Миха оставил брата у подъезда, а сам вышел к дороге, вытянул руку. К ночному ветерку примешивалась вонь от стоящих вблизи контейнеров – за несколько часов на жаре мусор из квартиры по-настоящему вспрел и теперь душной вонью привлекал мелкую нечисть: тараканов и крыс, что копошились и дербанили пакеты; казалось, Миха вынес на помойку что-то живое, подвижное.
Вдалеке показались фары. Миха вытянул руку и вдруг почувствовал, как в желудке снова судорожно кувыркнулось. Вдруг ужасно захотелось ссать – что-то изнутри надавило на мочевой пузырь. Миха не услышал, а скорее почувствовал в животе какой-то хруст и щелчки – точно из кокона куколки выбиралось на свет огромное насекомое.
«Но ведь гельминты – не насекомые?» – невпопад вспомнил он школьный курс биологии.
В кишках дернуло так, что Миха от боли обрушился прямо на асфальт. Кажется, его не выкручивало так с тех пор, как ему год назад вырезали аппендицит. Но ведь у человека всего один аппендикс, кажется? Или это заворот кишок? От боли хотелось выть, и Миха завыл, точнее попытался, но не издал ни звука – глотку что-то намертво заткнуло. Казалось, в горло запихали тугих колючих волокон, похожих на шерсть, щетину или… волосы? Когда изо рта, подобно смоле, заструились измазанные желчью черные лохмы, Миха не просто хрипел, а бился в истерике – он узнал эти волосы. А те все ползли наружу, никак не заканчиваясь. Вдруг уже небо царапнуло изнутри. Скосив глаза, Миха с ужасом, через мутную дымку охватившей его дурноты, смотрел, как изо рта вылезают знакомые пальцы с десятками фаланг, как они расширяют себе проход, надрывая щеки и царапая губы ногтями. Нарушая все законы анатомии, выдавливая челюсть из пазов, наружу показалась вытянутая голова, следом – узкие плечи и бледная спина с торчащими наружу позвонками, тощий таз.
Мелькнули пятки, и существо вывалилось на асфальт целиком. Подобралось, выпрямилось во весь рост, зашелестело прелой листвой.
– Ап-петит-ный. Весь ап-петит-ный…
Орать разодранным горлом было больно, но Миха орал из последних сил. Казалось, что как только крик закончится – Голодная приступит к трапезе.
Мимо прошмыгнул коренастый дедок с глазастым хрюкающим мопсом. Миха пытался ухватить деда за ботинок, поймал за лапку мопса, но тот вывернулся, огрызнулся. Миха засипел изо всех сил, но прохожий лишь скривился брезгливо, отшатнулся, едва не сбив с ног жуткую фигуру в полуметре от себя. Не обращая на тварь никакого внимания, тявкнул через плечо:
– Алкота сраная!
И шмыгнул к подъезду. Голодная же поворачивалась к Михе. Медленно, словно наслаждалась производимым эффектом, красовалась в желтом свете фонаря. Каждое движение сопровождалось аритмичным щелканьем – точно у обезумевшей байлаоры с кастаньетами. Меж длинных слипшихся прядей виднелись торчащие тут и там из тела зубы. На концах повисших грудных мешочков голодно щелкали маленькие челюсти – такая же, но вертикальная, располагалась в паху. Вместо клитора похабно болтался длинный серый язык. Впалый живот лип к очерченному кожей позвоночнику, как у концлагерной узницы. Ухмылка растянула многочисленные рты, когда Голодная встала над Михой, расставила тощие ноги и медленно стала садиться ему на лицо. Язык-клитор нетерпеливо метался в вертикальной пасти – оттуда пахло сырым мясом и вечностью…
Миха зажмурился в детской наивной попытке защититься от воплощенного кошмара. Неожиданно в него врезалось что-то большое и мягкое. С силой потащило прочь; асфальт оцарапал спину под футболкой. Миху отбросило в какую-то мокрую грязь. На голову посыпалась всевозможная дрянь – окурки, пакеты, картофельные очистки; на нос шлепнулся использованный презерватив – скользкий от смазки. Лицо залепило собачьей кучей. Отплевавшись и продрав глаза, он увидел прямо над собой Валерку: тот щедро зачерпывал мусор, буквально засыпая этим добром брата. Пухлые губы шлепали мантру:
– И-ха, аишка! И-ха! Не-и-ый! Не-а-э-и-ный!
