— Ух ты! А потрогать можно?
— Ткни этого гнома пальцем в живот.
Она коснулась пальцем куклы и тотчас отдернула.
— Сильнее, не бойся!
Оксана надавила пальцем на гнома, он сложился пополам, из глазниц на пружинках выскочили глаза, и гном отчаянно заорал:
— Ва-ай!
Оксана испуганно отпрыгнула, затем захохотала.
— Хочешь, подарю?
— Ага.
Я снял гнома со стены и протянул ей.
— Я его подсуну училке по математике... — пообещала она.
— Что, вредная?
— Ага... Выше четверки не ставит, потому что мама подарков ей не делает... — Оксана безрезультатно потыкала гнома в живот. — А как он заводится?
— Вот так. — Я отобрал у нее гнома. — Возвращаешь конечности в первоначальное положение до щелчка, и гном готов к употреблению.
Оксана взяла куклу, повертела в руках, но больше пробовать не стала. Снова прошлась взглядом по висящим на стене куклам, задержалась на кукле-скелете, и глаза ее опять загорелись.
— Нет! — поспешно отказал я. — Скелет не дам. Он светится в темноте, и учительницу можно так перепугать, что кондрашка хватит.
— Не дашь так не дашь, — пожала плечами Оксана, отвела взгляд в сторону и неожиданно спросила: — У вас с мамой серьезно?
Уголки губ у нее обиженно дернулись, и я не стал юлить.
— Да.
— Очень?
— Очень.
— Значит, вы займете мою комнату, а мне придется перебираться в проходную...
Наивный детский эгоизм невольно вызвал у меня улыбку. Вообще-то мы с Любашей подумывали обменять наши квартиры на трехкомнатную, но, понятное дело, в далекой перспективе. Пока же наше совместное будущее было вилами по воде писано.
— Я тебе ширму поставлю, — пошутил я, но Оксана не приняла шутки.
— Вы уже все за меня решили!
Я покачал головой и тихо, но твердо сказал:
— Мы решили, что решать будешь ты.
Оксана глянула на меня исподлобья, помолчала, теребя в руках гнома.
— Я, наверное, пойду...
— Хорошо, — кивнул я. — Будет время и желание — заходи. Постараюсь, чтобы в твой следующий приход на столе были бананы.
Я проводил Оксану в прихожую, она оделась и вышла, так и не глянув на меня и не сказав ни слова. Даже когда перешагнула порог и я сказал: «До свидания», — она не ответила.
Я постоял на лестничной площадке, пока не хлопнула дверь подъезда. На стене напротив моей двери красовалась нарисованная желтой краской улыбающаяся круглая рожица. То ли колобок, то ли солнышко. Давно красовалась, уж лет пять, и я настолько к ней привык, что иногда здоровался.
— Ну и как тебе моя падчерица? — тихо спросил я.
Рожица улыбалась.
— Согласен, — вздохнул я. — Сложная натура...
Закрыв дверь, я немного постоял в прихожей. В голове крутились невеселые мысли: как воспринимать неожиданную инспекцию Оксаны? Как светлое предзнаменование или... Так и не решив, как это скажется на нашем с Любашей будущем, я надел фартук, выключил в прихожей свет и направился на лоджию.
В этот раз я приступил к работе с максимальной предосторожностью. Не верил я в сказки и трансцендентные штучки, но ведь было что-то? Конечно, если хорошо подумать, проанализировать, обследовать лоджию, то можно найти объяснение как внезапному сквозняку, так и тому, почему полено выскользнуло из рук. Но можно и не найти. По крайней мере сразу. Причина может обнаружиться и через день, и через неделю, а я не хотел тратить время попусту.
Неясная тревога не покидала; когда я снимал первую стружку, мне показалось, что куклы на стене за спиной шевелятся. Паранойя какая-то. Пару раз я оглянулся, но, не заметив ничего подозрительного, постепенно втянулся в работу, и туманные страхи отступили.
