— Да что ты?! — взвыл Семен Никитич и вскочил со своего места.
Торопливо осеняя себя крестом и бормоча на ходу: «Свят-свят…», боярин бегом припустил из моей камеры, да так шустро — впору молодому.
«Ты еще попомнишь мою цепочку», — глядя ему вслед, мстительно пообещал я и принялся вдохновенно размышлять, о чем и как подать ему мое следующее «видение».
Ближе к вечеру контуры вчерне были мною намечены, а к следующему полудню все готово окончательно. Нечто вроде нового сериала ужастиков «Сатану звали Дмитрий».
Разумеется, спасти от него могу только я, и никто больше.
Отсутствие Семена Никитича меня не смутило, тем более было чем заняться.
Здоровье Васюка на удивление быстро пошло на поправку — повреждения оказались не столь серьезными, как я опасался, — и у парня открылся зверский аппетит, а руками он не владел. Выбитые на дыбе суставы плохо слушались, потому кормить его с ложки приходилось мне.
Помнится, к вечеру я, балда, еще и порадовался отсутствию «аптекаря».
Пользуясь свободным временем, мне удалось критически переосмыслить сюжет и творчески его переработать, введя новую линию с «Некрономиконом» — чего добру пропадать, раз я про него уже упомянул.
Надежда, что уж теперь-то Семен Никитич должен меня выпустить, к ночи переросла в уверенность.
«А отомщу я ему за все потом, это от него никуда не уйдет», — пообещал я себе.
Счет, который я собирался ему предъявить впоследствии, после того как выслушал Васюка, вырос еще больше. По самым грубым прикидкам — вдвое.
Оказывается, мой гонец исхитрился попасть к царю только благодаря тому, что был сыном одного из стрельцов. Можно сказать, пролез в государевы палаты по отцовскому блату, и, если б не это обстоятельство, он так и не смог бы увидеть Годунова.
Отсюда и эта фраза про Думную келью, которая явно принадлежала Борису Федоровичу.
Вот только произнес ее царь совсем в другом контексте, сказав, что ждет меня в ней с нетерпением, а потому просит возвернуться и не совать свою голову в пекло, и велев завтра же поутру отправляться ко мне.
А вечером за Васюком пришли люди Семена Никитича…
Пытки были потом — поначалу «аптекарь» говорил с моим гонцом ласково и вкрадчиво, уверяя, что государь передумал и решил повелеть своему верному князю иное.
Однако Васюк, заподозрив неладное, заупрямился, яд брать отказался, заявив: над ним, как над ратником полка Стражи Верных, только четыре воеводы. Приказ одного из них он выполнил, а повеление другого слышал, потому пускай тот вначале сам отменит его, а уж тогда…
Слово за слово, и пряник быстренько был сменен на кнут, после чего понеслось…
Я слушал и диву давался, каким идиотом может быть человек. Еще одного такого советника близ царя, как Семен Никитич, и никаких врагов Руси не надо — сами все развалят, причем в наикратчайшие сроки.
Следующий день я ожидал с нетерпением.
Однако жизнь хитра. Когда у меня на руках появились козыри, она внезапно решила сыграть со мной в шахматы — не было «аптекаря», и все тут.
Молчуны-палачи, исправно поставлявшие нам еду и питье, словоохотливостью не страдали, отвечая на все вопросы односложно: «Не велено, княже, с тобою гово́рю вести», да и лекаря, который явился сегодня переменить повязки у Васюка, раскрутить не вышло.
Напуганный до полусмерти Семеном Никитичем костоправ наотрез отказался говорить, боязливо косясь на мрачного здоровяка, стоящего в дверях и выразительно скрестившего на груди могучие ручищи.
А когда я попытался действовать понастойчивее, то этот же здоровяк заметил:
— И с им, княже, гово́рю тебе вести не велено.
«Не иначе как «аптекарь» решает вопрос с новым кандидатом в женихи для своей дочери, — сделал я мрачный вывод. — Ну и ладно. Он мужик шустрый, так что выберет быстро. Авось завтра появится».
Но, как ни удивительно, за этим днем точно так же прошел следующий, потом еще и еще, а Годунов так ни разу и не появился, и какие меры можно предпринять, я не представлял, понятия не имея, что означает его долгое отсутствие.
