Впервые мне довелось присутствовать при половом акте, оба участника которого были минотаврами (спасибо провидению хоть за то, что я и на сей раз оказался самцом).
Что можно сказать по этому поводу? Да ничего особенного. Скорее даже наоборот – влечение слабое, оргазм копеечный, удовлетворение так себе.
Не те, видно, пошли минотавры. Оскудела порода. Нет уж титанов, сравнимых с Астерием Непобедимым, Александром Двурогим и Эрнандо де Соте. В этом я смог убедиться наглядно, когда запал любовников иссяк и они отвалились друг от друга, как насосавшиеся крови пиявки.
Единственным достоинством дамы-минотавра было довольно смазливое телячье личико. Зато тело ее было измождено, как у инокини, зад размером не превышал пару буханок ситника, а груди напоминали выжатые лимоны.
Пошаливал и быкочеловечий организм, в котором я понемногу осваивался. Ныло под ложечкой, свербело в паху, кололо в сердце, свистело в бронхах, а с головой вообще творилось полное безобразие. Фигурально говоря, это была даже не голова, а мусорное ведро, которое давным-давно не опорожнялось, вследствие чего в нем завелась не только плесень, но и тараканы.
Необъятные мозги минотавров, способные усвоить массу всякой информации, похоже, сыграли с хозяевами злую шутку – усвоили много такого, чего усваивать и не следовало бы. Воистину сказано – все наши горести проистекают от излишней изощренности ума.
Что касается лично меня, то я даже и не собирался подступаться к этой грандиозной свалке несбывшихся замыслов, извращенных страстей, вселенской тоски, самого мрачного фатализма, пренебрежения ко всем аспектам бытия и отвращения к самому себе.
Если душа человека (а равно и минотавра) – это целый мир, то я попал в мир, стремящийся к саморазрушению.
– Что будем делать дальше? – поинтересовалась дама, закуривая что-то предельно вонючее, не то средства для уничтожения насекомых, не то высушенный кусок собачьего дерьма.
– Ничего, – ответил мой минотавр. – Я едва жив. Я разбит физически и морально. Мышка, угодившая в мясорубку, и та, наверное, чувствует себя лучше.
– Еще бы! – саркастически усмехнулась дама. – Погулял ты вчера знатно. Еле приполз под утро.
– Меня можно понять и простить. Я едва не захлебнулся в пучине порочных наслаждений, – простонал минотавр.
– Понимаю… А головка после этого не болит?
– Болит! Ох, как болит, – он так сжал свой череп руками, что затрещали швы.
– Да я не про эту головку, – опять усмехнулась дама. – Потаскуха, которая вчера затянула тебя в пучину порочных наслаждений, страдает острой генитальной язвой в четвертой стадии. Ее симптомы проявляются в течение суток. Это тебя не пугает?
– Какая разница, – он пошарил возле кровати в поисках кружки с водой, но та валялась на боку. – Она в четвертой стадии, ты во второй. Конец будет один.
– Не скажи. Острая форма – это одно, а хроническая – совсем другое. Я когда острой страдала, через зонд мочилась.
– Зонд не проблема. Санитары их даром раздают.
– Тогда собирайся в больничку, – оживилась дама. – Заодно и подкумарим.
– Как же, подкумаришь… От таких, как ты, там отбоя нет.
– У тебя имеются другие предложения?
– Не знаю, – минотавр опять обхватил руками свою забубённую головушку. – На биржу надо идти. Дело какое-нибудь искать. Авось и сшибем бабок.
– Кто тебя такого в дело возьмет! Сначала в зеркало на себя полюбуйся. Рвань дохлая, и больше ничего. Уж лучше логическими опытами займись. Иногда это у тебя получается.
– Прямо на улице?
– Где же еще! А впрочем, позвони своему продюсеру. Не исключено, что он снял для тебя шикарный концертный зал.
– Издеваешься… Можно, конечно, и опытами заняться. Только не в себе я что-то… Чую всеми фибрами, что в меня вселилась некая мыслящая субстанция.
– Надеюсь, не заразная? – язвительно ухмыльнулась дама, сама насквозь пропитанная заразой.
– Она же нематериальная… Соткана из структур, более чистых, чем свет, и более легких, чем пустота.
