Плыву на спине. Небо все серьезнее готовится к дождю.
…Расшалившаяся Эжени играет с мулатом в «дельфина». Он сложил руки кольцом, а она, разогнавшись ластами, проскакивает сквозь него. По мне, контакт дельфина и дрессировщика чересчур плотен…
День испорчен.
Мы идем к причалу. В билетной кассе я спрашиваю аптечку; дают без разговоров, увидев мою руку в крови.
Эжени с виноватым видом протирает мне руку дезинфицирующим тампоном, наносит обезболивающую мазь. Кроме трех неровных и глубоких царапин, пока ничего не видно, но я уже имею опыт контакта с огневкой. К вечеру вдоль царапин появятся волдыри, налитые сукровицей, которые, если их не смазывать, будут лопаться и снова напухать в течение следующих трех-четырех дней. Пакостная штука. Хуже этого только морские ежи, обламывающие свои стеклообразные иголки у тебя в теле…
Бриз подчеркнуто игнорирует меня, и на тендере, и в автобусе. Он в ударе. Его шутки находят цель, нью-йоркеры ржут, как кони. Мы останавливаемся на гребне холма. «Взгляните на остров Пинель еще один, последний раз, снорклеры», – говорит он. – «Я забыл рассказать вам о происхождении названия этого острова. Доктор Пинель был известным французским врачом начала девятнадцатого века; он держал на этом острове первую на Карибах колонию-лепрозорий, руины которой вы, наверное, видели с моря во время ныряния», – он внезапно смотрит мне прямо в глаза. – «Но, конечно, эту информацию я предпочитаю сообщать снорклерам уже после посещения острова…» – Все понимающе гогочут.
Слюна продолжает вязнуть у меня во рту. Несмотря на адскую жару, меня трясет от холода в предплечье.
* * *
Циклопический вид нашего лайнера подавляет. Прохлада кондиционированного воздуха обжигает распаленную кожу, принося долгожданное облегчение.
Обедать не хочется. Эжени настаивает на визите к корабельному врачу, но я отшучиваюсь. В самом деле, за исключением озноба и боли в месте контакта с огневкой, пока я чувствую себя сносно. Я ополаскиваюсь под душем, глядя на то, как обнаженная Эжени молча расчесывает волосы перед зеркалом. Вид ее кротко опущенной головы умиляет, я уже почти простил ей легкий флирт с мулатом.
Мы решаем перекусить канапе в кафе на Променаде и отправиться на шоппинг в город. Лайнер стоит на Сен-Маартене два дня, и нельзя упускать возможность самого выгодного в мире «дьюти-фри», наставительно говорит мне повеселевшая Эжени.
Паром от причала с лайнером довозит нас до пристани у главной улицы Филипсбурга, затейливо названной Фронт-Стрит. Десять минут неспешного блуждания по лавочкам, набитым чем угодно – от поношенных туфель и бывших в употреблении украшений до современной электроники и бутиков Дольче и Габана и Шанель – выводят нас на грязную и занюханную параллельную улицу, с не менее мудреным названием – Бэк-Стрит. Кроме множества полуразрушенных «шаков»-лачуг, на ней нет ни магазинов, ни пивнушек. Разительный контраст с улицей-антиподом. Возвращаемся назад.
Жарко. Пока мы переезжали с французской стороны, здесь, в Филипсбурге, прошел короткий сильный ливень, который слегка прихорошил пыльные улицы. Едкое солнце в тандеме со стопроцентной влажностью добивает толпы туристов-шопперов. Кроме нашего корабля, в этот вечер на Сен-Маартене стояли еще три: один от «Селебрити», затем «Оушн Виллэдж» и еще какой-то чартерный корабль снобистского вида – его пассажиры поголовно щеголяли в односложных белых одеждах. Сарацинский набег нескольких тысяч покупателей должен был, по идее, сделать местных продавцов этернально счастливыми. Однако они выглядели более уставшими и раздраженными, чем покупатели.
Мы переходим на другую сторону Фронт-стрит. Чудноватое название кофейни, вырисованное на папиаменто – смешанном карибском языке – заканчивается словом «баранка», что приводит в восторг Эжени, немного знавшей русский. Эжени утверждает, что баранка – это багель по-русски.
У меня по-прежнему противно во рту от металлически вязкой слюны. Эжени морщится – я плююсь похуже бейсболиста, жующего табак, но легче мне от этого не становится.
