— А я сомневаюсь, — настаивал на своем Мирошников. — Можно прилепить какие-то резиновые штуки на ботинки — вот тебе и отпечатки, и собачьей шерсти подбросить. И — убить, кого задумал. Вопрос в том — почему он это задумал. Какие претензии у него могли быть к старику? Иван, а ты что молчишь?
— Нужно спросить всех, кто вчера или позавчера виделся с Леонидом Поликарповичем, — сказал Иван. Сейчас займусь этим. По-моему, это все-таки был зверь. Но почему он убил старика, я не знаю. Кстати… — Иван замялся, не зная, стоит ли рассказывать о случившемся у дальнего озера. Могут ведь и не поверить, сказать, что у страха глаза велики.
Все же он решился и рассказал обо всем, включая и поиски пропавшей собаки.
— И сидит молчит! — воскликнул Усачев. — Да у тебя тут такое творится, Иван! В старом карьере какой-то зверь живет и нападает на людей, а ты никаких мер не принимаешь! Как же это получается?
— Я же сказал, что стрелял в него, а на следующее утро сам обследовал место происшествия, кроме следов крови и отпечатков лап, ничего на обнаружил. Да и те вскоре дождь смыл.
— Думаешь, это был он? — спросил Мирошников.
— Уверен. Я же помню те отпечатки, разве такое забудешь?
— Тому, что было в карьере, я могу поверить, — Мирошников встал, заложив руки за спину, принялся расхаживать по комнате. — Но чтобы в окно прыгать!.. К тому же ты сказал, что ранил его, следы крови до самого поселка тянулись, выходит, серьезно ранил, а он после этого в окно прыгает! У вас что, целая команда этих зверей?
— Откуда мне знать, — хмуро сказал Иван. — Сам ничего понять не могу. Ясно одно: нужно как следует прочесать старый карьер и все прочие места, где можно спрятаться. У меня одного на это сил нет, нужна помощь.
— Мы сейчас доложим обо всем подполковнику Новоселову, пусть решает. Завтра приедешь к нему с докладом, — сказал Мирошников Ивану. — А сегодня опроси всех, кто что-то видел или знает про старика, да предупреди людей, чтобы ночью на улицу не высовывались.
— Если он в окно прыгает, и дома не спасешься, — заметил Усачев.
— Пусть закроют ставни, — Мирошников покачал головой. — Это ж надо, зверь прыгает в окно и убивает людей! Черт знает что! Ну не верю я в это, не верю! Но ставни пусть закрывают.
— Иван прав, нужно прочесать старый карьер, — сказал Усачев. — И чем быстрее, тем лучше. Поехали, доложим Новоселову.
— Иван! Иван! — раздался на улице истошный вопль.
Иван вскочил на ноги, опрокинув табуретку, рванулся к выходу.
— Чует мое сердце, у нас опять работа появилась, — мрачно буркнул Мирошников.
У калитки стоял Женя Липовецкий, тридцатилетний бетонщик с ЖБИ-7. Иван не сразу узнал его: волосы всклокочены, рот перекосился от ужаса, глаза широко раскрыты. Женя орал не переставая, размахивая трясущимися руками.
— Успокойся! — крикнул на него Иван. — Что стряслось?!
— Там… там… Вася Косой, — с трудом выговорил Женя.
— Ну и что? Косой… а дальше? Говори, Женя!
— Разорвали Косого! — выпалил Липовецкий. — На такие вот клочочки. Он соединил большой и указательный пальцы.
Иван в ярости заскрипел зубами. Из дома вышли Усачев и Мирошников.
— Еще один труп? — спросил Мирошников, глядя исподлобья.
— На такие вот клочочки, — трясущимися руками показывал Женя.
— Пошли, — сказал Иван.
Мирошников за двадцать лет работы следователем видал всякое, но, войдя в хату Васи Косого, он зажал рот ладонью и опрометью выскочил во двор. Следом за ним вышли Усачев с Иваном.
Рвотные судороги сотрясали Мирошникова.
— Ужас какой-то, — поежился Усачев. — Серьезные у тебя дела творятся, Иван.
— Серьезней некуда, — сказал Иван, глядя себе под ноги.
Мирошников вытер мятым носовым платком губы, повернулся к Усачеву.
— Давай, Митя, занимайся сам, — сказал он. — Видишь, я что-то расслабился.
— Мне все ясно, — сказал Усачев. — Следы те же.
— Остаемся здесь, — приказал Мирошников. — Я сейчас из машины позвоню Новоселову, пусть присылает омоновцев, нужно немедленно прочесать старый карьер. А ты, Иван, звони медикам. Я найду эту тварь! Я… Я сам разорву ее на части!