Все мои попытки заявить приносящим еду, что у меня есть сведения, которые жаждет услышать боярин, и потому я очень хочу с ним увидеться, наталкивались на глухую стену.
Просвет наступил, когда лекарь объявил, что он пришел в «остатний раз». Именно в тот день палач, который, скорее всего, устал выслушивать из моих уст одно и то же требование, нехотя ответил:
— Болен боярин. А ты знай себе жди. А егда выздоровеет, не ведаю.
Буквально через пять минут его слова подтвердил и лекарь. Оглянувшись на ненадолго отвлекшегося здоровяка — кто-то из приятелей позвал его в коридор, — он сочувственно шепнул мне:
— И впрямь болен, ага. Слух есть, даже и с постели не встает. Сказывали, вовсе в беспамятство впал.
— И давно он захворал?
— А вот яко первые беглецы из-под Кром в Москву заявились, в тот же вечер и слег, ага.
— А ты к нему никак не попадешь? — спросил я.
— Ни-ни. — Он отчаянно замотал головой. — Его царевы лекари пользуют, ага. Нам… — И осекся при появлении здоровяка.
Вот это номер! Вот это я влип так влип!
Я метался по камере, злющий как собака, благо что длина цепи позволяла беспрепятственно рассекать из угла в угол.
Но больше всего злило, что я сам создал эту тупиковую ситуацию.
Собственными руками!
Тоже мне мститель выискался! Цепь ему, видите ли, не понравилась!
Наплел, блин, адских ужасов, Стивен Кинг недоделанный!
И нечего оправдываться, что был уверен в крепкой психике «аптекаря». Это ж Русь, а не Российская Федерация, и шестнадцатый, ну пусть начало семнадцатого века, что в сущности один хрен, а никак не двадцать первый, в котором в чертей верят только попы, да и то через одного.
Мало тебе было Дмитрия, который косился на твои руки?! Еще захотелось?!
Васюк, изрядно посвежевший, если не считать слабости в руках, испуганно смотрел на мое тигриное расхаживание, но помалкивал, боясь вымолвить хоть слово.
Он вообще после моих акробатических этюдов в пыточной — оказывается, парень очнулся и видел большую часть происходящего, вновь потеряв сознание лишь под самый конец, — стал смотреть на меня совершенно иначе.
Периодически в его глазах сквозило то слепое обожание, словно перед посланцем бога, с которым не больно-то поговоришь, то откровенный страх, особенно после того, как я рассказал «аптекарю» о своем последнем видении.
И, по-моему, в последнее время эти два чувства, по всей видимости, слились во что-то невообразимо целое, но донельзя запутанное.
Кем при этом он считал меня — бог весть.
— Из-за меня все, из-за меня! — периодически еле слышно бубнил он себе под нос.
Услышав это впервые, я подробно объяснил, что он тут вообще ни при чем, но он успокаивался только на время. Дважды подряд выложив подробный расклад его невиновности, на третий я сказал кратко:
— Уговоры не доходят? Тогда слушай приказ второго воеводы, ратник. Вину свою несуществующую из головы выкинуть и более о ней не помышлять.
— А ты, княже, рази после содеянного меня из ратников не того? — удивился Васюк.
— После содеянного — турнул бы, только не было ничего содеяно, потому и не того! — отрезал я.
— То славно, — заулыбался он, но тут же пригорюнился. — Какой из меня ныне ратник с такими дланями?
— Ложку ко рту подносишь?
— Так то ложку, а ратник должон саблю, — возразил он.
— Не все сразу, будет тебе и сабля, — успокоил я его. — И вообще, что за разговорчики?! Руки не работают, так бей ногами, бодай врага головой, рви глотку зубами. И запомни: это у стрельцов или немчуры всякой болезнь допустима, а ратника полка Стражи Верных от присяги освобождает только смерть.
— А… воеводу? — полюбопытствовал он.
— Для воеводы… — Я усмехнулся и отчеканил: — Даже смерть не оправдание. Можно и с небес на землю к царю на выручку спуститься, было бы желание. — И зло пнул стену сапогом — кажется, с небес смыться легче, чем отсюда.
