Эдди направился прямо к мальчишкам. «Если хочешь чего-то добиться, не тяни кота за хвост».
– Хозяин у себя?
Эдди чувствовал себя в знакомом мире, который когда-то оставил. Он потерял веру в пивных и борделях, найдя вместо этого опору в бесчувственности и отстраненности. Это помогало выжить.
Мальчишки смерили его наглым взглядом и придвинулись ближе друг к другу. У них были нечистые кроличьи лица. Возможно, они умирали от голода, когда Хочман предложил им работу.
– Ты о чем? – спросил более дерзкий, который, очевидно, верховодил в паре.
– Брось, я знаю эти игры. Раз вы тут находитесь, значит, работаете на Хочмана. Так он у себя?
– Хрена моржового ты знаешь, – ответил тот же мальчишка, прищурившись, чтобы выглядеть крутым парнем. Он был старше, чем Эдди сперва показалось, – лет четырнадцати, почти мужчина, просто его обноски были ему малы и делали его младше на несколько лет. Хочман всегда советовал своим сыщикам выглядеть помладше. Никто не обращает внимания на малолеток, и люди скорее выдадут свои секреты в их присутствии, полагая, что те не поймут, что к чему.
Дверь в кабинет Хочмана распахнулась, прежде чем разговор Эдди с мальчишками принял более резкую форму. Хотя у Хочмана была приемная на Ривингтон-стрит, именно здесь, в своих личных апартаментах он проводил брачные церемонии и утешал женщин, покинутых мужьями или любовниками. При появлении Хочмана в коридоре воцарилась тишина. Он был одет, как всегда, щегольски – бархатный жилет, твидовый пиджак. Женщины тянулись к нему, и он, стараясь поддержать их интерес к себе, даже с возрастом следил за своей внешностью.
Нахальные мальчишки угомонились, стараясь вести себя прилично в присутствии хозяина. Женщины окружили Ясновидящего, возбужденно тараторя и хватая его за руки, но он их отстранил.
– Леди, добрые дела требуют времени. Придет время, и я внимательно выслушаю каждую из вас.
От взгляда Хочмана ничто не ускользало. Он сразу заметил промокшего под дождем молодого человека и узнал в нем своего ученика.
– Иезекиль! – воскликнул он приветливо, жестом приглашая его подойти. – Я знал, что ты не пропадешь, хотя все уже списали тебя со счетов.
Эдди поморщился. Это было вполне в духе Хочмана – уязвить человека под прикрытием внешнего радушия. Ясновидящий шлепнул Эдди по спине с демонстративной сердечностью.
– Я тебя знаю, малыш. Пришел что-то разузнать. Не будем тратить времени даром. Меня люди ждут.
Эдди прошел за Хочманом в его кабинет. Он был обставлен роскошно: большие кожаные кресла, огромный письменный стол красного дерева с резьбой. На полу лежал дорогой восточный ковер в ярких оранжевых и синих разводах. Стены были оклеены синими шелковыми обоями, произведенными в Китае и купленными на Малбери-стрит. Синий цвет считался символом доверия, преданности и мудрости, и Хочман хотел, чтобы эти качества ассоциировались у его клиентов с ним самим.
Эдди знал, что Ясновидящий избегает рукопожатий, боясь подцепить какую-нибудь болезнь, что было вполне разумно с его стороны: многие из его клиентов-иммигрантов обитали в многоквартирных домах, где процветали корь и туберкулез. Поэтому Эдди уселся прямо в одно из темно-бордовых кресел, обитых телячьей кожей с помощью медных гвоздей.
На стоявшем отдельно длинном дубовом столе лежали пачки искусно изготовленных еврейских брачных актов, которые были украшены индивидуальным узором из золотых листьев и написанными акварелью библейскими сценами. После заключения брака Хочман ставил на акте свою изящную подпись, поскольку имел право проводить бракосочетания, хотя не был ни раввином, ни государственным чиновником. Он не устанавливал никакой платы за эту церемонию, однако намекал новобрачным, что чем больше будет их пожертвование Залу любви, тем более счастливым будет их брак.
Хочман опустился в кресло за письменным столом и предложил Эдди сигару.
– Ты больше не фотографируешь на свадьбах? Я слышал, ты устраивал там сцены, и тебя перестали приглашать.
– Это не мой профиль. Поэтому я бросил это дело.
– Ты еще много чего бросил, говорят.
Эдди пожал плечами. Его отступничество не было секретом в этом старом районе. По дороге на Шериф-стрит ему встретился старик в широкополой черной шляпе – возможно, из той же синагоги, что и его отец, – который при виде Эдди плюнул на землю. В ортодоксальных еврейских кругах сын, не оказывающий должного уважения отцу и своему народу, был недостоин даже презрения.
– Жаль старого Леви, – сказал Хочман, пододвигая к Эдди серебряную зажигалку. – Он был хороший фотограф. И хороший человек.
