Пианист Дэниел Хоссэк получил высшее педагогическое образование и теперь преподавал музыку в Вестминстере, в школе для неизлечимо богатых. Он отличался редеющими светлыми волосами, круглыми очками в темной оправе, а также добротой и любезностью, из-за чего над ним наверняка люто и бешено издевались десятиклассники — то есть по новой системе двенадцатиклассники.
— А каким образом вы все встретились? — спросил я.
— Да вот так вот, собственно, и встретились, — ответил Джеймс Локрейн, барабанщик. Этот низенький воинственный шотландец преподавал французскую историю в колледже имени королевы Марии. — Правильнее было бы сказать, что мы объединились — а случилось это примерно два года назад…
— Скорее уж три, — возразил Макс, — в пабе «Селкирк». По воскресеньям у них выступают джазовые группы. Сай как раз живет там неподалеку.
Дэниел нервно перебирал пальцами по стеклу своей кружки.
— Мы как раз слушали ту непотребную группу, которая пыталась играть… — Он возвел глаза к потолку, пытаясь вспомнить. — Нет, не помню, что именно.
— Может быть, «Body and Soul»? — спросил я.
— Нет, — ответил Джеймс, — это был «Saint Thomas».
— Которого они убили, — добавил Дэниел. — Ну, Сай и заявил вполне себе громко, чтобы услышали все, включая музыкантов: а спорим, мол, любой из нас сыграет лучше?
— А это, как вы понимаете, не совсем любезно, — вставил Макс. Все трое обменялись ехидными ухмылками. — Потом мы незамедлительно сели за один столик, заказали выпивку и разговорились о джазе.
— То есть объединились, как я и сказал, — добавил Джеймс.
— Да, отсюда и пошло наше название — «Лучший квартет», — сказал Дэниел.
— И как, вы вправду были лучше тех?
— Не сильно, — ответил Макс.
— Честно говоря, даже хуже, — признался Дэниел.
— Но по крайней мере стремились стать лучше, — рассмеялся Макс. — И репетировали у Сая дома.
— Причем много репетировали, — добавил Дэниел и осушил свою кружку. — Ну, парни, кому чего заказать?
Во «Френч-хаусе» пиво в пинтовых кружках не подают, поэтому Джеймс и Макс попросили бутылку домашнего красного. Я заказал полпинты горького — день выдался длинный, и к тому же от латинских склонений у меня всегда страшно сохнет во рту.
— Два раза в неделю, иногда три, — уточнил Макс.
— Так у вас, стало быть, появились амбиции? — спросил я.
— Да нет, никто из нас не относился к этому особо серьезно, — сказал Джеймс. — Мы были вовсе не похожи на юнцов, которые стремятся высоко взлететь.
— Но репетировали все равно много, — заметил я.
— Ну, мы просто хотели научиться лучше играть, — ответил Джеймс.
— Мы музыканты-любители, — сказал Макс. — Музыку надо играть ради самой музыки — понимаете, о чем я?
Я кивнул.
— Он что, на тот берег Темзы за выпивкой пошел? — возмутился Джеймс.
Выворачивая шеи, мы оглядели пространство бара. Дэниел с трудом проталкивался через толпу к стойке, подняв вверх руку с крепко зажатой двадцатифунтовой бумажкой. В субботний вечер сгонять на другой берег Темзы было бы, пожалуй, быстрее.
— А Сайрес — он серьезно относился к музыке? — спросил я.
— Не серьезнее, чем мы, — ответил Джеймс.
— Но играл он хорошо, — сказал Макс. И добавил, прищелкнув пальцами: — Он был самый настоящий саксофонист.
— И, соответственно, имел успех у женщин, — сказал Джеймс.
Макс вздохнул.
— Мелинда Эббот? — спросил я.
— О да, и Мелинда тоже, — улыбнулся Макс.
— Мелинда у него была постоянная, — пояснил Джеймс.
— А еще были Салли, Вив, Колетт, — сказал Макс.
— И Дария, — добавил Джеймс, — помните Дарию?
— Я же говорю, — подытожил Макс, — у него был магнетизм истинного саксофониста.
Я заметил, что Дэниел с напитками пробирается к нашему столику, и встал, чтобы помочь ему. Поймав его оценивающий взгляд, я заподозрил, что он отнюдь не разделяет зависти Макса и Джеймса к любовным победам Сайреса. Я коротко, политкорректно улыбнулся ему и расставил напитки на столе. Макс и Джеймс сказали «Будем!», и мы чокнулись.
Они стали забывать, что я из полиции. Это было мне на руку, и я спросил как бы между прочим:
— А что, Мелинда не была против?
— Еще как была, — ответил Джеймс, — но поскольку никогда не ходила на наши концерты, не имела возможности изменить свое мнение.
— Ну не нравился ей джаз, — сказал Дэниел.
— Вы же знаете женщин, — улыбнулся Джеймс, — им никогда не нравится, если ты занимаешься чем-то таким, что они не могут обратить себе на пользу.
— Она увлекалась нью-эйджем, — пояснил Макс, — ну знаете, кристаллы, гомеопатия и все такое.
— Но она всегда была с нами очень любезна, — вставил Дэниел, — и варила нам кофе, когда мы собирались на репетиции.
— И печенье пекла, — грустно вздохнул Макс.
— С остальными девушками у него все было далеко не так серьезно, — сказал Джеймс.
— Если уж на то пошло, я даже не уверен, доходило ли у них до постели. По крайней мере, пока не появилась Симона. Проблема с большой буквы «П».
Симона первая из всех девиц Сайреса стала приходить к нему, чтобы слушать репетиции.
— И вела себя так тихо, что через некоторое время мы даже забывали, что она тут, — сказал Дэниел.
Но Мелинда Эббот о присутствии Симоны Фитцуильям забывать не желала, и ее вполне можно понять. Я попытался представить себе, что было бы, если бы папа привел домой какую-нибудь женщину послушать, как он играет. Гарантирую, все закончилось бы плохо. Отнюдь не слезами, со слез все бы только началось.
Но Мелинде, очевидно, были известны некие правила хорошего тона, совершенно чуждые моей маме. И поэтому она все-таки дождалась, пока все чужие уйдут, и только потом, фигурально выражаясь, закатала рукава и взялась за скалку.
— После этого мы перебрались в гараж, который Макс выбил для нас у Лондонской транспортной службы, — сказал Джеймс. — Там все время дуло, зато обстановка была гораздо спокойнее.
— Но холод был просто невыносимый, — вставил Дэниел.
— А потом мы вдруг снова стали собираться у Сая дома, — продолжал Джеймс, — только кофе теперь приносила не Мелинда, а очаровательная Симона.
— Когда это произошло? — спросил я.
— Где-то в апреле — мае, — сказал Макс. — Весной, короче.
— И как Мелинда к этому отнеслась?
— А мы не знаем, — ответил Джеймс, — мы ее после этого особо и не видели, даже если она была дома.
— Я встречался с ней пару раз, — признался Дэниел.
Все изумленно уставились на него.
— Ты не говорил, — произнес Джеймс.
