– И это самое ужасное. Как планетарное правительство посмело подумать, будто знает о чем-то лучше Звездного Конгресса?
– Но ведь на Лузитании все знали, – заявила Вань-му так, как будто говорила о совершенно естественных вещах, известным всем и каждому. – Они знали этих людей, этих ксенологов. Если бы Звездный Конгресс вызвал Хань Фей-цы на другую планету, чтобы там судить его за преступление, о котором мы знаем, что он его не совершал… Неужто ты считаешь, что бы и мы не подняли бунт, вместо того, чтобы отдавать на расправу столь великого человека? А они бы тогда выслали флот против нас.
– Звездный Конгресс – это источник всяческой справедливости в Ста Мирах, – решительно заявила Цинь-цзяо. Обсуждение пришло к концу.
Только наглость Вань-му при этом не умолкла.
– Но ведь Дао еще не входит в число Ста Миров, – сказала она. – Мы всего лишь колония. Они могут сделать с нами все, что только захотят, а это никак не справедливо.
Под конец Вань-му даже дернула головой, как будто верила, что одержала победу. Цинь-цзяо же чуть не расхохоталась. Она и на самом деле рассмеялась бы, если бы не была такой рассерженной. Отчасти – потому что Вань-му столько раз перебивала ее и даже спорила, чего учителя пытались избегать. Тем не менее, это хорошо, что Вань-му такая смелая. Гнев Цинь-цзяо доказывал, что она слишком уж привыкла к незаслуженному почтению, оказываемому ее мыслям только лишь за то, что они исходили от богослышащей. Следовало бы даже поддержать Вань-му в том, чтобы она говорила с нею так почаще. Так что эта часть гнева Цинь-цзяо была несправедливой, и ее необходимо было подавить.
Только вот гораздо более серьезным поводом для раздражения было то, как Вань-му высказывалась о Звездном Конгрессе. Как будто она совершенно не признавала Конгресс наивысшим органом власти над всем человечеством, как будто считала, что Дао важнее коллективной воли всех миров. Даже если бы случилось невозможное, и Хань Фей-цы пришлось бы предстать перед судом на планете, расположенной в сотне световых лет, он пошел бы на это без малейших колебаний. И он бы разъярился, если бы кто-нибудь на Дао попытался ему в этом воспрепятствовать. Бунт, как на Лузитании? О таком не могло бы быть и речи. При самой только мысли об этом Цинь-цзяо чувствовала себя грязной.
Грязной. Нечистой. Из-за этих бунтарских мыслей она тут же начала всматриваться в слои на досках.
– Цинь-цзяо! – воскликнула Вань-му, как только Цинь-цзяо опустилась на колени и склонилась над полом. – Скажи мне, пожалуйста, что боги не карают тебя за то, что ты слушаешь того, что я тут наговорила!
– Они меня не карают, – ответила Цинь-цзяо. – Они очищают.
– Но ведь это были даже и не мои слова, Цинь-цзяо. Это слова людей, которых здесь и нет с нами.
– Это нечистые слова, кто бы их не высказал.
Но ведь это же не справедливо, чтобы тебе приходилось очищаться за взгляды, которые ты даже не разделяешь.
Еще хуже! Неужто Вань-му не остановится?
– Обязана ли я выслушивать то, что даже сами боги несправедливы?
– Ну конечно, если они наказывают тебя за слова других людей.
Нет, эта девица ведет себя совершенно непристойно!
– Неужто ты умнее богов?
– Точно так же они могли бы наказывать тебя за то, что на тебя воздействует гравитация, или падает дождь!
– Если они прикажут мне очиститься по этой причине, я сделаю это и назову справедливостью, – заявила Цинь-цзяо.
– В таком случае, это слово не имеет никакого значения! – воскликнула Вань-му. – Когда ты его проговариваешь, то понимаешь «все, что решат боги». Но когда его высказываю я, то имею в виду лишь то, что людей наказывают за то, что они сделали специально; о том…
– Я послушна тому, что боги посчитают справедливым.
– Справедливость остается справедливостью, что бы боги об этом не думали.
