Ты была ею. Ты. Это тебя должны мы были найти. То, чего он желал более всего. А не ту, другую вещь.
Валентина чувствовала, что ее мутит. Неужели военные были правы? Неужели возможно, будто Эндера спасло лишь жестокое разделение его от Валентины? Если бы она находилась рядом с Эндером, жукеры смогли бы воспользоваться ею, чтобы захватить над ним власть?
Нет. Мы бы не смогли этого сделать. Ты тоже слишком сильна. Мы были обречены. Мы уже были мертвы. Он уже не мог принадлежать нам. Но и тебе тоже нет. Уже нет. Мы не смогли бы над ним господствовать, но смогли бы сплестись с ним.
Валентина подумала о картине, представившейся ей на корабле. Образ объединенных вместе людей, семьи, связанные невидимыми волокнами, детей с их родителями, родителей – друг с другом и со своими родителями и близкими. Изменяющаяся сеть линий, связующих людей так, как соединяли их чувства. Но теперь тот же образ представлял ее саму, связанную с Эндером. И Эндера, связанного… с королевой улья. И королеву, как она трясет яйцекладом, как дрожат слизистые нити, и на конце одной из них болтается и подпрыгивает голова Эндера…
Она вздрогнула, пытаясь убрать этот образ из мыслей.
Мы не управляем им. Он свободен. Он может, если захочет, убить меня. Я не сдержу его. Ты убьешь меня?
На сей раз это «ты» означало не Валентину; она чувствовала, что вопрос как бы удаляется от нее. И тут же, пока королева улья ожидала ответа, Валентина восприняла чужую мысль. Эта мысль была так похожа на ее собственные, что, если бы женщина не была такой настороженной, если бы не ожидала, что же ответит Эндер, то приняла бы ее за свою собственную.
Никогда, говорила эта мысль, появившаяся внутри головы. Никогда я не убью тебя. Я тебя люблю.
И вместе с этой же мыслью пришел отблеск неподдельного чувства. Тут же мысленный образ королевы улья очистился, лишился всяческих оттенков отвращения. Теперь она казалась величественной, царственной, просто великолепной. Радужные надкрылья уже ни в коей мере не походили на маслянистое пятно на воде; отражающийся в глазах свет превратился в ореол; блестящие нити, свисающие с брюшка стали нитями жизни, словно молоко из женской груди, смешавшееся со слюной и текущее в сосущий ротик младенца. До этого мгновения Валентина боролась с отвращением, теперь же, совершенно неожиданно, чуть ли не боготворила королеву.
Она знала, что это мысли Эндера. И вместе с его видением королевы улья пришло и понимание. Все время она была права, когда в качестве Демосфена писала столько лет тому назад. Королева улья и вправду была раменом: чуждая форма жизни, но ее можно было понять саму, и сама она тоже была способна понимать.
Когда видение уже начало расплываться, Валентина услыхала чей-то всхлип. Это Пликт. Все эти проведенные рядом годы Валентина ни разу еще не видала, чтобы учительница проявила такую слабость.
– Bonita, – прошептал Миро. Красивая.
Видел ли он только лишь это? Была ли королева улья красивой? Понятно, что контакт между Миро и Эндером должен быть слабым… но почему бы и нет? Ведь парнишка не знал его столь давно и столь хорошо, как Валентина, которая провела с братом всю жизнь.
Вот только если причиной было лишь то, что Валентина намного явственней, чем Миро воспринимала мысли Эндера, как можно объяснить тот факт, что Пликт слыхала еще больше? Возможно ли такое, что за долгие годы изучения Эндера, когда она обожествляла, но практически не зная этого человека, Пликт установила с ним еще более тесную связь?
Конечно же, это так. Естественно. У Валентины была семья. У нее были муж и дети. Филотическое соединение с братом должно было ослабеть. В то же самое время Пликт никогда не была связана с кем-либо иным столь сильно, чтобы этот другой мог составлять конкуренцию. И потому, когда королева улья дала возможность филотическим связям передавать мысли, Пликт великолепно воспринимала Эндера. Ее ничего не распыляло, никакая из частей ее сознания не была замкнутой.
