Мы вошли в какое-то здание с бетонными коридорами, ярко освещенными люминесцентными лампами. В коридорах не было никаких указателей, кроме малопонятных обозначений на стенах вроде В-1 или М-2. Зато я заметил предупреждающие таблички, на которых было написано, что все, кто находится в здании, должны постоянно носить счетчики радиации. Меня это несколько удивило – ведь я был не на ядерном полигоне. В одном месте я увидел на стене большой плакат с изображением ученого, солдата и рабочего, которые со счастливым видом шли по полю, залитому солнечными лучами. Навстречу нам то и дело попадались люди, в том числе гражданские. Они были одеты не в лабораторные халаты, как я ожидал, а в неуклюжие ватные телогрейки, словно мы находились не на режимном объекте, а на каком-нибудь складе промышленной продукции. Время от времени мы проходили мимо тяжелых бронированных дверей с надписью: «Посторонним вход воспрещен».
Кабинет командира спецобъекта был небольшой комнатушкой, расположенной рядом с платформой для доставки грузов. На столе в комнате стояла большая черно-белая фотография, на которой был запечатлен мужчина, держащий на весу ручной пулемет. Туловище мужчины было крест-накрест опоясано пулеметными лентами. Командир оказался болезненно худым человеком. Голова с острым, выдающимся вперед носом сидела на таком тщедушном теле, словно его обладатель пережил многомесячный голод и так и не смог восстановиться. Он сидел за столом, на котором выстроилась целая вереница телефонов. При нашем появлении глаза его злобно сверкнули.
– Это еще что такое? – сердито рявкнул он.
Я решил продолжать действовать в том же стиле, в каком начал. Роясь в карманах в поисках документов и делая вид, что никак не могу их найти, я так же громко, как хозяин кабинета, пролаял:
– Михаил Камин, госбезопасность. Вам от нас звонили.
– Никогда про вас не слышал, – немного сбавив тон, сказал командир.
– В таком случае вам надо сменить адъютанта. Я добирался сюда восемь часов и не собираюсь понапрасну терять время, – жестко заявил я. – Вы получили описание подозреваемого?
Командир перевел взгляд с меня на сопровождавшего меня рядового. Хозяину кабинета платили за то, чтобы он думал, а не просто выполнял чьи-то команды. Следовательно, он не мог позволить, чтобы посторонний в присутствии его подчиненных говорил с ним без должного почтения. Поняв, что его мысли приняли крайне нежелательное для меня направление, я ударил кулаком по столу и заорал:
– Проклятье, вы что же, думаете, что внедренный к вам вражеский агент будет сидеть сложа руки и ждать, пока вы разберетесь в своих бумажках?! Нам надо действовать быстро, чтобы его не успели предупредить о провале!
Психологическое давление порой может оказывать на людей удивительный эффект. Во взгляде командира режимного объекта появилось выражение напряженного внимания.
– Вражеский агент? Я ничего об этом не слышал. Представьтесь, пожалуйста, еще раз.
Я несколько театрально закатил глаза, затем повернулся к сопровождавшему меня рядовому и рявкнул:
– Кругом – шагом марш!
Явно растерянный, охранник, поколебавшись, выполнил мою команду. Подождав, пока за ним закроется дверь, я наклонился над столом, заглянул командиру объекта в глаза и велел:
– Вызовите мне по телефону Карпенко.
Хозяина кабинета снова начали одолевать сомнения.
– Я вас не знаю, – твердо сказал он. – Вы появляетесь здесь, чего-то требуете…
Я достал пистолет. Вместе с ним мои пальцы извлекли на свет документы на имя Михаила Камина, которые я положил в один карман с оружием, что было весьма непрофессионально. Впрочем, это мало повлияло на дальнейшее развитие ситуации. Я более уверенно сжал в ладони рукоятку пистолета, и бумаги упали на стол.
– Виталий Карпенко, – повторил я. – Позвоните и вызовите его сюда.
По лицу командира объекта было видно, что в душе его борются героизм и прагматизм. К моему облегчению, прагматизм победил. У меня не было никакого плана на случай, если бы произошло обратное.