Раскурив сигару, Эдди закашлялся точно так же позорно, как несколько лет назад, когда впервые удостоился подобной чести от своего работодателя. Тогда ему удалось провести очень удачную операцию по розыску одного из сбежавших женихов, и Хочман пригласил его в свой кабинет, чем можно было впоследствии хвастать перед другими мальчишками. Эдди в тот раз был удивлен оборотом, который принял их разговор. Хочман спросил, что он думает о любви после того, как проработал у него некоторое время. «Чушь все это», – ответил Эдди. «А ты разве не видишь, какая это мощная сила, как она управляет жизнью людей?» – спросил Ясновидящий. «Да нет, я вижу только мучения, и больше ничего». – «В таком случае, сынок, – обронил Хочман, – ты, возможно, не так умен, как я думал».
Когда Эдди закашлялся, Хочман усмехнулся.
– Так и не научился курить сигары.
Хочман всегда стремился взять верх над другими, подчеркивая их слабости и недостатки. При этом они становились более покладистыми в делах.
– Увы, нет, – ответил Эдди, пристраивая сигару в красивой бронзовой пепельнице – по-видимому, подарке одной из благодарных клиенток.
– Тиффани, – заметил Хочман с гордостью.
Эдди пожал плечами.
– Для меня это такая же пепельница, как любая другая.
Хочман откинулся в кресле. Раньше Эдди не замечал, что кресло его босса вдвое больше того, что стояло напротив. Очевидно, таким образом Хочман хотел подчеркнуть свое превосходство.
– Ты тогда сбежал, даже не поставив меня в известность. Я от тебя такого не ожидал.
– Наверняка вы легко нашли мне замену. Мы же были все одинаковы для вас, разве не так? Что тот сыщик, что этот.
– Я дал тебе возможность продвинуться в жизни. Работая на меня, ты лучше питался, лучше одевался, вообще жил лучше. Ты не можешь этого отрицать. И, что не менее важно, ты получал ценные уроки, познавал жизнь, как и все мои мальчики.
– Я узнал только, что люди избегают ответственности, предают друг друга и ни во что друг друга не ставят. Вы этот урок хотели нам преподать?
– Вовсе нет. – Хотя Хочман постарел, он по-прежнему выглядел внушительно со своей крупной львиной головой и гривой седых волос. Говорили, что он пудрит их каждое утро. – Возможно, тебе наплевать, но «Таймс», «Геральд» и «Трибьюн» все еще обращаются ко мне, когда им надо решить какую-нибудь трудную загадку. И до сих пор пишут о том, как успешно я действовал в том случае с мальчиком под Бруклинским мостом, которого они не могли найти.
Тут уж Эдди был задет за живое.
– Это я нашел мальчика.
– Ты нашел его, Иезекиль, но загадку ты не разрешил. Ты знаешь, что он был убит?
Кровь бросилась Эдди в лицо. Ему не хотелось вспоминать тот вечер, но что он видел, то видел.
– Он замерз, – сказал он, наклонившись вперед вместе со стулом. – Все, знавшие его, говорили, что у него была привычка бродить по ночам. Он умер от холода.
– А ты не подумал, чего ради он стал бы залезать в эту трубу в такой мороз? Он что, был совсем безмозглым? Надо проникнуться симпатией к человеку, чтобы понять ситуацию. Ты должен был влезть в его шкуру. Мать Луиса – так звали этого мальчика, если ты помнишь, – взяла жильца, русского, который пил и буйствовал. Он бил мальчика, а тот был слишком напуган, чтобы пожаловаться матери. Им нужны были деньги, и Луис, я уверен, считал, что без того, что они получают от жильца, они умрут от голода. Этот русский, я думаю, расписал мальчишке в красках, что он сделает с его матерью, если он расскажет ей правду. В тот вечер он дошел в своем буйстве до крайности. Он завернул тело Луиса в одеяло, отнес к реке и оставил под мостом. Мать сказала, что это одеяло из их дома. Она предположила, что мальчик сам взял одеяло с собой, но мне это представляется крайне маловероятным. Мальчишка, который любит бродить по ночам, не таскает с собой одеяло. Он хочет быть свободным, одеяло ему только мешает. Ты, наверное, не заметил кровоподтеки у него на шее. Они-то и раскрыли мне истину.
Эдди был растерян. Он не знал всего этого. Ночь была темная и холодная, а он был молод и слишком уверен в себе.
– Ты ходил вместе со мной к его матери, – продолжал Хочман. – Уж это ты, полагаю, помнишь?
Действительно, Хочман оказал ему честь, взяв его с собой, однако все, что Эдди запомнил, – это безутешную мать, с рыданиями упавшую в кресло. Он помнил, как переминался с ноги на ногу, чувствуя себя неловко перед лицом такого горя и сокрушаясь о том, что ему оказали эту честь.
