Увы, вероятно даже в прошлой жизни я не был психологом, и понятия не имел, что не так у нее в голове. Меня это не интересовало — мне было важно открыть эту чертову дверь.
Иногда она начинала танцевать. Без музыки, просто сама по себе. Танец был монотонен и одинаков — и, ловя в зеркалах отражения маленькой фигурки, описывающей одинаковые круги и в одном и том же месте комнаты одинаково вскидывающей руки, я замирал от ужаса и отчаяния.
— Стоп, Дина. Остановись. Не кружиться, — однажды я все-таки не выдержал этой карусели. Странно, но она послушалась меня и остановилась.
С тех пор мы так и жили: я превратился для моей маленькой снежной принцессы в главного советника ее убогого дворца, стал для нее утраченным звеном между миром и сознанием. Я различал за нее, что в мире опасно, а что безвредно, иногда чувствуя себя безногой собакой, ведущей слепого хозяина. И этот хозяин, с моей помощью, собирал куски головоломки в одну сложную бесконечную картину.
Приоткрытая дверь заскрипела и подалась.
5. Аня
— Я договорилась. Он тебя примет без денег, проконсультирует.
— Ой, Оль, не знаю, что и сказать. Спасибо тебе огромное, конечно, но… она в последнее время так изменилась. Буквально за несколько месяцев! Больше не кричит, и кругами ходить перестала, и даже на меня смотрит иногда. Так странно… На днях мы по улице шли, и вдруг кошка бежит. Серенькая такая, помоечная. Динка остановилась — и вдруг пальцем показывает и говорит: «кошка». Представляешь? Полгода назад она эту кошку и не заметила бы! Я чуть сама с ума не сошла от радости!
— Видишь, а ты говорила…
— Ну и дура я была! Как думаешь, может у нее… само все восстанавливается? Может такое быть, а?
— Сходи к Выготскому. Он тебе точно скажет — может или нет.
— Спасибо, Оль!
На улице накрапывал мартовский снег, перемежавшийся с зарядами недозамерзшего дождя. В ботинках хлюпало, и Аня в который раз дала себе слово купить наконец нормальную обувь. Вот получить только гонорар — и купить. Дина, как обычно, спала на ходу. И все-таки с дочкой положительно что-то происходило. Происходящее радовало и пугало Аню одновременно. Дина стала послушной и все чаще откликалась, когда обращались к ней, но иногда Ане казалось, что откликается вовсе не Дина, а кто-то другой, совсем не похожий на ее дочь…
Она разделась в просторной приемной с модными стенами из гипрока, кожаными диванчиками и красивой керамической плиткой на полу, помогла снять пальто и шарф Дине и повела дочь по коридору. С каждым шагом и с каждым взглядом на дорогие потолочные светильники, на дубовые двери с причудливыми разноцветными витражами, таяла надежда найти для Дины врача, занятия с которым не стоили бы всю Анину зарплату…
Аня толкнула дверь, и они вошли в кабинет — обставленный просто и дорого. Из-за массивного стола в дальнем углу к ним навстречу поспешил хозяин кабинета.
— Здравствуйте, — почти враждебно сказала Аня, ругая себя за то, что так бездумно ухватилась за олино предложение, — я — Нечаева.
— Добрый вечер, Анечка… и Дина.
У профессора Выготского были круглые очки, седая респектабельная борода, мягкий приятный голос и теплое сильное рукопожатие. Он настолько излучал доброжелательность и гостеприимство, что угасшая было Анина надежда вспыхнула снова. Она была готова поверить этому человеку, что бы он ни сказал. И когда профессор попросил Аню выйти из кабинета и подождать в приемной, потому что он хочет провести с Диной несколько тестов без присутствия матери, Аня послушно вышла из кабинета, закрыла за собой дверь и пошла по коридору. Даже тени сомнения не возникало у нее до тех пор, пока она не опустилась на диванчик в приемной. Холодное прикосновение кожи отрезвило ее, Аня вдруг поняла, что Дина впервые за последние несколько лет осталась без нее, одна, в комнате с абсолютно незнакомым человеком. «Что же я делаю», — подумала женщина, невольно сжав кулаки, сдвинувшись на край дивана и ежесекундно ожидая взрыва крика и плача. Но из-за массивной двери не доносилось ни звука, и Аня потихоньку расслабилась, откинулась на спинку и разжала кулаки. В приемной было тихо, монотонно жужжал обогреватель, Аня согрелась и, видимо устав от постоянного нервного напряжения, задремала…
6. Дина-Джек
Мама ушла. Я осталась с добрым профессором. У него фамилия Выготский и он похож на деда-мороза. Профессор подвел меня к креслу, нажал на плечи, чтобы я села, потом пододвинул стул и сел напротив.
— Джек, — сказал он мне, — Джек, проснись. Ты меня слышишь, Джек? Ты можешь говорить?
