Лотерея - Прист Кристофер

А сейчас Грация потушила окурок и придвинулась ко мне поближе.

– Питер, я хочу, чтобы у нас все было хорошо. Это нужно нам обоим, и мне, и тебе.

– А за чем же тогда дело? Уж чего я, кажется, не перепробовал.

– Я хочу, чтобы ты был ко мне повнимательнее. Сейчас ты какой-то отрешенный. Иногда можно подумать, что я и вообще не существую. Ты ведешь себя так, словно… да ладно, это ерунда.

– Почему ерунда? Ты уж начала говорить, так продолжай.

Несколько секунд Грация молчала, и вокруг нас медленно расползалась тишина.

– Ты встречаешься с кем-то еще? – спросила она в конце концов.

– Нет, конечно. С чего ты так решила?

– Это правда?

– Грация, я люблю тебя, и никого другого у меня нет.

– А ведешь себя так, словно есть. Ты всегда словно во сне, а когда я к тебе обращаюсь, ты отвечаешь так, словно уже отрепетировал этот ответ с кем-то другим. Ты понимаешь, что именно так все и выглядит?

– Ты приведи хоть какой-нибудь конкретный пример.

– Ну как это возможно? Я же не веду стенограмму. Но в твоих словах нет непринужденности, они все словно написаны заранее. Может показаться, что ты долго обо мне думал и придумал, какой я должна быть. И пока я действую по твоему сценарию, тебе просто и ты знаешь, что тебе делать, а когда я от него отступаю – потому что устала, или чем-нибудь расстроена, или просто потому, что я это я, – ты тут же теряешься, а потом начинаешь злиться. Это нечестно, Питер. Я не могу стать в точности тем, чем ты меня воображаешь.

– Прости, пожалуйста, – сказал я и притянул ее к себе. – Я не знал. Я не нарочно. Ты у меня единственная, и мне не нужно никого больше. Вот и в прошлом году, ведь я из-за тебя тогда уехал. Были и другие причины, но главная – это то, что мы разошлись и мне трудно было это пережить. А теперь ты ко мне вернулась, и я только о тебе и думаю. Я не хочу, чтоб у нас снова все разладилось. Ты веришь мне?

– Да… но не можешь ли ты сделать как-нибудь так, чтобы это было более заметно?

– Да я же стараюсь и дальше буду стараться, только я делаю это по-своему, так, как умею.

В дальнем конце кровати появилась Сери. Я ощущал ее вес на своих ногах.

– Поцелуй меня, Питер.

Грация положила мою ладонь себе на грудь и закинула ногу мне на бедро. Я чувствовал исходящий от нее поток нервной энергии, и эта энергия была заразительна и захлестнула меня, и мы занялись любовью, и Сери рядом со мной уже не было. Потом, уже проваливаясь в сон, я хотел рассказать Грации все напрямую, объяснить ей, что Сери – это просто часть того, как я ее понимаю, напомнить ей о вечном зове островов, но было слишком поздно для таких разговоров.

А потом оказалось, что за окном уже брезжит рассвет. Я проснулся из-за того, что Грация беспокойно ворочалась, дыхание вырывалось из нее судорожными толчками. Кровать подрагивала словно в ознобе, а потом я услышал, как на тумбочку с негромким звоном падают кольца.

17

Утром Грация ушла на работу, а я встал и начал вяло бродить по квартире. Что-то нужно было прибрать, что-то подмести, я выполнял эти работы с обычным для себя безразличием. Сери никак не появлялась. Перекусив в ближайшем пабе, я достал свою рукопись и начал просматривать места, связанные с Сери, в надежде отграничить ее от Грации. Я чувствовал, что мое представление о Грации искажается и что это из-за Сери. А ведь ночью я еще раз убедился, что Грация для меня важнее всего.

Но я утомился, а если секс и снимает напряжение, то лишь физическое. И я, и Грация сомневались в своих индивидуальностях, искали их и в процессе поисков причиняли друг другу боль. Моя рукопись была угрозой. Там была Сери, но там же был и я как центральный персонаж. Я все еще нуждался в рукописи, но она загоняла меня в мой внутренний рефлексивный мир.

А потом неизбежно появилась Сери. Вполне реальная, независимая, покрытая островным загаром.

– Ты мне вчера совсем не помогла, – укорил я ее. – Мне было нужно убедить Грацию в правильности того, что я делаю.

