– Пожалуйста, – кивает Юрате. – Но чем бегать, лучше возьми такси.
– У меня свитеров дома столько, что полгорода можно одеть, – говорит Три Шакала, услышав их разговор. – Правда, они не новые. Ну так это не страшно, наверное? Твоего друга надо согреть, а не нарядить?
– Нарядить! – смеется Юрате. – Причем чем хуже, тем лучше. Чтобы на всю жизнь запомнил нашу суровую зиму. Спасибо! Но зачем тебе лишний раз на мороз выскакивать? Давай ключ, я сбегаю, только скажи, где что лежит.
– Сколько того мороза, здесь же близко, – напоминает ей Три Шакала, который на самом деле страшно рад, что самому идти не придется, и протягивает ключи. – В шкафу, который в прихожей. Там на двух верхних полках сложены все чистые свитера.
Лийс (Лаорги, который с каждым глотком все больше и больше становится просто Лийсом, потому что выпивает среди друзей) медленно цедит горячий глинтвейн с клубникой, глазеет на ослепительно красивые (если смотреть его зрением) лица, слушает обсуждения, кто чего ему принесет, и думает: «Надо же, как мне повезло! Оказался в хорошей компании. В этой реальности люди настолько… э-э-э… предположим, сложные, что мы их даже спящими на порог не пускаем; собственно, правильно делаем. Но эти – совершенно такие, как мы!»
– Я могу дать шапку, – подает голос Труп, который все это время пытался разобрать, что они тараторят, и вспомнить значения слов. И вот наконец что-то вспомнил, об остальном догадался; короче, успешно завершил перевод.
– А сам домой в чем пойдешь? – удивляется Дана.
– Ни в чем! – безмятежно отвечает ей Труп. – Я отсюда домой не пойду.
И пока Дана обрабатывает неожиданную информацию, гадает, когда это Труп успел стать бездомным, что у него стряслось, и одновременно на всякий случай прикидывает, где уложить художника, не гнать же, в самом деле, его на мороз, тот добавляет:
– Домой на такси поеду. Насрал, что близко. Когда так холодно, все становится далеко.
– «Насрать», – поправляет его Наира. – Я зануда, прости! Но в этой фразе нужна неопределенная форма глагола. Прошедшее время тут ни к чему.
– Да, – соглашается Труп. – Спасибо. – «Какая жизнь, такая и форма глагола», – думает он. И старательно повторяет вслух, чтобы точно запомнить: – Насрать, насрать, насрать!
Лийс заинтересованно смотрит на Трупа. Наконец говорит:
– Если ты точно-точно на улице не замерзнешь, я бы очень хотел поносить шапку, которая побывала на твоей голове.
– Голова там что надо! – подтверждает с порога Юрате. – Жалко, что мы его выставку уже разобрали. Вот бы тебе ее посмотреть!
– Выставку, – зачарованно повторяет Лийс. – Так ты художник?
– Я художник, – кивает Труп, довольный тем, что понял его вопрос, даже больше, чем Юратиным комплиментом. – Фотограф. Но какая разница, какой у художника инструмент.
– Так фотографии после выставки здесь остались, – напоминает Дана. – Кроме тех, которые наши хипстеры уволокли.
Ну и все, Лийс пропал. В смысле как раз нашелся! Теперь он не просто чересчур убедительно воплотившийся чужестранец, охреневший от холода и вина, а счастливый, беспредельно удачливый штатный искусствовед Эль-Ютоканского Художественного музея. Тот, кто он на самом деле и есть.
«Даже хорошо, получается, что я так по-дурацки оделся, – думает Лийс. – Был бы в шубе и шапке, мы бы сразу пошли по делу. И я бы такого художника упустил!»
Вильнюс, февраль 2021 года
– Такой прекрасный художник! – говорил Лийс (Лаорги), пока они с Юрате поднимались на холм. – Вот это, я понимаю, удача! Я молодец, что приперся раздетым, и тебе пришлось меня выручать. Бар отличный. Друзья у тебя золотые. Как из дома не уходил. А Отто! Ух он какой! И главное, сразу согласился продать фотографии, просто так, как знакомому, для домашней коллекции, в кои-то веки не пришлось ничего придумывать и хитрить. А еще эта шапка. Отто отдал мне шапку, которую снял со своей головы! Ощущения фантастические. Как будто я тоже художник. Я ее дома в любую погоду буду носить.
– Тебе больше не холодно? – спросила Юрате.
– Холодно! – жизнерадостно откликнулся Лийс. – Нос аж печет от мороза. И щеки. Но все остальное не мерзнет. Вполне можно жить. Только знаешь, я пьяный. От шапки и фотографий. И немножечко от вина. Это проблема.
