— Отлично, — сказал Матиас. Потом обратился к тюремщикам: — Можете вышвырнуть его отсюда. Он нам больше не нужен.
* * *
Прошел еще час, прежде чем он снова очутился на улице, и, разумеется, никто не предложил подвезти его до дома. Но его это устраивало. Как раз Джокертаун ему сейчас и был нужен.
Он уселся на крыльце участка и попытался отыскать сознание Эйлин.
И обнаружил, что упирается в глухую кирпичную стену тупика. Ни мыслей, ни чувств не было. Он пытался пробиться сквозь пелену, затягивавшую ее мысли, когда вдруг почувствовал, что ее мочевой пузырь не выдержал, и ощутил, как теплая моча растекается под ней лужей и быстро остывает.
— Эй, приятель, здесь не спят.
Фортунато вышел на улицу и взмахнул рукой, останавливая такси. Он просунул в щелку металлического ящичка двадцатку и сказал:
— На юг. Быстро.
Фортунато вылез из такси на Кристи, чуть южнее перекрестка с Гранд-стрит. Эйлин не шевелилась. Сознание ее было пусто. Он присел рядом с женщиной на корточки и попытался понять, что с ней сделали, но это было невыносимо, и он побрел по переулку. Наткнулся на мусорный бачок и принялся молотить по нему кулаками, пока не разбил их в кровь. Тогда он вернулся назад и сделал еще одну попытку.
Он открыл рот — хотел что-то сказать. И не смог. В голове у него не осталось ни единого слова, одни окровавленные красные клочья и волна кислоты, застилавшая глаза.
Из автомата он вызвал «скорую», потом вернулся к Эйлин. Рот у нее был приоткрыт, и из уголка губ на блузку стекала тонкая струйка слюны. Смотреть на нее было невыносимо. Он закрыл глаза, потянулся к ней своим разумом и остановил ее сердце.
* * *
Храм найти было несложно. Он оказался всего в трех кварталах оттуда. Фортунато просто прошел по энергетическому следу, оставленному людьми, которые бросили Эйлин в переулке.
Он стоял напротив сложенной из кирпича церкви. Ему приходилось постоянно моргать, чтобы перед глазами все не расплывалось. Следы вели в здание, а еще два или три других уходили прочь. Но Бэлзам все еще оставался внутри. Бэлзам, Кларк и еще дюжина других.
Это было хорошо. Он хотел бы убить их всех, но удовольствуется и теми, кто сейчас там. Их монетами и золотыми масками, их ритуалами и храмом — всем тем, что участвовало в заговоре воцарения чудовищного инопланетного зла на Земле, что проливало кровь, губило чужие души и ломало чужие жизни. Он хотел покончить с этим — раз и навсегда.
Стоял дикий холод, ночь казалась пустотой, бездушной, как космос, высасывала тепло и жизнь из всего, к чему прикасалась. Щеки у Фортунато сначала горели, потом онемели.
Он забрал обратно ту энергию, что отдал Эйлин, но ее оказалось недостаточно.
Несколько секунд он стоял, дрожа от бессильного гнева, готовый броситься в здание с голыми, разбитыми в кровь руками. Потом увидел на углу женщину в коротких черных брючках, кроличьей шубке и боа из искусственного меха — она стояла в классической позе под фонарем. Фортунато медленно поднял руку и махнул ей.
Проститутка остановилась перед ним, окинула его опасливым взглядом.
— Привет, — произнесла она. Кожа у нее была рыхлая, пористая, глаза тусклые. — Хочешь расслабиться?
Он вытащил из кармана куртки стодолларовую купюру и расстегнул брюки.
— Что, прямо здесь, на улице? Да, красавчик, тебя, должно быть, хорошо приперло. — Шлюха оглядела сотню и опустилась на колени. — Бр-р, до чего же асфальт холодный. — Она пошарила у него в штанах и подняла на него глаза. — Черт, а это что за дерьмо? Засохшая кровь?
Он вытащил еще одну сотню. Женщина секунду поколебалась, потом спрятала обе купюры в сумочку и зажала ее под мышкой.
От первого же прикосновения ее губ Фортунато мгновенно пришел в полную готовность. По ногам прокатилась горячая волна, отозвавшаяся болью в коже черепа и в ногтях. Он запрокинул голову и уперся взглядом во второй этаж старой церкви.
