Ознакомительная версия.
Но и в этот раз его опередили. Сыма Цзян оказался не только прекрасным бойцом ушуистом, но и отменным копьеметателем. Китаец возник над перилами второго этажа лишь на долю секунды. А в следующее мгновение наконечник короткого венецианского копья засел в груди эсэсовца со «шмайсером».
Короткий вскрик... Падая, автоматчик задрал ствол «МП-40». Полоснул очередью поверху — осознанно ли, рефлекторно... Прошил потолочные балки.
На втором этаже опять завизжали девицы. Вот под этот закладывающий уши звук и развивались дальнейшие события. Стремительно развивались.
Хранитель Гроба, пронзенный копьем, еще не коснулся земли.
А нож Джеймса больше не упирался в горло Бурцеву. Смертоносный кольтэлло летел...
Навстречу арбалетным болтам, пущенным тевтонскими кнехтами.
А гауптштурмфюрер уже вырвал «вальтер» из кобуры.
А Дмитрий со Збыславом опрокидывали стол Джотто ди Бондоне — массивный, расписанный углем, деревянный щит.
Джузеппе валился под прикрытие этой громадной павезы[72].
Гаврила бросал туда же Дездемону.
Джотто шарил вокруг стола, бранясь и спасая затаптываемые наброски.
Стол рухнул. Короткие толстые стрелы ударили в изрисованные доски. Расщепили дерево. Застряли.
Нож брави вошел в горло офицеру цайткоманды.
И гауптштурмфюрер, хрипя, истекая кровью и дико ворочая глазами, что перед ликом смерти перестали быть холодными и мертвыми, совершал посмертный подвиг во славу фюрера и Великой Германии. Офицер СС спешил опустошить обойму, пока еще оставались силы.
«Вальтер» ходил в дрожащих руках ходуном. Глаза эсэсовца — ожившие, горящие, но уже почти ослепшие в преддверии вечного мрака, едва различали сквозь кровавую пелену прямоугольное пятно последней мишени.
Туда — в столешницу с двумя колючками арбалетных болтов и частыми угольными росчерками — некучно легли немецкие пули.
Все восемь штук.
Вошли в доски.
И прошли сквозь них.
Дернулся Джузеппе. И дернулся еще. И еще. И еще раз.
И замер. Подвели купца необъятные габариты, да и к столу он привалился самым первым. Вот и поймал спиной большую часть «вальтеровской» обоймы. Большую часть, но не все.
Вскрикнул Джотто: по плечу и бедру живописца тоже растекались красные пятна. Ругнулся дядька Адам — и его задело, правда, самую малость — в руку. Царапнуло Бурангула...
И...
Пальба стихла. Обессилевшая рука гауптштурмфюрера выронила разряженный пистолет.
И...
— Дез-де-мо-на?! — диким голосом вскричал Гаврила.
Красавица брюнетка, так запавшая в душу новгородцу, не отзывалась. Не могла отозваться. Ей тоже досталась пуля. Одна-единственная. Шальная, дурная.
И вот... Маленькая дырка в прелестном лобике. И кровавый кратер вместо затылка. А позади — забрызганная стена с рисунками Джотто ди Бондоне. На черной угольной росписи появилась новая краска. Страшный, жуткий сюр!
Под перепачканными красным набросками Джотто ди Бондоне мертвая Дездемона лежала подле мертвого мужа. Смерть примирила и успокоила обоих.
— Убью-у-у!
Гаврила выскочил из-за стола-укрытия.
Вновь в руках новгородского сотника была тяжелая дубовая лавка. И не дай Бог попасться под нее сейчас!
Бурцев едва поспевал за ревущим Алексичем. Остальные бежали следом.
А кнехты-арбалетчики судорожно натягивали тугие тетивы самострелов по новой. А на помощь немцам в дверь таверны лезли два рыцарских оруженосца с мечами и маленькими круглыми щитами. А на улице кто-то кричал.
И тревожно, непрерывно сигналил «цундапп».
Рыцарь ордена Святой Марии шел навстречу Гавриле Алексичу. Щит с черным тевтонским крестом выставлен вперед. Булава поднята над головой. Такая булава сразит любого, кто посмеет приблизиться на расстояние удара.
Но Гаврила ударил первым — еще издали ударил. Тяжеленная лавка в его руках была длиннее. Лавка с грохотом обрушилась на щит и шлем рыцаря. Переломилась. И опрокинула, сшибла крестоносца с ног.
Мгновение — и Алексич уже держит оружие поверженного врага. Еще мгновение — и немецкая булава опускается на рогатый топхельм, круша и тевтонский металл, и тевтонский череп. Следующий удар вмял в теменную кость гауптштурмфюрера эсэсовскую фуражку. Это, впрочем, было лишнее. Убийца Дездемоны к тому времени лежал неподвижно. Нож в горле, да лужа крови вокруг... А новгородский сотник в слепой ярости снова и снова поднимал и опускал трофейную палицу, превращая эсэсовский мундир в кровавое месиво. Гаврила не желал сейчас замечать ни оруженосцев, размахивающих мечами, ни кнехтов-арбалетчиков, что уже тянули стрелы из набедренных колчанов.