Цинь-цзяо хотелось вскочить и ударить свою тайную наперсницу. И она имела право: Вань-му доставляла ей такую боль, как будто только что ударила ее сама. Только у Цинь-цзяо не было привычки бить кого-то, кто не мог ей ответить. Кроме того, она отметила более интересную загадку. Ведь это же боги послали ей Вань-му – Цинь-цзяо была в этом уверена. Поэтому, вместо того, чтобы спорить непосредственно с Вань-му, ей следовало догадаться, что хотели передать ей боги, присылая к ней служанку, повторяющую столь недостойные, дерзкие слова.
Боги сделали так, чтобы Вань-му сказала, что это несправедливо: карать всего лишь за то, что ты выслушиваешь лишенные уважения мнения. Возможно, такое утверждение является правдой. Но правдой является и то, что боги не могут быть несправедливыми. Значит, Вань-му нельзя наказывать за выслушивание мятежных замечаний других людей. Нет. Цинь-цзяо должна очиститься, поскольку где-то в глубине, в самой сердцевине своего сердца, она продолжает сомневаться в послании Звездного Конгресса; она продолжает верить в то, что они поступают несправедливо. Цинь-цзяо тут же поползла к ближайшей стенке и разыскала соответственный слой. Благодаря словам Вань-му, она открыла в себе самой тайное недостоинство. Боги подвели ее еще на шаг ближе к познанию самых мрачных уголков ее "я", чтобы в один прекрасный день ее полностью заполнило сиянием. Чтобы подобным образом она заслужила имя, которое сейчас является только лишь насмешкой. Какая-то частица внутри меня до сих пор еще не верит в правоту Звездного Конгресса. О боги, ради моих предков, ради моего народа, ради моих повелителей и меня самой, в конце концов, очистите меня от сомнений и сделайте непогрешимой.
Чтобы очиститься, хватило одной доски. Это хороший знак. Выходит, она узнала нечто важное. Когда Цинь-цзяо закончила, она увидала, что Вань-му молча следит за ней. Злость уже совершенно испарилась. Девушка была благодарна Вань-му, что та, будучи неосознанным орудием богов, помогла ей понять новую истину. Но Вань-му обязана была понять и то, что перешла определенную границу.
– В этом доме все мы – лояльные слуги Звездного Конгресса, – заявила Цинь-цзяо. Она говорила ласково, с самым добрым выражением на лице, которое только сумела удержать. – И ты сама, если только желаешь быть верна этому дому, тоже от всего сердца служишь Конгрессу.
Разве могла она объяснить Вань-му, с каким трудом ей самой довелось усвоить этот урок… с какими усилиями она до сих пор его воспринимала? Вань-му нужна была ей затем, чтобы ей стало легче, а не труднее.
– Я не знала, святейшая, – ответила на это Вань-му. – И не догадывалась. Всегда я слыхала имя Хань Фей-цы, упоминаемое как имя наиблагороднейшего слуги Дао. И я считала, что и ты сама служишь Дао, а не Конгрессу. В противном случае, я бы никогда…
– Никогда бы не пришла сюда работать?
– Никогда бы не выразилась плохо о Конгрессе, – закончила Вань-му. – Я бы служила тебе, пускай даже пришлось бы жить в доме дракона.
А может так оно и есть, подумала Цинь-цзяо. Возможно, бог, что приказывает мне очищаться, на самом деле это дракон, жаркий и холодный. Ужасный и прекрасный одновременно.
– Помни, Вань-му: мир, называемый Дао, это еще не Дао. Он был назван так, только лишь для того, чтобы напоминать нам, чтобы в будничной своей жизни мы не свернули с Дао, с Пути. Мой отец и я служим Конгрессу, поскольку тот правит по воле небес. И Дао, следовательно, требует, чтобы желания Конгресса предпочесть, ставить выше желаний и потребностей обитателей конкретного мира, называемого Дао-Путем.
Вань-му глядела на хозяйку с широко открытыми глазами. Она даже не мигала. Поняла ли она? Поверила ли? Не важно. Придет время, и она поверит.
– А теперь уходи, Вань-му. Мне надо работать.
– Хорошо, Цинь-цзяо. – Вань-му немедленно поднялась и, низко поклонившись, вышла.
Цинь-цзяо уселась за терминалом. Но как только стала вызывать на экран новые сообщения, вдруг осознала, что в комнате еще кто-то есть. Она повернулась на своем стуле; в дверях стояла Вань-му.
– Что тебе надо?
– Является ли обязанностью тайной наперсницы выявлять тебе всякую мудрость, что приходит ей на ум, пускай даже потом это окажется глупостью?
