Меньше чем через минуту я увидел прямо возле портика чей-то силуэт. В тени ближайшей колонны прятался какой-то коротышка в костюме.
Я поприветствовал его как положено — так, как это делают столичные полицейские:
— Эй! Вы что тут делаете?
Коротышка обернулся, и я мельком увидел бледное испуганное лицо. Одет он был в старомодный, потрепанный костюм с жилетом, при нем были часы на цепочке, а на голове — ветхий цилиндр. Я решил, что это уличный артист из тех, у кого есть разрешение выступать на территории площади перед церковью, — вот только час для представлений малость неподходящий.
— Сюда, сюда, — поманил он меня.
Я еще раз проверил, на месте ли телескопическая дубинка, и двинулся вперед. Предполагается, что полицейские должны вселять трепет в простых граждан — даже тех, кто готов им помогать. Вот почему мы носим тяжелые ботинки и остроконечные шлемы. Но, подойдя ближе, я понял, что передо мной совершенный заморыш, не выше пяти футов. Чтобы наши лица оказались на одном уровне, мне пришлось наклониться.
— Я видел, как все произошло, сквайр, — проговорил он. — Жуткое зрелище, должен сказать.
В Хендоне вам первым делом вбивают в голову следующее: сначала нужно узнать имя и адрес свидетеля, а потом уже приступать к дальнейшим действиям.
— Ваша фамилия, сэр?
— Конечно, сквайр. Меня зовут Николас Уоллпенни, только не спрашивайте, как это пишется, — я не знаю, потому что никогда не получаю писем.
— Вы уличный артист? — спросил я.
— Можно и так сказать, — отвечал Николас, — во всяком случае, доселе мои представления уж точно ограничивались улицей. Но в такую холодную ночь я бы не отказался разнообразить свою деятельность, обратив ее внутрь. Если вы понимаете, о чем я, сквайр.
К лацкану его пиджака был пришпилен значок — оловянный скелетик, застывший в прыжке. Я подумал, что это слишком готично для оборванного трюкача из подворотни, но Лондон же мировая солянка, здесь чего только не встретишь.
«Уличный артист», — записал я в блокнот.
— Теперь, сэр, расскажите мне, что именно вы видели, — попросил я.
— Многое, сквайр, многое.
— Вы что же, давно здесь находитесь?
Насчет допроса свидетелей я также получил четкие инструкции: не задавать наводящих вопросов. Они всегда должны сами выдавать информацию.
— Да-да, я здесь и утром, и днем, и ночью, — ответил Николас. Лекций в Хендоне он явно не посещал.
— Ну, если вы действительно что-то видели, — сказал я, — вам стоит поехать со мной и дать показания.
— Это будет несколько затруднительно, — ответил Николас, — если учесть, что я мертв.
Я решил, что ослышался.
— Если вас волнует ваша безопасность…
— Меня уже ничего не волнует, сквайр, — сказал Николас, — с тех пор как я умер, то есть последние сто двадцать лет.
— Но мы же разговариваем! — вырвалось у меня. — Как это возможно, если вы мертвы?
— Должно быть, у вас дар, — ответил Николас. — Как у старушки Палладино. Это вы, верно, от отца переняли. Кто он у вас, моряк? Или из рабочих на верфи? Вот и губы у вас его, и этими славными кудряшками тоже наверняка он вас наградил.
— Докажите, что вы мертвы, — попросил я.
— Как скажете, сквайр, — проговорил Николас и шагнул в круг света от фонаря.
Он был прозрачный — как голографическое изображение. Трехмерный, абсолютно реальный — но прозрачный, черт его дери! Сквозь него я ясно видел белый полог, растянутый криминалистами над местом, где было обнаружено тело.
Ну ладно, подумал я. Если едет крыша, это еще не освобождает тебя от обязанностей полицейского.
— Расскажите мне, что вы видели, — попросил я.
— Я видел, как первый джентльмен — тот, которого убили, — шел со стороны Джеймс-стрит. Видный такой, бравый, с военной выправкой, элегантный весь — этакий щеголь. Во времена моей телесности я бы сказал: «Высшего класса».
Николас сплюнул — но на асфальт под ногами не упало ни капли. Он продолжал:
— Потом гляжу — идет второй, со стороны Генриетт-стрит. Не такой разряженный — в самых что ни на есть простецких синих штанах, какие рабочие носят. Вон там они встретились. — Николас указал на пятачок метрах в десяти от портика. — И я вот что думаю: эти двое друг друга знали. Они кивнули друг другу, но чтобы остановиться и поболтать — это нет. Ясно дело — не та погода нынче, чтобы лясы на улице точить.
— Так, значит, они просто прошли друг мимо друга? — переспросил я, отчасти чтобы внести ясность, но в основном чтобы успеть записать все это в блокнот. — И вы думаете, они знакомы?
— Да, но не больше, — ответил Николас. — Не закадычные друзья, это точно, — особенно если учесть дальнейшие события.
Я спросил его, что же это были за события.
— Так вот, тот второй, который убийца, вдруг надел колпак и красный сюртук, поднял палку и тихо, незаметно, очень быстро — так сон смежает веки — оказался за спиной у первого и одним ударом снес ему голову с плеч.
— Вы шутите, — сказал я.
— Нет, что вы, отнюдь. — Николас перекрестился. — Клянусь собственной смертью — а это самое сокровенное, чем может поклясться бедный бесплотный дух. Ужасное было зрелище. Голова слетела с плеч, и кровь хлынула рекой.
— А убийца?
— А он, сделав свое дело, исчез в Нью-роу, растворился, словно гончая в лесу, — ответил Николас.
Улица Нью-роу, подумал я, ведет прямиком к Чаринг-Кросс-роуд, а это идеальное место, чтобы поймать такси или мини-кэб или даже сесть в ночной автобус, если подгадать с расписанием. Таким образом, убийца мог проскочить центр города меньше чем за четверть часа.
— Но это еще не самое страшное, — заявил вдруг Николас. Он явно стремился держать слушателя в напряжении. — Этот, который убийца, — в нем было что-то сверхъестественное.
— Сверхъестественное? — переспросил я. — И это говорите вы, призрак?
— Я дух, да, — сказал Николас, — но это как раз и значит, что я способен при случае распознать сверхъестественное.
— И что же вы видели?
— Убийца не стал снимать свой колпак и сюртук. Вместо этого он взял и сменил лицо, — проговорил Николас. — По-вашему, это не сверхъестественно?
Тут кто-то окликнул меня. Лесли — она принесла кофе.
Стоило мне отвернуться, как Николас мгновенно растворился в воздухе.
А я все пялился на пустое место, как идиот, пока Лесли не окликнула меня снова:
— Ты будешь кофе или как?
Я направился к ней по брусчатке церковного дворика — Лесли, добрая душа, ждала меня, держа по стаканчику в каждой руке.
— Что-то случилось, пока меня не было? — спросила она.
Я промолчал и отхлебнул кофе. Потому что сказать:
