Он зашёл в ванную и помочился в раковину с двумя кранами, равнодушно отметив, что в горшке с текучей водой прибавилось. Он задумался лишь, когда же явятся золотари убирать дерьмо. И тут дверь распахнулась, и вошла какая-то женщина.
Он смутился. А она заорала и выскочила как ошпаренная. Минуту спустя двое мужчин ворвались так, словно ожидали увидеть здесь дикого индейца. Они посмотрели на Рипа и рассмеялись. Не успел он привести себя в порядок, как они схватили его и вытащили в гостиную.
— Эй, народ, поглядите-ка на это! — закричал один из них. — Энни думала, что он хочет напасть на неё вот с этой дубинкой!
Двое отпустили Рипа, он спрятал инструмент в штаны и застегнул ширинку. Его смущали и одновременно льстили самолюбию одобрительные замечания толпы.
Вечеринка всё продолжалась и продолжалась далеко за полночь. Рип не привык долго бодрствовать после наступления сумерек, но возбуждение поддерживало его на ногах. Наконец, после того как почти все покинули сходку или отрубились, Рип нашёл уголок за софой и пристроился вздремнуть.
Так как выпил он достаточно много, его пенис должен был бы обвиснуть, как шланг без напора. Однако проснулся он с ощущением, что бабский угодник у него затвердел, как сердце сборщика налогов, разросся не хуже британской империи и смотрит в небо вавилонской башней. В полутьме он разглядел прильнувшую к нему обнажённую Джуди с его елдаком в руке. Она теребила его явно не случайно.
Рипу всегда казалось, что такой грешный акт должен вызывать у него отвращение, но ничего подобного он не почувствовал. Вовсе нет.
Джуди приостановилась, взглянула на пульсирующий монолит в руке, взвизгнула и села на него верхом. Елдак скользнул во влажную щель, словно взятка в карман политикана. Она сжала вагинальные мышцы, и они помчались по волнам страсти без руля и без ветрил, Ева на хвосте Адама. Кончили они одновременно, вскрикнув как от огня или ледяной воды.
После завтрака Джуди сказала:
— Демонстрация сегодня днём, а утром я похлопочу о пособии для тебя.
Ей пришлось объяснять насчёт пособия. Он поразился.
— Ты говоришь, мне будут платить, и работать мне не надо?
Джуди в ответ рассмеялась и сказала:
— Рип, ты прирождённый хиппи.
Но иллюзия начинающейся райской жизни развеялась, когда Джуди обнаружила, что у него нет карточки социального страхования и вообще никакого удостоверения личности.
— Не понимаю, — проговорила она. — Эта одежда, монеты 1772 года, твоё невежество… ты что, действительно Рип ван Винкль?
— А ты бы поверила, если б я сказала, что так оно и есть?
— Если бы я не побывала кое на чём. Ну ладно, я достану тебе карточку, и ты сможешь обратиться за пособием. Между прочим, как насчёт совместного душа? Я продала твой полупенсовик и купила травки с хлебом, но остальное придётся отдать сантехнику за ремонт туалета и душа.
Рип не возражал, так как догадывался, что работы там больше, чем просто смыть грязь. Он был прав. Этот век был раем, хотя, конечно, не без своих трудностей. Но позже он не стал приукрашать действительность.
Днём он вместе с полусотней других участников уселся в старый ржавый автобус, который сломался в миле от назначенного места начала демонстрации, поэтому пришлось тащиться туда пешком. Рип нёс плакат с надписью: «ПОРИТЕ ДЕВОК, А НЕ ЧУШЬ», а Джуди лозунг: «НЕ ЛЕЙТЕ КРОВЬ ВО ВЬЕТНАМЕ». Он не знал, о чём речь в этих лозунгах и не хотел быть осмеянным из-за своего невежества. Но всё кругом было таким будоражащим. За один день с ним произошло больше событий, чем за всю его жизнь в сонной деревушке.
Он шёл в колонне, играла музыка, он выкрикивал вслед за остальными призывы сопровождаемые жестом руки с двумя растопыренными пальцами, что, по его предположению, означало «на вилы вас». Рыжеволосая красотка с огромными титьками хватанула его между ног.
— Как дела, милок? Неужто пара палок — потолок? У тебя мудило, как у рыбака удило. Сперму лей, не жалей, как попы елей.
Рип ухмыльнулся. Он чувствовал себя счастливее любимого племянника, у которого только что умер богатый дядя. Может быть потому, что ему не было понятно, о чём говорят окружающие и что происходит? Большинство встреченного им народа, тоже не слишком-то врубались, так как почти всё время находились под кайфом. Кстати, и почему это еда и спиртное здесь имеют какой-то привкус, как будто кто напердел в них. Придётся привыкать.
Внезапно послышались крики, вопли, свистки, и он побежал лишь по той причине, что все побежали, он хохотал, как дятел, у которого мозги свихнулись от долбежки фонарного столба в поисках жуков. Разобьют ему голову или посадят в тюрьму, игра того стоила. Такое веселье!
Он отбросил свой плакат ещё до того, как лето исчезло, словно добродетель депутата, которому впервые предложили взятку. Завертелся светло-пурпурный туман. Снежинки, холода которых он не чувствовал, пролетали сквозь тело. Ночи и дни мелькали со скоростью подмигиваний проститутки. Времена года закружились словно собака, ловящая свой хвост.
«О, боже! Неужто снова!»
Так же внезапно как это и началось, галоп времени прекратился. Он находился на том же месте в разгаре лета. Люди натыкались на него и толкали локтями, но они были не похожи на тех, что он оставил в 70-х годах. Однако что-то необычное происходило и здесь. Что-то вроде демонстрации. Сначала шли музыканты, за ними платформа с огромным макетом животного — карикатурным изображением слона, а затем группа толстых пожилых мужчин одетых как алжирские пираты. Фески, мешковатые штаны, поддельные сабли. Их предводитель нёс плакат: «ПРАВОВЕРНЫЕ ПРОТИВ СМЕРТНОЙ КАЗНИ».
Сзади шёл человек, одетый в наряд турецкого султана. Его лозунг гласил:
ОДНА СЕМЬЯ, ОДНА ГОЛОВА, ОДИН ГОЛОС.
За ним маршировали женщины в белой полувоенной форме и вуалях. Многие несли на руках младенцев или одёргивали шныряющую под ногами ребятню. Их основным лозунгом было: «ЦЕРКОВЬ. КУХНЯ, ДЕТИ».
Очень беременная молодая женщина в перчатках, несмотря на жару, столкнулась с Рипом. Она окрысилась на него; он отступил в сторону. Взгляд его задержался на рукоятке пистолета в открытой сумочке.
Без определённой цели он двигался среди зевак, толпящихся вдоль улицы. Он никогда не видел такого множества беременных женщин, собравшихся в одном месте. Все были в перчатках. Не возник ли новый обычай: беременным в общественных местах прикрывать свои руки?
Он приблизился к юной будущей мамаше, высокой, как многие другие в эти времена, на голову выше его. Рост не был её единственной отличительной чертой. Живот её выглядел, словно она вынашивала ребёнка уже восемнадцатый месяц.
Он пробормотал:
— Я был не в курсе событий некоторое время. Не скажете, какой сейчас год?
Она уставилась на него, затем рассмеялась.
— Ты что, алкаш? Или в тюрьме сидел? Сейчас 1987-й, тупица. Это год величайшего позора! Самый чёрный, упадочный, нацистский! Это год самодовольного ханжи и ****уна, тупоголового шовиниста Орда!
— Что? Кого? — переспросил Рип, пытаясь отодвинуться подальше и не сумев этого из-за толпы.
— Ты, должно быть, из одиночки освободился! Или наркотиками накачался? Нашего президента, идиот безмозглый! Вот кого! Он, в конце концов, одобрил поправку против абортов! И вот… посмотри на меня! Теперь даже подпольного мясника нельзя найти! Они боятся пожизненного заключения и…
— Он приближается! — закричал кто-то, и аплодисменты с приветственными возгласами заглушили её дальнейшие слова. Люди подпрыгивали, как грешники в аду на раскалённой сковородке, и проливали слёзы величиной с лошадиные катыши. Неподалёку какой-то мужик с пеной у рта и выпученными глазами повалился на тротуар и пытался откусить кусок от поребрика. Может быть, он многим не нравился, но его дантист наверняка любил его.
Первыми приблизились машины, в которых находились вооружённые парни со зловещими лицами. Затем следовал кортеж полицейских на мотоциклах. За ними, впереди открытого автомобиля, бежали какие-то вооружённые бандиты. На переднем сиденье находился водитель и два мужика с каменными лицами и беспокойными глазами. На заднем сидела симпатичная пожилая женщина и стоял мужчина, который размахивал рукой и улыбался, как курильщик опиума, только что принявший дозу в безопасном месте.
Рёв толпы давил на нервы Рипа, словно владелец векселя, загнавший в угол свою жертву. Но он не был достаточно громким, чтобы заглушить одновременный грохот пятидесяти — сотни? — выстрелов.
Пистолет высокой женщины выпалил в дюйме от уха Рипа, заставив его наложить в штаны. Спустя мгновение оружие взвилось в воздух и упало на дорогу.
Рип обернулся. Хотя и оглушённый, он смог прочитать по губам женщины:
«Вот так! Пускай теперь говнюки попробуют вычислить, кто пристрелил засранца!»
