если уж он что обещал — исполнит, не обманет. Ежели снова подумать о взрослом, то чем Тарик не пара его дочке? Родитель зажиточный, лавка с золотым трилистником, хозяйство крепкое, в Чиновные дорога открыта, а значит, в Собрание...
Вот только сидеть за чернильницей, пусть даже членом Собрания, Тарику улыбалось еще меньше, чем стать Подмастерьем в папиной лавке и торговать всю жизнь разными мясами. Другие у него были планы на жизнь после Школариума — серьезные, продуманные, вовсе не мальчуганские фантазии.
И потом, Альфия... Тарик и так всерьез не думал, что когда-то будет жить с женой — слишком много времени, казалось, от этого отделяло, — но уже теперь мог с уверенностью сказать: вот уж кого не хотел бы видеть женой, так это Альфию. Красивенькая девчонка, вполне свойская (говорят, домовитая и поет хорошо, за что и прозвище получила), но глуповата и слезлива. Никак ему такую в жены не хотелось. Что б придумать, чтобы отвертеться и от этакой супружницы, и от мундира Чиновного?
А не надо ничего придумывать! Все прекрасно складывается и так. Градские испытания через два месяца, и еще только через год Тарик войдет в позволительные для сговора годочки. Если Создатель будет к нему благосклонен и он получит золотую сову на трехцветной розетке, а с ней и «вольный лист» — тут же отправится на улицу Парусов, в заветное здание с каменным корабликом над входом, то самое, что уже не раз снилось по ночам. Вот и останется Долговяз с носом: такой зять, чует сердце, его не прельстит. И совесть будет спокойна — он всего лишь выслушивал Долговяза, и не более того: не давал ему ни святого слова, ни клятвы с рукой на сердце, ни даже простого обещания. Так что в прогаре и Долговяз, и его Альфия, очень может быть, о папочкиных планах краем уха слышавшая (Долговяз еще и болтун известный, а уж дома мог перед супружницей с доченькой похвастаться своей житейской предусмотрительностью и умением строить планы на грядущее). И коли уж заговорил вслух о замужестве дочки, не мог обмыслить это единолично: это в Школариуме он суровый и непреклонный рулевой, а дома (это точно известно!) Рыба Сушеная верховодит, в подчинении держит, наставляет, чуть что словесные выволочки устраивает, а то и заушает.
Прекрасно зная, откуда это известно, он ухмыльнулся вслед ушедшему уже с глаз Долговязу. Во многом Титор был уверен безо всяких на то оснований...
Это Долговяз и Рыба Сушеная самонадеянно полагают, что воспитали старшую доченьку в строгости и благонравии. Действительно, со стороны посмотришь — сплошное благонравие: глазки вечно опущены, как у монашенки, с уличными ватажками не хороводится. А меж тем свои-то знают, что она уже два месяца потаенно ходит с Байли-Циркачом, и кое о чем наслышаны. У них в ватажке (не то что в иных некоторых!) не принято, слюни распустив, трепаться о девчонках, если кто с какой ходит, но немного рассказать, как обстоят дела под крылышком Птицы Инотали 19,
считается вполне политесным. Поцелуями там не ограничилось: Байли ей давно яблочки поглаживает, и под подол он не раз рученьку запускал, не встречая сопротивления, и говорит, вряд ли хвастая: ежели так и дальше пойдет, он ее точно жулькнет 20, по полному . .. о
согласию. Надо только раньше порасспросить Фимало-Клизму, лекарского Подмастерья: они уже не дети, знают, что у девушек есть опасные дни, когда она вмиг затяжелеет, а есть безопасные, когда жулькаться может ночь напролет — обойдется. Вот только точно неизвестно, что это за дни и как они связаны с месячными кровями... Ну, Фимало-то знает, сам говорил с превосходительным видом, хотя старше всего-то на неполный год — великий знаток лекарской премудрости, ага. Лишь бы обсказал все как есть, а не похвастал отсебятиной: Байли говорил, и они с ним согласились, что к такому делу нужно подходить серьезно.
Школяру, от которого не просто девчонка затяжелеет, а дочка члена Собрания, пусть такого малозначительного, как Долговяз, — солоно придется. Папаня шкуру спустит — это еще ничего, это само собой. Может обернуться и гораздо хуже: ежели Долговяз потащит жалобу в квартальный суд, то будет Воспиталка 21, после которой могут при особенном невезении и выписать из Цеха, а хуже этого только тюрьма или рудники: если останешься в столице, на всю жизнь попадешь в Градские Бродяги. А ежели Долговяз жалобу не потащит... Он не дурак и не захочет навлекать на себя вечный позор. Родитель у Байли — старший Мастер Цеха корабелов, даже позажиточнее родителей всех остальных ребят ватажки, и Долговяз, вдоволь поскрипев зубами, определит виновного на то место, что предназначает Тарику. Как положено, состоится «вынужденная женитьба»... Тоже неполитесно, но все же не позор, со многими так случается. И будут новобрачные до шестнадцати лет жить в родительских домах, причем Байли обяжут отдавать половину жалованья на содержание жены и ребенка. И будет он к Альфии прикован на всю оставшуюся жизнь. Безрадостное грядущее, в какую сторону ни глянь. А потому рассудительные вроде Байли, коли уж невтерпеж, позаботятся, чтобы девчонка не затяжелела.
Тех, кто должной предусмотрительности не проявил, и жалеть не стоит: головой нужно было думать, а потом уж торчок совать...
Довольно сильный толчок в спину — и сварливый голос:
— Заместо статуя тут торчишь, оголец?
На дворянскую речь никак не походило, и Тарик повернулся безо всякой поспешности.
— Че встал? Че лыбишься?
Пожилой невысокий горожанин, с первого взгляда ясно, невелика птица: мало того что одет не ахти, на шее на цепочке бляха с эмблемой Цеха плотников — еще и Темный 22, ага. Никак не похож на хозяина хоть маленькой, да мастерской — сам топором и рубанком орудует, без Подмастерьев... Мог бы обойти, прохожих мало — так нет, желает шествовать по прямой, как благородный...
Было бы вполне политесно, ответь Тарик какой-нибудь дерзостью, но радость после совы пересилила, и он, повернувшись на каблуках, пошел прочь. Испытывал некоторое сожаление: никто из встречных не обращал ни малейшего внимания на пятерку золотых сов, одна из коих к тому же украшена шнурочком. А ведь многие, судя по бляхам, не миновали в его годы Школариума. Давненько его покинули, многое забыли...
Встрепенулся, услышав слева:
— Пироги с пылу с жару! Сам бы слопал, да гроши нужны! За шустак 23 пару, а за