– А если это опять какой-нибудь инопланетянин? – дама явно намекала на некий пикантный случай. – Мало тебе было одного раза? Всем миром еле откачали…
– Лучше не вспоминай. Передозировка подвела. А тут совсем иной случай. Одна бесприютная душа нашла другую.
– И что тебе от этого?
– Мне – ничего. Но этой странствующей душе нужна моральная опора. Сейчас ей очень плохо. Она страдает. Она не видит смысла в дальнейшем существовании.
– Неужели кому-то бывает еще хуже, чем нам! – искренне удивилась дама.
– Представь себе, бывает. Мир переполнен горем.
– Ну почему в тебя не вселится что-нибудь энергичное, жизнерадостное, деятельное! – взмолилась дама.
– А зачем?
– А затем, что тогда бы ты не валялся здесь бревном, а прошвырнулся по окрестностям и сбил бы немного дури. Иначе нам до следующего дня не дожить.
– Доживем как-нибудь, – минотавра стало понемногу клонить в сон. – Не впервой… Но идти в больничку ты меня сегодня не заставишь…
– Недоносок! Мразь! – Дама неловко соскользнула с постели и, как была голышом, так и поползла к инвалидной коляске, застрявшей в протараненных дверях ванной комнаты. – Одна поеду! Голая! Пусть надо мной вся сволочь смеется! Пусть меня голодные псы загрызут!
Достала! Ну, достала! – Минотавр с превеликим трудом принял сидячее положение и стал одеваться, долго и с отвращением разглядывая каждый предмет своего туалета.
– Как там твоя квартирантка? – После того, как они оказались под открытым небом, дама сразу повеселела. – В смысле бесприютной души…
– Затаилась, – буркнул минотавр, толкая перед собой коляску. – Присматривается. Тут ей все внове.
Столь быстрое разоблачение отнюдь не встревожило меня. Во-первых, мне и в самом деле было глубоко на все начхать, а во-вторых, я ничуть не боялся этого несчастного, изувеченного жизнью быкочеловека. Наоборот, иногда в нем даже проскальзывало что-то симпатичное.
Не хочу сказать, чтобы меня очень уж интересовала окружающая обстановка, но взглянуть на быкочеловеческое будущее все же стоило. Интересно, куда завел минотавров путь, указанный Астерием Непобедимым – в райские кущи или в адские бездны?
Увы, меня ждало разочарование. Мало того, что мой минотавр был полуслеп (какой скорбный контраст с орлиной зоркостью предков!), так он еще старался не фиксировать свой взгляд на чем-либо конкретном, как бы отстраняясь от внешнего мира.
Это был типичный интроверт – личность, обращенная внутрь себя самой.
Действуя в своей привычной манере, он даже не заметил бездыханное быкочеловечье тело, лежавшее поперек пешеходной дорожки, но дама-инвалидка не преминула высказаться по этому поводу:
– Совсем обнаглели филины. Уже и дохляков не подбирают.
– Ты языком-то зря не болтай, – упрекнул ее минотавр. – Еще восьми часов нет. Труповозки позже выезжают.
– Откуда мне время знать! – окрысилась дама. – Сам же ведь мои часы загнал.
– А кто аккумуляторы от коляски на дозу «торчка» сменял? – парировал минотавр. – Ехала бы сейчас, как цаца, и меня не заставляла корячиться.
Ладно, не петушись, – дама устроилась в коляске поудобнее и постаралась придать своему потасканному личику благостное выражение. – А то на нас санитары в окна косятся…
Медицинское заведение, в которое они прибыли, пахло вовсе не больницей, а овощебазой – то есть вечной сыростью и залежалой гнилью. Пологий пандус, ведущий к входным дверям, был сплошь забит инвалидными колясками. Одни были еще в заводской смазке, другие успели заржаветь, но похоже, что ими никто никогда не пользовался.
Потянулись гулкие пустые коридоры. Минотавр двигался, не поднимая глаз, и единственное, что я мог видеть, кроме его брюк и ботинок, были серо-голубые квадраты керамической плитки, клочья окровавленной ваты, засохшие плевки и опорожненные одноразовые шприцы, которые дама-инвалидка почему-то называла «дурмашинами».
