— Ежи, дружище. Как же хорошо, — говорит Евка. — Если самому хочется по этой лестнице лезть, то, наверное, не страшно, да?
— Очень хочется, — твердо говорю я. — И совершенно не страшно.
— Хорошо, — повторяет Евка. — Тогда хорошо.
* * *
— Так странно, Ежинька, — говорит Зося. — Так это все странно.
Она мертвой хваткой вцепилась в мой рукав. Хотя я раз сто уже пообещал, что никуда не уйду, даже ночевать останусь, если будет нужно. Но своими руками держать, конечно, надежней, чем полагаться на слова, я понимаю.
— Так этого дня боялась, — говорит Зося. — Каждое утро думала: ну пускай еще сегодня поживет, один денек, неужели жалко? И еще один. И еще. Совсем не понимала, как это можно — взять и отпустить человека в смерть. А не отпускать я не умею. Не знала, что буду делать, когда Евка все-таки уйдет. И вот — все, ушла. И при этом так улыбается, как будто ничего лучше смерти не может случиться с человеком. Вот правда, улыбается. Как будто там хорошо. Даже я ей поверила, представляешь?
И начинает плакать. Это вроде бы правильно. То есть гораздо лучше, чем сдерживаться, все так говорят.
— Хочешь на нее посмотреть? — спрашивает Зося. — Попрощаться.
Господи, конечно, я не хочу смотреть на мертвую Евку. Но ясно, что придется. Зосе это зачем-то надо. Глядит умоляюще, тянет меня за рукав. И хорош я буду, если стану сейчас с ней препираться.
— Смотри, Ежинька, — говорит Зося. — Она улыбается. Мне не показалось. Не обманываю себя. Правда же?
— Правда, — отвечаю я.
Но смотрю не на мертвую Евку. А вниз, туда, где на темно-вишневом ворсе старенького Зосиного ковра сверкают обрывки золотых волокон. Один, два, три — господи, да сколько же их тут.
Улица Бокшто
Bokšto g.
Оплата по договоренности
Сразу видно, хорошая девчонка. Серьезная. Смотрит на меня так, что другой подумал бы: «Ого, я ей нравлюсь!» Но я человек опытный. Этот заинтересованный взгляд художника, изучающего особенности строения моих лестничных мышц, расположение ключиц и прочие анатомические подробности, знаю очень хорошо.
Говорю:
— Привет. Это я.
Улыбается откуда-то издалека, скорее своим мыслям, чем мне. Ничего, лишь бы улыбалась. Добрый знак.
— Диспозиция, — говорю, — такова. У нас за спиной городская филармония. Слева — улица Диджои, Ратушная площадь, фонтан и прочие бесхитростные радости городского бытия. Справа — Врата зари, то есть улица Аушрос Варту. В начале ее стоит базилианский монастырь, в конце — знаменитая Острая брама, а между ними образцовый туристический набор: храмы, блины, деревянные ангелы, янтарные брошки, льняные салфетки, светлое пиво и темный квас. И самое главное: прямо у нас под носом — лучший кофе в городе. Впрочем, дегустацию придется отложить до завтра, а пока просто запомни этот оранжевый ромб. Где бы он ни попался тебе на глаза, знай, что ему можно довериться. А теперь вперед. Нас ждет улица Бокшто, и это так много, что даже не знаю, успеем ли мы все захапать в один присест.
Говорю:
— Выбирай дорогу. Можем пойти по Швенто Казимеро. Это очень красивая улица. Вон та, где арка. С ней только одна проблема — поющие стены. Ну, строго говоря, это не проблема, а дополнительное удовольствие. Но ты в городе новенькая, так что, будь уверена, уж они расстараются, чтобы тебя приворожить. И наверняка добьются успеха. Заслушаешься, откажешься идти дальше, застрянешь там до утра. В принципе ничего страшного, прекрасно проведешь время. Но тогда плакала наша экскурсия. Так что смотри сама.
— А как еще можно пойти?
— Например, по улице Субачяус. Стены там тихие, мостовая смирная, деревья заняты своими делами, на прохожих ноль внимания. Единственное, что по этой улице вечно бродят двойники наших старых друзей, останавливают, заводят разговоры, порой довольно тягостные. Но если помнить, что они просто похожи и к тому же всегда врут…
— Ох, нет. Лучше не надо. Слушай, а можно пройти на Бокшто по крышам, например?
Такая молодец.
— Еще как можно, — говорю я. — Давай руку.
Ладонь у нее теплая, изумрудно-зеленая — на ощупь, конечно, с виду-то рука как рука. Никогда, наверное, не избавлюсь от детской привычки ощупывать чужие цвета, да и не уверен, что надо. Это, конечно, беспардонное вторжение в личное пространство; с другой стороны, а что не вторжение? Родиться — это и есть вторгнуться в чужое пространство, да столь бесцеремонно, что все последующие поступки — уже мелочи.
— Я флюгер! Смотри! Я делаю ветер!
Вертится на скользкой черепице, размахивает руками, хохочет, и свежий весенний ветер, зеленый, как ее ладони, начинает потихоньку отряхивать пыльную июльскую листву. Говорю же, отличная девчонка. Сразу все поняла.
Спрашиваю:
— Ну что, продолжим экскурсию? Или ну ее к черту, будешь дальше тут плясать?
— А можно еще немножко поплясать, а потом сразу экскурсию?
— Тогда пляши вон в том направлении. И думай, как мы будем отсюда слезать.
— А ты что, не знаешь?!
— Знаю, конечно. Но это же твоя прогулка. Поэтому думай. И — вперед.
Но не тут-то было. Дорогу нам преграждает кудрявая красотка в форме офицера полиции. Вот это номер. По крышам они за мной еще не бегали.
Девочка моя застывает на месте, распахнув рот, а я заранее содрогаюсь от внутреннего хохота. Но пока держу себя в руках.
— Каааакиииие люди, — протяжно говорит Таня, демонстративно положив руку на кобуру. — Какие замечательные люди без лицензии на индивидуальную работу с туристами бродят тут, пугая мирных граждан.
— А также мирных сов и мирных летучих мышей, — подхватывает Альгирдас.
Он сидит на трубе, ест мороженое и в отличие от Тани даже не пытается выглядеть серьезным.
— С каких это пор для прогулки со старой подружкой требуется лицензия? — ухмыляюсь я.
— Сколько минут ты знаком со своей «старой подружкой»? — строго спрашивает Таня. — Пять? Или целых десять?
— Обижаешь. Никак не меньше четверти часа. Крепкая, проверенная временем дружба. Не придирайся.
— Буду придираться, пока не получу взятку, — говорит Таня. — Я неумолима.
Ну вот. Теперь я могу схватить ее в охапку и закружить — быстро, быстро, еще быстрее, еще. Я — лучшая в мире карусель, и хитрая Таня хорошо это знает.
— Хватит! — кричит она, задыхаясь от счастливого смеха. — Немедленно поставь меня на место!
Если я послушаюсь, Таня мне этого не простит.
— Эй, парень, — говорит наконец Альгирдас, — верни мне коллегу. Что я стану делать, если ты окончательно развеешь ее по ветру?