Ведь даже Новинья, соединенная прежде всего со своими детьми, разве могла она быть полностью преданной Эндеру? Это невозможно. Даже если бы Эндер и начал о чем-то догадываться, для него это было бы весьма сложно. Но, может – одновременно – и притягательно? Валентина хорошо знала женщин и мужчин; она понимала, что подобного рода восхищение становится самой обманчивой чертой. Неужто она сама привезла с собой соперницу, чтобы вызвать неприятности в семейной жизни Эндера?
И еще, могут ли теперь Эндер с Пликт читать ее мысли?
Валентина чувствовала себя совершенно обнаженной, перепуганной. И как бы отвечая ей, как бы успокаивая, к ней вернулся голос королевы, заглушая все мысли, которые, возможно, высылал Эндер:
Я зная, чего ты опасаешься. Только моя колония никого не убьет. Когда мы улетим с Лузитании, то сможем убрать из космолета все вирусы десколады.
Возможно, подумал Эндер.
Наверняка мы откроем какой-то способ. Мы не будем переносить вирус. Мы не должны умирать, чтобы спасти людей. Не убивай нас не убивай нас…
Я никогда тебя не убью… Мысль Эндера пришла словно шепот, практически заглушенный мольбами королевы улья. Мы и так не смогли бы тебя убить, думала Валентина. Это ты сама без малейшего труда можешь уничтожить нас. Это когда уже построишь корабли. И создашь оружие. Ты будешь готова к прилету людского флота. На сей раз им будет командовать не Эндер.
Никогда. Никогда и никого мы не убьем. Никогда. Мы пообещали.
Мир, прозвучал шепот Эндера. Мир. Оставайся в мире, тишине, успокоении, покое. Ничего не бойся. И никого из людей.
Не строй корабля для свинксов, подумала Валентина. Построй его для себя одной, поскольку ты сможешь убрать десколаду, которую носишь в себе. Но не для них.
Мысли королевы улья неожиданно изменились. Из просящих они сделались суровыми, переполненными обвинением.
Но разве они сами не имеют права на жизнь? Я обещала им корабль. Я обещала вам никогда не убивать. Неужели ты хочешь, чтобы я нарушила свое обещание?
Нет, ответила Валентина ей. Теперь женщине было стыдно, что предлагала королеве такую измену. А может королева это чувствовала? Или же Эндер? Правильно ли она интерпретировала, какие мысли принадлежат ей самой, а какие исходят от кого-то другого?
Страх… страх был ее собственным, в этом не было никаких сомнений.
– Пожалуйста, – произнесла она вслух. – Я хочу выйти отсюда.
– Eu tamb?m, – отозвался Миро.
Эндер сделал шаг по направлению к королеве улья и протянул руку. Та не протянула к нему какой-либо из своих конечностей, поскольку была занята запихиванием в дыру последней жертвы. Вместо этого она подняла надкрылье, повернула его и передвинула в сторону Эндера, пока его ладонь не легла на черной, радужно блестящей поверхности.
Не прикасайся! Крикнула беззвучно Валентина. Она пленит тебя! Она желает тебя поработить!
– Тихо! – громко заявил тот.
Валентина не была уверена, что это ответ на ее мысленные вопли, а может он желал что-то сказать на то, что спрашивала у него только королева. Все равно, это не важно. Через мгновение Эндер уже сжимал палец жукера и вел их в направлении мрачного тоннеля. На сей раз за ним шла Валентина, потом Миро, а Пликт шла на самом конце. Именно потому-то Пликт последней глянула на королеву улья; именно Пликт подняла руку в прощальном жесте.
Всю дорогу к поверхности Валентина пыталась объяснить себе, что же произошло. Она всегда верила, что если бы люди умели обмениваться мыслями непосредственно, избегая неоднозначности языка, то понимание было бы более полным, и ненужные конфликты исчезли бы сами собой. Но она открыла, что язык не увеличивает различий меж людьми, а, скорее, стирает их, смазывает. Люди живут друг с другом, хотя на самом деле друг друга не понимают. Иллюзия понимания позволяет им верить, будто они похожи гораздо сильнее, чем на самом деле. И не исключено, что язык, все же, гораздо лучшее средство общения.
Они выползли из домика на дневной свет. Они неуверенно моргали и облегченно улыбались. Все.
