коих, правда, попадаются и взрослые). Вот и теперь золотой шустак против медного грошика ставить можно: мельком увидела приезжего с племянницей — и махом сочинила очередную побрякушку. Кто б ее допустил к бумагам квартальной управы, ее туда и полы-то мыть не взяли в прошлом году, когда просилась — и ведь не ради денежек, она и так не бедствует, хотела подсмотреть да подслушать что-нибудь ради сочинения новых побрякушек...
— Короче говоря, я ее точно вскорости подгребу под бочок, — сообщил Буба. — Ты не щетинься, Тарик, я негласки знаю, выкупное вам поставлю как положено — хошь монетой, хошь пивком.
— Так она с тобой и пошла, — хмыкнул Тарик. — Побежала прямо...
— Побежит, — уверенно сказал Буба. — У меня тут скоро интересное дельце намечается, очень даже прибыльное... Верно говорю, Бабрат?
— Болтаешь много, — процедил Бабрат, сузив глаза в щелочки, и лицо у него стало вовсе уж неприятное.
К некоторому удивлению Тарика, Буба словно бы даже смешался чуточку, хотя не терпел слов поперек в своей ватажке, где ватажником был суровым. Никак это на него не похоже. Догадки и подозрения Тарика крепли...
— Короче, монета будет, — уже уверенно продолжал Буба. — А где монета, там и девахи, увидит эта гаральянская серебрухи — сама прибежит и труселя натянуть забудет, что и к лучшему: возни меньше. И будет на вашей улице безотказная давалка...
Тут уж Тарик не стерпел — оскорбили не его, а улицу.
— Ты языком поменьше звени, пирожок с кошатиной, — сказал он тихо и недобро тем тоном, что можно счесть и за вызов на драку. — На улице Серебряного Волка давалок не водится...
Шалка, по-кошачьи прищурясь, медовым голоском протянула: — Как так нет? А Марлинетта-Потрепушка?
Чуточку сконфузила, паршивка, и крыть нечем... Хоть она и общая девочка, каких легонько презирают, особенно девчонки, никак нельзя ей отказать в уме и сообразительности...
— Ну, это другое дело, — сказал Тарик, сам чувствуя, что прозвучало это без должной убедительности. — Марлинетта, ежели подумать, не девчонка, а уже Приказчица, а я о девчонках говорю...
— А какая разница? — тем же сладким голосочком ответила Шалка. — За денежку ножки раздвигает. Будешь перечить?
Кто же с улицы Серебряного Волка будет перечить очевидному? И все же... Особенным прозорливцем Тарик себя никогда не считал, однако ж не сомневался, что такие взгляды и такой тон — проявление жгучей зависти. Шалка — сосунок для всей ватажки (очень может быть, ее еще и впрямь жулькают в очередь), а всей выгоды от этого — не самые дорогие сладости, изредка лента в волосы да совсем уж редко — грошовые украшеньица вроде этой медной брошки с синими шлифованными стекляшками, что сейчас на груди приколота. Меж тем Марлинетта, прекрасно известно, берет только золотом и, что важнее, принимает ухаживания только тех, кто ей придется по нраву, и никакой тугой кошель здесь не поможет. Так что, строго говоря, никакая она не гулящая, о таких говорят «поли- тесная давалка» — причем не презрительно, а с ноткой уважения и зависти со стороны тех, у кого нет в карманах столько, чтобы ненадолго купить хотя бы ночку с шалопутной раскрасавицей...
Тарик мог бы ответить: «Сама-то какова? Сосешь у всей
ватажки за медный шустак прибытку», но это было бы неполитесно. На стороне можно говорить что угодно, однако не полагается обсуждать это вслух в чужой ватажке. Каждая ватажка сама устанавливает для себя регламенты (неписаные, конечно).
— Да ладно, нашли о чем болтать, — вмешался Буба. — Лучше знакомься, Тарик, — это, стало быть, Бабрат-Чистодел, три дня назад на нашу улицу с батяней переехал. Будет теперь в моей ватажке...
Тарик не мог ошибиться: при слове «моей» голос Бубы чуточку дрогнул, а на узких бледных губах Бабрата мелькнула усмешка... Ну да, все сходится — чем дальше, тем больше. И кличка соответственная...
Буба значительно поднял корявенький палец:
— Имей в виду: Чистодел оттоптал год в Воспиталке на самом строгом этаже, так что видывал виды...
— Да что уж там, так помотало по жизни, — сказал Бабрат с напускной скромностью. — Ты, значит, Тарик-Морячок с Волчьей улицы...
— С улицы Серебряного Волка, — поправил Тарик не вызывающим, но довольно жестким голосом: мол, на меня где сядешь, там и слезешь.
— Ну, извини, оговорился. Дай пять — будет десять...
Он протянул Тарику руку и стиснул его ладонь гораздо сильнее, чем требовалось (нарочно, конечно).
— За что топтал? — спросил Тарик, как полагалось при поли-тесном разговоре.
— Можно сказать, вовсе даже и ни за что, — ухмыльнулся Бабрат. — Пошли мы с корефанами искупнуться, смотрим — парочка на песочке нежится. Очень неправильная парочка: парнишка сущий задохлик, а деваха — с конца капает. Ну, мы подвалили, сказали суслику по-хорошему, чтобы чесал отсюда, а мы с девочкой душевно поболтаем. Он и начал блеять не по уму. Ну, настучали ему по потрохам, одежонку кинули — мигом прочь припустил. А девахе говорим: давай думай быстрее, с чего начнешь, на коленки станешь или сразу ножки врозь. Она давай в отказ: мол, мы дружим, у нас чувства... Мы ей по щечкам поводили «коготком», растолковали, что красоту нарушить можем. Хныкала, но легла. Только я на нее залез — бегут рыбаки. Суслик их позвал, близко оказались. Корефаны успели сдернуть, только их и видели, а мне ж куда, лежачему да со штанами спущенными? Надавали по шее, жабоеды чертовы, и к Легашам поволокли. Там тоже по ряшке били, выспрашивали: с кем был да с кем был? Им, псам, понятно, пригляднее групповушку сляпать, чем одного мотать. Не на того напали, псы позорные! Законный шустрила корефанов не сдает! (Тарик подумал: знаем-знаем, не из благородства не сдает, а оттого, что за групповушку навесят больше, чем «одинокому».) Как ни наседали, твержу одно: первый раз этих ребят видел, минутку назад познакомились и решили на речку прошвырнуться. А эта мокрощелка сама легла, когда ей денарик пообещали, и суслика отослала, вот он по злобе и наклепал. Только жабоеды по-другому все рисуют, а их целых четверо против меня одинешенька... Вот и потащили в квартальную правилку, а там клепала 60 61 навесил год строгача, козел безрогий. А за что? Я с нее даже труселя стянуть не успел. Ну, оттоптал, как положено, честным сидельцем. Теперь вот у вас осматриваюсь. Места хорошие, кормиться