У профессора Выготского были глаза Гарсии. Я никогда не видела глаз Гарсии — там, где я жила раньше, у него не было глаз. Но почему-то я сразу догадалась. И отвела взгляд.
— Можешь говорить, — сказала я.
— Это Дина или Джек?
— Дина или Джек.
— Плохо дело, — сказал Гарсия, — Ты помнишь меня?
Я не знала, помню ли я его. Поэтому я ничего не ответила. Профессор Гарсия. Смешно.
— Джек, посмотри сюда. Посмотри сюда. Помнишь такое?
Выготский положил на стол серый помпон.
— Библиотекарь, — я пожала плечами — отзывается на команды «слушай» и «говори».
— Ты помнишь, зачем ты ушел? Захара помнишь?
— Мне нужен тот, кто сможет продержаться на той стороне как можно дольше.
— Я знаю! — отмахнулся Гарсия, — ты хочешь вернуться? Плевать на Захара и его задание, он тебе ничего не сделает. Скажи просто — хочешь или нет?
— Когда-нибудь, — ответила я, — не сейчас.
Гарсия вскочил со стула и стал нервно расхаживать по кабинету.
— «Когда-нибудь» шансов больше не будет! — он шумел и махал руками, — Ты здесь четыре месяца — это уже за пределами любого ныряльщика. Ты уже почти потерял личность, тебя это не беспокоит?
— Беспокоит.
Он остановился.
— У тебя есть дочь, — тихо произнес профессор, — когда ты умерла, она была чуть постарше Дины. Это то, что держало тебя на ничейной полосе. Ты не смогла смириться с тем, что Полина осталась без тебя. Тебя звали Ирина Веденеева. Санкт-Петербург, Наличная улица, дом сорок, корпус два, квартира двести девятнадцать. Это твой адрес. Она все еще живет там.
Мир дрогнул и медленно сдвинулся с места, начиная вращение.
7. Ирина
— Кто ты? — закричала я, но крик слетел с губ шепотом.
— Я, — грустно улыбнулся Гарсия, — немного бог. Немного смотритель. Немного заключенный. Гарсия… Гарсия из Города Бога — так меня звали когда-то. Смешно, правда?
— Я… думала… там… бог… Захар…
— Захар… Захар — вчерашний бог. А я — позавчерашний.
— А… кто… в… Цитадели?
— Да бог его знает, — Гарсия пожал профессорскими плечами, — но точно не я. Или вовсе никого нет.
— Если… я уйду… Дина станет прежней?
— Я тебе больше скажу. Она может стать прежней даже если ты не уйдешь. А может и не стать.
— Что с моей дочерью? Сколько ей сейчас?
— Двадцать три года. Была замужем, но неудачно. Детей нет. В институт поступила, но не закончила, бросила. Работает… Отец ее деньгами немного поддерживает — у него хорошо дела в последнее время идут. Что такое?
Дина плакала. Не я — в ее теле я с трудом могла говорить, а о том, чтобы управлять телом даже и речи не было — плакала моя снежная принцесса. Слезы текли по щекам и капали на дешевую выцветшую китайскую блузку…
— Я не помню ее, — сказала я, — как случилось, что воспоминания о моей дочери держали меня на ничейной полосе, но при этом я не помню даже ее лица? Зачем мне дали способность возвращаться в мир живых? Зачем она нужна, эта ничейная полоса? Что это — Чистилище, где мы ждем решения, или ад, где мы отбываем наказание? Зачем все это, бог Гарсия?
— Ты меня спрашиваешь? — Гарсия хмыкнул, — Этот мир делал не я. Я вообще не уверен, что его хоть кто-то делал. Я как ты. Как Библиотекарь. Слушай и говори — и все. Пошли, короче. Или тебе приспичило стать святой и болтаться до скончания веков вокруг Цитадели?
— Я не помню свою дочь.
— Делов-то… полчаса на метро. Перестань плакать, в конце концов.
— Это не я… а я никуда не пойду.
— Сойдешь с ума.
— Какая мертвецу разница?
— Ну… смотри.
8. Дина
Аня проснулась от того, что кто-то тронул ее за плечо. Она резко выпрямилась и увидела профессора Выготского, рядом с которым стояла Дина. Лицо у девочки было заплаканным, она привычно смотрела в сторону, но на губах блуждала слабая полуулыбка.
— Мама, — сказала Дина.
— Горе мое, — умилилась Аня, вытирая платком щеки дочери, — все-таки плакала, да? Плохо себя вела, да? Простите, профессор, мне не следовало…
— Она отлично себя вела, — мягко оборвал ее Выготский, — она замечательная девочка, и у нее все получится. Знаете, что… я дам вам направление, будете водить ее на занятия. Три раза в неделю, речевая терапия. Это бесплатно. И раз в неделю будете приводить ко мне. Я с вас тоже денег не возьму, не беспокойтесь.