Старый карьер — не джунгли, даже не среднерусский лес. Пятнадцать омоновцев за два часа исходили его вдоль и поперек, ничего подозрительного не нашли. Ни норы, ни логова, никаких следов. В это время Иван и Мирошников расспрашивали знакомых Леонида Поликарповича и собутыльников Васи Косого в надежде отыскать хоть какую-то зацепку. Их надеждам не суждено было сбыться. Все говорили, что Леонид Поликарпович любил поспорить, поучить молодежь, но так было всегда. Кто-то, может статься, и не любил его, но чтобы такое… И Вася Косой был человеком нелегким, в гневе мог оскорбить и побить кого-то из собутыльников, случалось, занимался вымогательством, если не было денег, но после того, как однажды «серьезно поговорил» с Иваном, стал более осторожным. Так и это все знали.
Вечером, когда омоновцы уехали, и уставший Мирошников уехал в райцентр, поселок словно вымер. Иван, доложив по телефону обстановку начальнику районной милиции подполковнику Новоселову, получил приказание явиться завтра в районное управление с подробным докладом. Чтобы завершить работу, начатую днем, Ивану оставалось встретиться и поговорить еще с одним человеком. С Катей. Эту встречу он отложил на вечер. Чувствовал, что Катя все еще злится на него. Тут бы подождать еще денька два, не навязываться, да что поделаешь, служба есть служба. Ведь Роман вчера сказал, что Леонид Поликарпович повздорил с ее спутником, этим подлым Егоровым. И Катя присутствовала при разговоре.
Федор Петрович проводил Ивана в дом, старательно заперев за ним дверь.
— И ставни закрыл, — сказал он. — Просто ужас, что творится. А ты почему-то не заходишь к нам, обиделся, что ли? Я тебе честно скажу, Иван, злился на тебя. Но когда Роман все рассказал, у меня просто камень с души свалился. Ох, этот Роман, молодой еще, глупый. Но ты ведь человек солидный, умный, не должен обижаться на нас, тем более на Катю. Она переживает.
— Я не обижаюсь на вас, Федор Петрович, — сказал Иван. — Просто работы много, вы же сами знаете, что тут у нас творится. Сколько живу, не помню такого. Начальство требует поимки преступника, а как его поймаешь, если даже неясно, что это за существо.
Проходи к столу, садись, Ваня. Чаю хочешь?
— Можно и чаю, — кивнул Иван. — Но прежде я хотел бы поговорить с Катей. По делу. Вы не возражаете?
— А я тебе что говорил? — сказал вошедший в комнату Роман. — Все сходится.
— Вот что, — сказал Иван. — Пожалуйста, больше никому об этом ни слова. И вообще все это чепуха.
— Я кроме тебя — никому. Но это не чепуха, а правда.
— А что ты такое говорил? — прислушался Федор Петрович. — Что это дело рук оборотня? Согласен с Иваном — чепуха. Ты у нас великий выдумщик, Роман.
Иван постучал в дверь Катиной комнаты.
— Да, — послышался усталый голос.
— Здравствуй, Катя, — сказал Иван, войдя к ней. — Надо бы нам с тобой поговорить.
— О чем? — холодно спросила Катя.
Она повернулась и вызывающе посмотрела на него. Иван заметил, что у нее усталые глаза.
— Почему злишься на меня? Что с тобой происходит, Катя?
— Потому что от тебя одни неприятности! То ты в собак стреляешь, то людям угрожаешь расправой, а когда нужно поймать страшного убийцу, выдумываешь какие-то сказки про оборотней! Глупо!
— Это не я выдумывал, а твой брат.
— Вы оба хороши! Надоело!
— Ладно, Катя. Я вижу, ты сегодня не в духе, я тоже. Но сейчас я к тебе пришел по долгу службы. Ты вчера опять прогуливалась с Егоровым.
— Следишь за мной?
— Нет. Об этом все знают. Егоров последний, с кем вчера разговаривал Леонид Поликарпович, и не просто разговаривал, а ругался. Ты при этом присутствовала. Расскажи, как было дело.
— Почему ты меня об этом спрашиваешь?
— Пожалуйста, Катя, расскажи мне о том, что произошло вчера вечером между Егоровым и Леонидом Поликарповичем.
— Ничего особенного. Старик набросился на него с упреками, больно не понравилось ему, что Володя со мной гуляет. Тот все выслушал и очень огорчился. И я огорчилась. А потом Леонид Поликарпович ушел, мы с Володей попрощались и тоже пошли по домам. Вот и все.
— Он угрожал старику?
— Кто, Володя? О Господи! Ну нельзя же обо всех судить по себе! Это ты, Иван, всем угрожаешь и бьешь в морды, а Володя человек культурный, он на такое не способен. Я же сказала: он просто огорчился. Ну, ходили мы с ним, разговаривали, что в этом плохого? Почему всякий считает возможным останавливать нас и читать нотации? Я не твоя крепостная, мне уже двадцать один год, могу сама решить, что мне следует делать, а что нет.
— Ты очень изменилась, Катя, — с тоской сказал Иван. — Ты стала сама на себя не похожа. Не знаю, Егоров так влияет на тебя или здесь кроется что-то другое… Нам нужно разобраться во всем, что случилось. Не сейчас, но обязательно надо, Катя. Я люблю тебя.