Зато Бурцев видел все. И использовал время более рационально. Раз — подхватить «шмайсер» пронзенного копьем автоматчика. Два — шарахнуть, не целясь, с бедра. Он выпустил все, что оставалось в обойме. Сразу.
Гаврилу звук выстрелов привел в чувство. Арбалетчики и тевтонские оруженосцы повалились как сбитые кегли. Все! Выход из «Золотого льва» — свободен.
И вновь Алексич лез вперед.
Ни гондол Джузеппе, ни гондольеров на месте не оказалось. Сбежали, небось, купеческие слуги, как началась заварушка. Только концы полосатых причальных шестов сиротливо торчали из воды.
Зато у самого канала стоит темно-желтый фашистский «цундапп» с пулеметом в коляске. Близко стоит — рукой подать! Двигатель работает на холостых оборотах. «MG-42» на турели обращен стволом к «Золотому льву». В коляске, правда, никого. На заднем сиденье — тоже. Видимо, пустовали места гауптштурмфюрера и автоматчика, поймавшего грудью копье Сыма Цзяна. А впереди — за рулем — нервно крутил ручку газа водитель. Безоружный, удивленный, бледный парень с тощим лицом под здоровенной каской...
Возле мотоцикла — рыцарь на коне. Серая котта, «Т»-образный крест, треугольный щит за спиной, тяжелая секира в руке, на голове — яйцеобразный железный колпак с наносником и кольчужной бармицей. Тевтонский сержант — полубрат ордена Святой Марии... Всадник ерзал в седле. На лице — то же выражение крайнего изумления, что и у мотоциклиста. Кажется, рыцарь так и не сообразил, что произошло, когда Алексич на бегу метнул в него трофейную булаву. Увесистая болванка на длинной рукояти ударила под шлем с силой катапультного снаряда. Стрелка наносника не спасла: сержант мешком повалился с седла. Вся левая половина его лица была в крови.
Но вот мотоциклист понял все. И оказался парнем не робкого десятка. Вместо того чтобы дать по газам, вывернуть машину от вываливающей из «Золотого льва» разгоряченной толпы да смотаться по быстрому, эсэсовец бросил руль, полез в коляску. К пулемету!
А Гаврила бежал на «цундапп». С голыми руками на «MG-42»!
— Алексич, назад!
Гаврила не слышал.
Фашик передернул затвор. Новгородец подскочил к мотоциклетной коляске. Ствол немецкого пулемета уперся в широкую грудь русича!
— Куда, Матросов, мать твою! — заорал в сердцах Бурцев.
Но было поздно. И все было тщетно.
— Ло-жись! Все!
Сам Бурцев упал первым. Бежавшие за ним тоже не медлили.
А после произошло то, чего не ожидал никто.
Гаврила присел.
«MG-42» громыхнул над самой его головой. В воздухе засвистело. Сухо застучало по двери и стенам таверны.
Гаврила привстал.
Пули сразу пошли выше. Упала сбитая вывеска с выцветшим, совсем не золотым львом «Золотого льва». Полетели щепки между маленькими подслеповатыми окошками второго этажа. Там, наверху, почему-то больше не визжали.
Гаврила выпрямился, поднялся в полный рост.
И смертоносный град осыпал крышу заведения.
И ударил в небо.
Эсэсовец с белым-пребелым лицом и раззявленным в беззвучном вопле ртом строчил до последнего, а Гаврила... Гаврила переворачивал «цундапп»! Новгородский богатырь просто-напросто сбрасывал в канал тяжеленный военный мотоцикл Третьего Рейха!
«Цундапп» перекувыркнулся в воздухе, накрыл коляской вывалившегося пулеметчика. Мелькнули колеса, измазанные грязью непролазных венецианских улочек. Сломались концы полосатых шестов. Всплеск, брызги, пузыри... Тишина. И радужные маслянистые пятна на мутной воде. Бедняга Джузеппе не обманывал: тут, действительно, было глубоко. Очень глубоко.
Пулеметчик не выплыл. Не смог. А может, решил, что лучше не надо.
Гаврила смотрел в воду с угрюмой, молчаливой и от того жуть до чего страшной ненавистью. Губы новгородца шептали имя чужой жены, ненадолго одарившей его случайной любовью. Эх, Алексич-Алексич... Не везет тебе в этой войне! Сначала дружка верного Мишу потерял, теперь вот Дездемону...
— Тут опасно, — раздался голос Джеймса. — Скоро к «Золотому льву» сбегутся немцы со всей округи. Шумно здесь было.
Рассудительный шпион и убийца снова говорил правильные вещи. Джеймс стоял рядом. В руках — верный кольтэлло, уже извлеченный из горла гауптштурмфюрера. Застонал, зашевелился, приходя в себя, тевтонский сержант, сбитый булавой Гаврилы. Но очухаться окончательно ему не дали: Джеймс склонился над рыцарем, полоснул отточенной сталью под подбородком, да так умело, что кровь брызнула не на убийцу — в сторону, в воды канала. Профи...
Ознакомительная версия.