– Я была не в духе, – сказала Сери, – и чувствовала себя одинокой. Я не могла вмешиваться.

Она не подошла ко мне, осталась на самой границе восприятия.

– Но ты можешь мне помочь? – спросил я.

– Я могу быть с тобой, – сказала Сери, – могу помочь восстановить тебе свой образ. Но я не могу говорить с тобой о Грации. Ты ее любишь, и это меня исключает.

– Если бы ты подошла поближе, может, я и смог бы любить вас обеих. Я не хочу, чтобы Грация страдала. Так что же мне делать?

– Пошли погуляем, – сказала Сери и направилась к двери.

Я последовал за ней, оставив на кровати рассыпанную рукопись.

Была весна, мое любимое время года, и все кафетерии Джетры уже вынесли столики наружу, под разноцветные тенты. Ласковое солнце и тихий пьянящий воздух взбодрили меня, словно некий волшебный эликсир. Я купил газету. Мы подошли к кафе, одному из самых моих любимых, расположенному на углу, на оживленном перекрестке. Здесь проходила трамвайная линия, и мне нравились резкие голоса звонков, дробный перестук колес на стрелках и паутина проводов над головой. От людей, запрудивших тротуары, исходил дух коллективной целеустремленной суеты, хотя по отдельности они, в большинстве своем, просто наслаждались солнцем и теплом. Бледные после зимы лица были повернуты к небу, ловили драгоценный ультрафиолет. Официант принял заказ – пиво для меня и апельсиновый сок для Сери – и удалился, а я стал просматривать газетные заголовки. На юг отправляют дополнительные подкрепления. Ранняя оттепель вызвала сход лавин; лавина, накрывшая горный перевал, завалила пограничный патруль, спасенных нет. Сеньория продлила эмбарго на поставку зерна в так называемые неприсоединившиеся страны. Печальные новости резко контрастировали с тем, что я видел вокруг. Мы с Сери сидели под ярким полосатым тентом, бездумно наблюдая за прохожими и трамваями, за конными экипажами и другими посетителями кафе. Среди них преобладали молодые женщины без спутников – наглядная демонстрация социальных последствий призыва.

– Мне нравится Джетра, – сказал я. – Весной это лучшее место в мире.

– Так что же, – сказала Сери, – ты останешься здесь до конца своей жизни?

– Скорее всего.

Она немного приблизилась, теперь я видел солнце в ее волосах.

– Неужели тебя не тянет странствовать? – спросила Сери.

– Где? Куда? Во время войны это не так-то просто.

– А махнем на острова, – предложила Сери. – Как только мы покинем Файандленд, перед нами откроется весь мир.

– Я бы и хотел, – сказал я, – только что мне делать с Грацией? Я не могу вот так вот бежать, а ее оставить. Она для меня все.

– Но один-то раз ты от нее сбежал.

– Да, и она попыталась убить себя. Именно поэтому я и должен оставаться с ней. Я не хочу, чтобы такое случилось опять.

– А тебе не приходило в голову, что ты сам и делаешь ее несчастной? – спросила Сери. – Я достаточно насмотрелась на то, как вы с ней разрушаете друг друга. Ты помнишь, какой была Грация, когда ты встретил ее в Каслтоне? Уверенной, оптимистичной… разумно строила свою жизнь. А сейчас – можешь ты сейчас узнать в ней ту женщину?

– Иногда, но она сильно изменилась, я ведь вижу.

– И все из-за тебя! – Сери закинула прядь волос за правое ухо – обычный ее жест в моменты крайнего возбуждения. – Питер, ты должен вырваться отсюда, это поможет и ей, и тебе.

– Мне некуда ехать.

– Отправься со мной на острова.

– А почему непременно на острова? – спросил я. – Почему я не могу просто уехать куда-нибудь из Джетры, как в прошлом году?

Я почувствовал, что рядом с нашим столиком кто-то стоит, и поднял глаза. Это был официант.

– Сэр, – поклонился он, – вы не могли бы говорить немного потише? Вы мешаете другим посетителям.

– Извините, – сказал я и огляделся по сторонам. Другие посетители были погружены в свои собственные заботы и ничуть меня не замечали. Мимо столика прошли две хорошенькие девушки, по перекрестку с клацаньем проехал трамвай, на той стороне бульвара муниципальный дворник подметал лошадиные яблоки. – Еще раз то же самое, пожалуйста.