Боковое ответвление Фронт-стрит дышит свежей краской. Ряд новых магазинчиков жужжит кондиционерами над дверьми, а трио разнаряженных креолок-зазывал приглашает нас посетить эти «лучшие в мире бутики». Все втроем пялятся на меня, причмокивая губами. Мы колеблемся. Энтузиазм Эжени берет верх, и мы сворачиваем в улочку. Когда мы протискиваемся мимо зызывал, девицы, пожирая меня глазами, начинают тарахтеть на папиаменто, периодически вставляя «бой», «свити», «кэнди айз». Эжени недовольна. Я начинаю учащенно дышать. Слюноотделение – как у собаки. Сочетание этого с резко обозначившимся либидо удивляет. Я внезапно начинаю оценивающе смотреть на всех женщин: на трех креолок, на Эжени, аппетитно повернувшуюся ко мне спинкой, на вот ту мелковатую продавщицу с узкими плечами и невероятно широкими бедрами – она так же призывно улыбается мне, как и креолки на входе, предлагая взглянуть на стеллаж с псевдо-голландской голубой лепнухой… Становится неловко перед Эжени. Пробормотав на папиаменто: «Маша данки» – «Спасибо» – я ретируюсь на улицу. Троица в отдалении восхищенно прищелкивает языками.
Эжени наконец выходит наружу. Ничего заслуживающего внимания. Те же сувениры, что и везде. Только девки нахальнее, бурчит она.
Хихикающие креолки плотоядно ожидают нашего возвращения, но мудрая Эжени оттаскивает меня глубже в полутьму улицы-аппендикса, где за поворотом мы ретируемся в довольно сносный бар с кондиционером.
Качественный мартини с луковками. Эжени пьет коко-бонго. Медленно, как бы смакуя, облизывает губы. Плутовка.
Меня заинтересовал бутик рядом с баром. Мужские платки, галстуки, ремни, хумидоры, еще какая-то мелочь. Похоже, также недавно открылся. Пока Эжени допивает коктейль, я захожу в прохладу бутика.
Аромат хороших духов смешивается со строительным запахом. Потолок в свежих пятнах невысохшей краски. Две продавщицы, одна постарше, видно, менеджер, и другая, лет тридцати, с дивными раскосыми глазами, начинают виться вокруг меня. Щебеча на французском, набрасывают на меня шейные платки красивых расцветок. «Мсье курит? У нас только что появилась прекрасная коллекция портсигаров из эбенового дерева… Кати, проводи мсье…»
Томная Кати ведет меня к низкой витрине за углом, почти в подсобке. Пока она нагибается за коробкой с портсигарами, молния, вставленная в задний шов ее юбки, бесстыдно расходится снизу.
На ней нет нижнего белья.
Слюна переполняет рот – так ведь и захлебнуться недолго! – и в этот момент она поворачивается ко мне, внезапно впившись влажными лепестками губ в мои. Мне жутко неловко и одновременно занебесно приятно… До тех пор, пока я не осознаю, что она самозабвенно сосет мой язык.
Она выпила мою слюну.
Странноватое хобби. В особенности при жарких поцелуях с первым встречным. Если бы она была не такой восхитительно страстной, я бы, наверное, сбежал. От нее пахнет чем-то тревожно-возбуждающим…
Какое-то время я еще контролировал себя, но она была настолько искусной, настолько безрассудно раскованной, что я забыл обо всем. Мы забыли обо всем. Что-то заставило нас забыть обо всем…
«…Джек! Джек! Ты что?!»
Голос Эжени с трудом прорывается сквозь пелену в мозгу.
Я стою на коленях в проходе между витринами. Дыхание – как после спурта. Меня крутит и ломает, дергает и тянет… Галлюцинация была реальной до испуга. Да, у меня было хорошо развитое воображение, помогавшее в годы юношества – мне было легче переносить пуберантность в определенном плане… – и позже облегчавшее подбор ключевой линии для знакомств со слабым полом, но такого со мной еще не случалось. Перепуганные продавщицы провожают нас до дверей, лопоча что-то успокаивающее.
Волоокая дарит мне напоследок влажно-жгучий взгляд.
Или мне снова померещилось?
* * *
Ужин.
На корабле – формальный вечер; я затянут в смокинг, Эжени выглядит прелестно в черном платье с блестками. Обычно приятный шум дайнинг-салона сейчас раздражает. Любой резкий звук – взрыв смеха за соседним столом, звон бокалов, бряцание столовых приборов – эхом отдается в мозгу.
Устал. Болен.
Разговор не клеится. Эжени напугана случившимся и настаивает на том, что визит к врачу откладывать нельзя. Я успокаиваю ее и клянусь, что пойду сразу же поутру – все равно медпункт уже закрыт. Официанты сноровисто меняют тарелки. Мы голодны, и винный хмель быстро ударяет в голову обоим. Отказавшись от десерта, мы идем в каюту.
Рука уже практически не болит, только слегка ноет оцарапанная кожа. Но я знаю, что это обманчивое облегчение. Что-то не совсем так, случай в бутике меня настораживает. И эта идиотская слюна…
Дверь за нами захлопывается. Стюард уже подготовил постель ко сну. Эжени гасит основной свет, оставляя только ночник, сбрасывает туфли, медленно расстегивает молнию на платье… Я снова переживаю приступ желания, точь-в-точь как там, на берегу. Она вдруг замирает, не оборачиваясь ко мне, словно чувствует мой взгляд. Я подхожу к ней, глажу плечи, грудь, бедра, помогаю освободиться от платья, добираясь до ее трепещущего тела…