Миха хотел было ответить, но осекся, завороженный «кастаньетной» походкой твари, что медленно приближалась к Лерику со спины. Будто что-то почуяв, тот прекратил осыпать Миху мусором и повернулся к Голодной; сжал кулаки и воинственно засопел.
– А-вай! А-вай, у!
С потаенной гордостью Миха подумал, что сейчас младший брат с лихвой вернул старшему долг за все дворовые потасовки, терки за гаражами, школьные драки и даже за те четыре года общего режима, которые Миха взял на себя. Нужно было что-то сказать, позвать брата по имени, хотя бы попытаться, но Миха смог издать лишь надрывный сип. Вместо него заговорила Голодная:
– Боль-шое серд-це. Чис-тое. Ап-петит-ное…
Хотя тварь и казалась тоще рябины, но сбила Лерика с ног одним прыжком, с легкостью. Разодрала пополам логотип «КиШа», а следом мягко, как в масло, погрузила сначала длинные паучьи пальцы, а затем и худосочные руки по локоть в Валеркину грудь. Пошерудила там, крутанула и извлекла что-то красное, неправильной формы, похожее на карамельное яблоко.
– Лерик… – кое-как выдавил Миха, глядя в застывшие, такие беззащитные без очков глаза брата.
А Голодная, не вставая с трупа, грызла вырванное сердце, и кровь текла по серому мертвому подбородку, впитываясь прямо в кожу. Будто почувствовав Михин взгляд, тварь смахнула прядь с лица – как флиртующая за аперитивом кокетка – и вперила мерцающие глаза в Миху. Челюсти жевали, а зубастые пустые глазницы смеялись и оглушительно щелкали. И шептали-кричали, торжествующе шипели:
– Ап-петит-ный! Все еще ап-петит-ный!
С того вечера, когда Голодная сожрала Валеркино большое и чистое, несмотря ни на что, сердце, прошло немало времени. Остальное не тронула – мертвечина Голодную не интересовала. Теперь тварь занимала новая добыча. Каждый день на нёбе у Михи вызревал гнойный чирей, а к вечеру его начинало корчить от боли; гортань вновь и вновь в муках порождала на свет видимую лишь ему одному нечисть, после чего на лице, руках и ягодицах появлялись следы укусов. Однажды Голодная высосала ему глаз – уселась сверху, как любовница, и в один «поцелуй» лишила глазного яблока.
Переписка с Кирей была прочитана от корки до корки, заодно прослушаны и все голосовые. Киря болтал очень много – в основном нес всякую херь про мертвых падших ангелов, вынужденных жрать человеческое и светлое в надежде на время вновь почувствовать себя живыми. Говорил о старых сказках из немецкого фольклора, где дети специально мазались грязью, чтобы ведьма их не нашла по запаху. Еще Киря из раза в раз, хихикая, гнусавил в микрофон: «Будешь слишком аппетитным – тебя сожрут!»
И Миха делал все, чтобы стать другим. Не аппетитным.
Работал он теперь из дома – помогли Валеркины архивы. Миха модерировал телеграм-каналы по продаже грязного контента – ЦП, зоо, некро и даже «хард-краш». Всего-то делов – принимать оплату и раздавать инвайты. В качестве бесплатного бонуса как посреднику – доступ к самому запретному контенту.
Вот и сейчас Миха открыл запароленную папку – таких теперь на компьютере покойного Валерки снова стало много, как раньше, – и выбрал файл с видео. Там, посреди грязной советской ванной комнаты, плюгавый мужик заставлял раздетую девочку лет семи «играть в балет» и задирать почти к плечам худые лягушачьи ноги.
Член, погрузившись в склизкую от разложения плоть, сначала скукожился, но после привычно отозвался на ласки копошащихся личинок. Крылышки и лапки облепивших мошонку мух щекотали кожу.
Плюгавый дядька на экране помогал девчонке задирать ноги, сам подбираясь рукой все ближе к ее паху. От вони дохлой крысы – на кошку у Михи духу пока не хватало – хотелось блевать, и он не стал сдерживаться. Желчь с остатками пиццы выплеснулась на живот, стекла на импровизированный мастурбатор. Члену стало горячо.
Миха давно уже вызывал сам у себя тоскливое омерзение, и, наверное, было бы лучше покончить с собой, чем становиться этим, но он не хотел, чтобы Валеркина жертва осталась напрасной.
