглядывал снисходительно, усмехался и извлекал из своего волшебного чемоданчика все новые диковины, многие из которых были мне уже знакомы, ведь все их я видел разложенными на шатком столике под зеленым пляжным зонтиком.
На скатерти передо мной искрилась коллекция самых непостижимых вещей во вселенной. И именно искрилась! То тут, то там на гранях диковинных вещиц вспыхивали ослепительно белые звездочки с длинными лучами. Я словно погрузился в то самое невообразимое небо в алмазах, и, кажется, поплыл…
— Эй, эй! — Леонид встряхнул меня за плечо, и наваждение сгинуло. — Беда с вами, писателями. Низкий порог реальности и никакого предохранителя. Этак и до помешательства недалеко.
Он улыбался.
— Это фокус, да? — жалобно спросил я.
— Конечно, фокус, — с готовностью кивнул он. — Вот только я никак не могу его объяснить. А ты, может и сможешь. А, может, и нет. Пойдем, прогуляемся, вечер уже. Посвежело.
Очень быстро собрав вещи в чемоданчик, Леонид отправился к выходу. Я, на бегу расплатившись за неслабый обед, поспешил за ним. Признаться, поспешил, как это говорят: сломя голову.
В парке, куда мы направились, пахло еловой стружкой и немного гудроном.
— Так что же? — спросил Леонид, когда я его догнал. — Мои вещи показались тебе занятными?
— Скорее волшебными! Но, ведь и Коперфильд…
— Вот уж надоело мне это сравнение с Коперфильдом! Раскрученный бренд, дорогие дешевые трюки. Куча иллюзионистов поизобретательней его… Впрочем, и они не имеют к моим вещам никакого отношения.
— Вы их заколдовали? — спросил я, перейдя на сиплый таинственный шепот.
— Всего лишь нашел, — также шепотом ответил Леонид и рассмеялся: — Так вышло, что еще в детстве я умел отличать настоящие вещи от других. Или другие от настоящих, как посмотреть. Ты, возможно, заметил искорки?
— Звездочки! — обрадовался я.
Тут мой знакомец резко остановился, и я снова был подвергнут тщательному осмотру.
— Да, звездочки, — кивнул он, наконец. — Занимательно… Паршивец Даугава не соврал, ты, действительно, кое-что можешь. Вещи, знаешь ли, особенно самые обыкновенные, имеют особенность изменяться в процессе эксплуатации. Чаще в худшую сторону. Ветшать, стареть, снашиваться, укорачиваться, стачиваться или напротив, растягиваться. Это ни у кого не вызывает удивления. Однако, другие вещи, изредка меняются в сторону необъяснимую и, порой, нелогичную. С чего бы это старым песочным часам, самым обыкновенным, каких тысячи, но одним единственным из всех — вдруг начать путать время? Почему выпадает из стены гвоздь, вбитый туда еще чьим-нибудь прадедушкой? Отчего одна из скрепок в пачке бумаг стала крупнее других, если их гнули на одном станке? Зачем появилась лишняя бороздка у старого ключа, и что он теперь открывает? Никто не обращает внимания на такие мелочи. Сознание обыкновенного пусть даже очень сообразительного человека отказывается замечать необычность произошедших метаморфоз. Любая странность немедленно объясняется привычным набором аргументов: перепутали, ошиблись, сломалось, случайность. И разум, убаюканный таким образом, вновь погружается в суровую реальность. Бывает, конечно, и у самых рассудочных людей, что продерет холодком по спине, ежели в тишине ночной спальни вдруг скрипнет стул… Но, ведь это только сквозняк. Верно?