– Да почему же проблема? – удивилась Юрате. – По-моему, чистая радость. Приятно смотреть!
– Это да, – согласился Лийс. – Но прямо сейчас мне куда-то пройти будет сложно. Я для этого слишком счастлив. И так уже получил больше, чем способен вместить. Я в шапке художника и купил у него фотографии! Какая прекрасная жизнь! И теперь я хочу не искать шедевры в неизвестной реальности, а только плакать от счастья и спать.
– Ну так естественно, – кивнула Юрате. – Будь ты хоть триста раз Эль-Ютоканский, а все-таки живой человек. Сперва надо выспаться, а потом уже браться за дело. Это легко устроить. У меня дома есть комната для гостей.
– У тебя дома? – переспросил Лийс. – Так мы идем к тебе в гости? У тебя есть дом?
– Ну так естественно, – повторила Юрате. – Что ж мне, на улице жить? Только накормить тебя особенно нечем… А, стоп! Есть селедка. И картошку можем сварить.
Лийс восхищенно помотал головой в дурацкой, будем честны, ушанке из кусочков разноцветного плюша:
– У тебя есть дом и селедка! Вообще офигеть!
– Слушай, – спросил Лийс какое-то время спустя, – а мы, случайно, не заблудились?
– Заблудились? – удивилась Юрате. – С чего ты взял?
– Просто сперва мы на этот холм поднимались. Я аж запыхался с непривычки, потому что шуба тяжелая, сроду такую одежду на себе не таскал; ну неважно, факт, что теперь мы обратно спускаемся. Не по той тропинке, по лестнице. Но все равно в ту же самую сторону, откуда пришли.
– Да, – согласилась Юрате. – Прости, забыла предупредить. Дорога к моему дому – интересная штука. Непредсказуемая! Порой я сама удивляюсь, как причудливо выглядит мой путь домой. Я, конечно, сейчас человек, даже без священного имени, не говоря уже обо всем остальном. И живу в настоящем человеческом доме со стенами, полом и потолком. Выйти оттуда проще простого, раз, и на улице, всегда на одной и той же, но, чтобы вернуться, иногда приходится покружить. Я потому тебя и укутала, как для полярной экспедиции. Никогда заранее не угадаешь, сколько займет путь домой.
– Тень моя в небе! (что, как мы помним, приблизительно означает «мать твою за ногу»), – потрясенно выдохнул Лийс.
– И моя, – рассмеялась Юрате. – Ух они там сейчас пляшут! Кстати, сегодня мой дом милосерден. Мы всего четверть часа по холму покружили, а он уже близко. Видишь, сразу за светофором? Вон там.
Селедка была прекрасная, как будто не из местного супермаркета, а из Хэль-Утомана поутру привезли. Лийс вызывался чистить лук, и это оказалось совершенно удивительное переживание: плакать от овоща, как от счастья, которое невозможно вместить. Сидишь такой, помогаешь хозяйке готовить ужин, а слезы сами текут в три ручья. Сюда бы Шир-Шани! Вот бы он удивился! «Надо будет, – думал Лийс, утирая лицо рукавами, – обязательно пару луковиц ему принести».
Он и потом, уже лежа под одеялом при мерцающем свете звезд (игрушечных, зеленоватых, слабо фосфоресцирующих, наклеенных на потолок, но все равно почти настоящих, когда смотришь на них, прищурившись, из-под ресниц) – так вот, засыпая, Лийс думал не о том, что ночует в гостях у Юрате, и не о предстоящей работе, даже не о купленных фотографиях, а о луке, который надо обязательно принести в подарок Шир-Шани – вот настолько он был впечатлен.
Даже во сне, гуляя по красивому городу, освещенному разноцветными фонарями, Лийс искал зеленную лавку, или как это здесь называется, короче, любое место, где торгуют едой. Причем понимал, что город ему просто снится, пограничники Эль-Ютокана никогда не путают явь и сон, но все равно во сне своя, особая логика: то ты считаешь, что всякому совершенному в сновидении действию станет проще случиться потом наяву, то снова веришь, как в детстве, будто приснившиеся предметы, просыпаясь, можно забрать с собой, то тебе начинает казаться, что подарок, купленный во сне для друга, в тот же момент приснится ему. Поэтому спящий Лийс был уверен, что закупиться в этом сновидении луком как минимум не повредит. Но лавки были закрыты; на самом деле, оно и понятно, все-таки ночь на улице. К счастью, не такая холодная, как была наяву. А если даже холодная, холод ему не приснился, только красивый город, темнота и яркие фонари, сны в этом смысле похожи на частичное воплощение: можно видеть, слышать, думать и действовать, а телесных страданий не ощущать.