Глава 43
Странная все-таки вещь самопожертвование. Для нас, членов клуба «Хронос», не так уж тяжело выполнить миссию, которая изначально подразумевает гибель того, кто ее осуществляет. В конце концов, самым неприятным последствием в этом случае является необходимость еще раз прожить годы, которые предшествовали нашей смерти в столь специфических обстоятельствах. Конечно, мне неприятно было осознавать, что в случае неудачи я буду вынужден прострелить себе голову. Однако поимка и последующие допросы были для меня гораздо более неприятной перспективой, так что я предпочел бы потерпеть скуку уже знакомых мне жизненных отрезков.
При этом мне не раз приходилось встречать простых смертных, которые готовы были расстаться с жизнью только потому, что им отдали соответствующий приказ. Во время высадки в Нормандии я видел, как люди в полный рост шли на пулеметы, хотя у них не было шансов родиться вновь. Не скрою, это казалось мне поразительным.
Словом, я прекрасно понимал, что вполне могу погибнуть из-за какой-то радиодетали, которую почему-то изобрели лет на десять раньше положенного срока.
Командир объекта ясно дал мне понять, какой будет моя дальнейшая участь.
– Не рассчитывайте уйти отсюда живым, – сказал он, пока мы ждали Карпенко у него в кабинете. – Думаю, для вас же будет лучше, если вы не станете еще больше усугублять свое и без того незавидное положение.
Я улыбнулся – по всей видимости, собеседник считал, что моя главная забота состоит в том, чтобы сохранить собственную жизнь.
– Для человека, который находится под дулом пистолета, вы держитесь очень спокойно, – заметил я.
– Я прожил уже немало и прожил хорошо, – сказал он. – А вы еще сравнительно молоды. У вас наверняка есть много причин, по которым вы должны хотеть жить. Вы женаты?
– Это вопрос очень благочестивого человека. Что, если я скажу, что мне нравится жить во грехе?
– Правда? Что ж, если вы поведете себя правильно, не исключено, что радости плоти еще будут вам доступны.
– Это было бы неплохо, – мечтательно вздохнул я. – Благодарю, но проблема в том, что плотские удовольствия рано или поздно приедаются. К тому же с возрастом на эти вещи начинаешь смотреть иначе. В какой-то момент к человеку приходит осознание того, что главное в жизни – не ублажать свою плоть, а думать о душе. А там недалеко и до угрызений совести по поводу того, что жизнь была прожита не так.
– Вы просто не знаете, что такое настоящие радости плоти.
– То же самое мне сказала однажды в Бангкоке профессиональная тайская массажистка.
– Вы не русский.
– Почему вы так решили? Я говорю с акцентом?
– Ни один русский не совершил бы ничего подобного.
– Вы невысокого мнения о своих соотечественниках.
– Вы меня не поняли. Вы не производите впечатления человека, который решился на подобный самоубийственный поступок, потому что ему нечего терять. Но вы непохожи и на человека, который сделал это ради служения какой-то идее. Ваши мотивы мне непонятны…
– И все-таки – почему вы подумали, что я иностранец?
Мой собеседник пожал плечами.
– Считайте, что сработал инстинкт, – сказал он. – И все же вы выглядите как человек, который не пошел бы на подобное безумство, не имея на это серьезных причин. Неужели у вас не было другого пути?
– Подходящего для меня – не было, – ответил я.
Нашу беседу прервал стук в дверь.
– Войдите! – выкрикнул командир.
Вошедший, шагая через порог, бросил через плечо кому-то в коридоре, заканчивая начатую фразу:
– …сейчас слишком занят, так что это невозможно.
Оказавшись в кабинете, человек посмотрел на командира, затем перевел взгляд на меня и улыбнулся.
– Бог ты мой, – медленно и раздельно произнес он. – Не ожидал увидеть вас здесь.
Глава 44
Много жизней назад, в то самое лето, когда мы с Винсентом Ранкисом начали всерьез прощупывать друг друга, но еще до той холодной ночи, когда он, узнав о том, что я являюсь одним из членов клуба «Хронос», наставил мне синяков и шишек, мы с ним плыли в плоскодонке вниз по течению реки Кэм, отталкиваясь от дна шестами.