Ему хотелось употребить свою силу на то, чтобы оторвать весь квартал от земли и зашвырнуть его в космос, но сил у него сейчас не хватило бы даже на то, чтобы выбить стекло. Он осмотрел кирпичи, деревянные балки и электрические провода и тут заметил то, что искал. Он взглядом проследил трубу газопровода от того места, где она уходила в подвал, до магистрали и обратно, потом начал нагнетать в нее газ, наращивая давление так же, как оно нарастало у него внутри, пока наконец трубы не завибрировали, стены не задрожали, а известка не начала крошиться.
Проститутка подняла глаза и увидела, как по стене разбегаются трещины.
— Спасайся! — крикнула она.
Стук ее каблуков затих вдали; Фортунато протянул руку и нажал пальцем точку у основания члена, поворачивая вспять горячую волну эякуляции. Пах словно объял огонь, а на чердаке храма черная стальная труба согнулась и выскочила из патрубков. Под давлением вырвавшейся струи газа она упала на землю и высекла искры из оштукатуренной деревянной стены.
На мгновение здание вспухло, как будто в него хлынула вода, а потом расцвело шаром коптящего оранжевого пламени. На стену дома, у которого стоял Фортунато, обрушилась лавина кирпичей, но он стоял, не сводя глаз с пожара, пока ему не опалило брови и не начала тлеть одежда. От грохота взрыва по всей улице из окон вылетели стекла, а когда он наконец утих, на смену ему пришел вой сирен и сигнализации.
Он пожалел, что не слышал, как они вопили.
* * *
В конце концов одно такси все-таки затормозило. Водитель хотел отвезти его в больницу, но Фортунато при помощи еще одной сотенной купюры разубедил его.
В свою квартиру он поднимался так долго, как никогда в жизни. В спальне подушки еще хранили аромат духов Эйлин.
Фортунато прошел в кухню, достал литровую бутылку виски и выцедил ее всю, глядя на красное зарево пожара, нехотя угасающее над Джокертауном.
Когда он в конце концов отключился на диване, ему приснились щупальца, влажная упругая плоть и клювы, которые открывались и закрывались с протяжным раскатистым хохотом.
1985
Джуб: один
«Jube: One»
Джуб закрыл свой киоск на ночь, погрузил на тележку нераспроданные газеты и отправился на ежевечерний обход джокертаунских баров.
До Дня благодарения оставалось меньше недели, и холодный ноябрьский ветер, гулявший по Боуэри, сёк, как бритва. Джуб ковылял вперед, одной рукой придерживая на голове видавшую виды плоскую шляпу, а другой волоча за собой по выщербленному тротуару двухколесную тележку. Штаны у него были такие широкие, что из них вполне получился бы небольшой цирковой шатер, гавайская рубаха была разрисована загорелыми серфингистами на голубом фоне; куртки он не носил. Джуб продавал газеты и журналы на углу Хестер-стрит и Боуэри с лета тысяча девятьсот пятьдесят второго, и никто ни разу не видел его в куртке. Когда его спрашивали, не холодно ли ему, Джуб обнажал в усмешке два маленьких кривых клыка, хлопал себя по жирному брюху и отвечал:
— А мне большего утепления и не нужно, вот так-то, сэр.
Если он надевал обувь на каблуках, то оказывался почти на дюйм выше обычных пяти футов, и это при наличии трехсот фунтов маслянистой иссиня-черной плоти, своим видом напоминавшей расплавленный каучук. Лицо у Джуба Бенсона было широкое и щербатое, череп щетинился пучками жестких рыжих волос. От него пахло пережаренным попкорном, а анекдотов он знал, как никто другой в Джокертауне.
Джуб проворно трусил по улице, ухмылялся прохожим, предлагал свои газеты пассажирам проезжавших мимо машин — даже в столь поздний час главная артерия Джокертауна отнюдь не пустовала. В «Доме смеха» он оставил швейцару кипу «Дейли ньюс» для раздачи посетителям и «Таймс» для владельца, Десмонда. Через пару кварталов его ждали в «Хаос-клубе», куда он тоже занес пачку газет. Джуб приберег экземпляр «Нэшнл информер» для Светляка. Портье сжал газету костлявой рукой.