Когда работа совпадает с хобби, она настолько поглощает, что полностью выключаешься из окружающего. Я вырезал заготовки всех частей куклы и приступил к чистовой обработке рук, ног, туловища... Голову, как всегда, оставил напоследок. Вырезать голову — это работа художника, хотя я и не признавал за собой права называться таковым. К тому же выражение лица, которое следует придать кукле, во многом зависит от того, какие ручки-ножки и туловище ты сделаешь. Если ручки-ножки кривые, если наличествуют брюшко, сутулость, то, естественно, выражение лица куклы должно быть брюзгливым. Такой вариант Буратино не подходил, и, естественно, я изначально настроился на стройность и сухопарость фигуры. Правда, не всегда получается по-задуманному, все зависит от фактуры древесины. Когда полено сучковатое, волокна в нем волнистые, тогда ручки-ножки поневоле выходят из-под резца кривоватыми, а спина согбенной. В данном случае фактура древесины была идеальной, и все шло как по писаному. Веселенький Буратино должен получиться.
Я настолько увлекся, что не заметил, как наступил вечер. Когда любимая работа поглощает без остатка, ты словно переносишься в сказочную страну, лишенную неурядиц, где все у тебя получается, все путем, ты сам себе хозяин, творец и повелитель. И чем глубже ты погружаешься в мир своих увлечений, тем болезненней обратный переход в обыденность. Особенно если возвращаешься оттуда не по собственной воле, а тебя выдергивают насильно.
— Вот ты где! — услышал я за спиной, вздрогнул и испуганно обернулся.
На пороге лоджии стояла Любаша.
— Ох... Напугала... — перевел я дух.
— Это ты меня напугал. Звоню в дверь, звоню, а ты не открываешь. И, как нарочно, ключ запропастился, минут десять искала в сумочке, пока нашла.
— Извини, заработался, не слышал звонка.
Любаша подошла, села мне на колени. Я обнял ее, поцеловал в шею, но она, неожиданно вскрикнув, отпрянула.
— Осторожнее! Я уши проколола.
— Ну-ка, ну-ка...
Отвел ее волосы от ушей, посмотрел. Из покрасневших мочек торчали маленькие, как гвоздики, золотые сережки.
— А где мои серьги? — обиделся я.
— Твои — серебряные, их сейчас носить нельзя. Пока ранки не заживут, нужно носить золотые. Мне Ленка дала на время.
Любаша взъерошила мне волосы и потянула через голову лямку фартука.
— Погоди, — рассмеялся я, ссадил ее с колен, снял фартук. — Дай руки помою.
— Давай быстрее, а то у меня времени нет.
— Всегда так... — вздохнул я, направляясь в ванную комнату. — Все у нас если не украдкой, так в спешке... Какая это к черту любовь?
— У меня дома ребенок голодный!
— Оксана давно не ребенок, — возразил я. — К тому же не совсем голодная.
— Для меня она всегда будет ребенком!.. — возмутилась Любаша, запнулась и, заглянув в ванную, настороженно спросила: — Что значит — не совсем голодная?
— Я ее пельменями накормил. Она сегодня ко мне заходила.
— Зачем?
Настороженность в словах Любаши выросла до степени тревоги.
— Насколько понял, хотела посмотреть, как живет будущий отчим.
— Да? — недоверчиво переспросила Любаша.
— Да.
Я вытерся полотенцем, привлек Любашу к себе и крепко, чтобы исключить последующие вопросы, поцеловал в губы. Любаша попыталась отстраниться, но я не отпустил, и она обмякла, растаяв в моих руках.
Однако далее все получилось так, будто мы были женаты чуть ли не вечность и секс стал для нас обыденной супружеской обязанностью. Как ни пытался расшевелить Любашу, но, кроме чисто физиологического удовольствия, ничего другого мы не получили. Причем, скорее всего, только я. Мыслями Любаша была далеко от меня, с дочкой, и все мои усилия заставить ее раскрепоститься пропали втуне.
Когда все закончилось, она приподнялась на тахте, оперлась ладонью о мою грудь и заглянула в глаза.
— Она прогуляла уроки?
Я обреченно вздохнул.
— Нет. Говорит, в школе прохудилась крыша, класс залило талой водой, и их отпустили.
Любаша вскочила с тахты, собрала одежду и скрылась в ванной. Минуты через три она вышла оттуда уже одетой.
— Мне пора.
Я натянул трусы, встал.
— Ладно.
Помог ей обуть сапоги, надеть пальто.
— Пока.
Не глядя, она чмокнула меня в подбородок и выскочила за дверь.
— До завтра? — крикнул я вдогонку.