На всякий случай я решил промолчать. И правильно сделал, поскольку Леонид продолжил:
— А сколько замечательных терминов приходит в голову, когда сталкиваешься с необъяснимым. Усталость материала, например, — если чашка раскололась от прикосновения. Вибрация, магнитные бури, притяжение луны, перепад температур — на что только не пойдет хитрый человеческий разум, чтобы поскорее объяснить маленькое чудо и поскорее забыть о нем. Защитная реакция, дабы избежать стресса и оставить свою жизнь на прежних рельсах. Таким образом, эти другие вещи совершенно свободно существуют, а охотятся за ними лишь редкие любители вроде меня, не боящиеся прослыть чудаками. Впрочем, как утверждают знатоки человеческих душ: состоятельный человек не может быть сумасшедшим, в крайнем случае, он всего лишь эксцентричен.
— Так вы коллекционер! — догадался я, на что Леонид отреагировал исключительно странно.
Он вдруг прижал чемоданчик к груди и принялся нежно похлопывать его по кожаному боку, приговаривая: «Ну, ну… Он не хотел нас обидеть…», а затем уже напустился на меня:
— Не произноси этого слова! Их невозможно коллекционировать. Нельзя отыскать другую вещь и поставить её на полку. Было дело, я пытался в юности учудить нечто подобное. В результате все «экспонаты» очень скоро вернулись в исходное стандартное состояние, и разбудить их обратно уже не получилось. Поэтому коллекционеры обходят меня стороной, ведь даже самая небывалая другая монетка или марка, запертые в кляссере быстро теряют индивидуальность и гаснут. Отчего так происходит — не знаю. Но факт остается фактом.
— И как же вы их храните?
— Как попало. В тумбочке, навалом в ящике стола, в кухонных полках, в портфеле с инструментами. Тут важно самому приучиться испытывать к этим другим вещам отношение сдержанного почитания, но никак не любования, и тем более не фетишистского поклонения. О зуде коллекционера я уже говорил — он фатально опасен. Кроме того, я постоянно ими пользуюсь. Теми, разумеется, которыми возможно пользоваться. А те, что обычно валяются без дела, я регулярно выгуливаю, как сегодня.
— Выносите их подышать? — рассмеялся я.
— Не совсем. Скорее погреться в лучах самодовольства. Как ты уже вероятно заметил я выкладываю их на продажу, причем цену устанавливаю… Как бы вернее сказать?
— Негуманную, — подсказал я, — Признаюсь, восемьдесят пять тысяч за старый колокольчик меня несколько ошеломило.
— Вот, вот. Мне кажется, что это идет им на пользу. После наших маркитанских вылазок мои другие вещи сияют особенно ярко — даже ты увидел. Мне кажется, им чрезвычайно льстит быть столь умеренно доступными, так сказать, растет самооценка, а вместе с нею закрепляются отличительные признаки и даже появляются новые. Вообще, когда имеешь дело с другими вещами, деньги играют в ваших отношениях немаловажную роль. Вещи, особенно другие, — лучше всего понимают язык денег.
Однако, я не смог понять, что это значит и Леонид пустился в пояснения:
— Допустим, если тебе посчастливилось сделаться собственником другого молотка, ты должен постоянно помнить, что это редкая и очень дорогая штука, однако при этом совершенно безжалостно забивать им гвозди или разбивать кирпичи, смотря какие насущные развлечения тебе подвернутся. Не лукавить, и не прикидываться, а точно знать цену, за которую ты будешь готов с ним расстаться.
— А если кто-нибудь согласится купить у вас другую вещь за названную цену?
Печально вздохнув, Леонид пожал плечами:
— Продам, что же делать. Значит судьба. А с ней в нашем охотничьем ремесле ссориться не стоит. Кстати, те пятьдесят тысяч, которые ты обещал Даугаве… Я догадываюсь, на что он положил глаз, хитрец. Впрочем, поскольку подобные сделки происходят регулярно, круговорот крупных сумм рано или поздно приходит к некоему постоянному балансу ив результате каждый охотник остается при своих. Хотя им, — Леонид заговорщически подмигнул мне и указал на чемоданчик, — лучше об этом не знать.
