Китайский выкидной ножик, которым парень так и не сумел воспользоваться, нелепо валялся около горки.
Дальше Кирилл действовал автоматически. Сначала схватил рукой в перчатке этот нож и несколько раз полоснул парня по шее, словно пытаясь превратить рваную рану в широченный порез. Никакого испуга не было, но появился холодный расчет. Старший сержант Григорьев понял: все было сделано правильно. Так и только так. И отвечать за смерть этого гаденыша, убийцы с чистыми ручками, он не станет.
Кирилл тщательно стер кровь с лица и куртки полой ветровки убитого, обыскал карманы. Деньги, ключи, коробка с какой-то травой — надо думать, анаша. Но это ерунда, мальчик свою клиентуру снабжал кое-чем куда покрепче. Ключи можно оставить, а остальное следовало взять. Обыкновенное убийство с целью ограбления. Зарезан в криминальной разборке. Или умирающим от ломки наркоманом ради дозы. Что, разве так оно не бывает? Бывает, еще как. Мальчик еще не знал, что печальный конец для него все равно предрешен.
Теперь следовало позаботиться о теле.
Он решил не особенно с ним церемониться. Убитого можно было просто спрятать под горку, надеясь только на одно: вряд ли кто-то сейчас прильнул к окнам. Да и молодежь по тропинке через эту проклятую площадку из ближайшего клуба пока не попрется. В конце концов, грязно здесь.
— Ну, до утра, бизнесмен, — усмехнулся Кирилл. — Утром тебя найдут.
Место убийства и без того было плохо различимо. Но теперь падал снег, через час-два он грозил превратиться в настоящий снегопад. Тогда могут и завтра утром не отыскать Сергея.
Выкидной нож отправился в канализационный люк уже в совсем ином дворе. Кирилл неспешно шел домой, стараясь не попадать под свет фонарей и не сталкиваться со случайными малочисленными прохожими. Ни к чему им видеть то, что творилось у него с курткой. Да и лицо запоминать совсем без надобности.
Он даже дверь своей квартиры открыл и закрыл почти бесшумно, а из света включил только ночник. В ванной тщательно осмотрел всю одежду, смыв мельчайшие следы крови и грязи. И только после этого позволил блаженному чувству сытости овладеть собой и рухнул спать.
Глава 2
Уволенный в никуда
Санкт-Петербург, О.С.Б.
Дневник Вадима Кораблева
— Брежнева не помнишь? — спросил меня Редрик.
И мне осталось только удивленно поднять на него глаза.
Фраза могла показаться совершенно неуместной от парня, похожего то ли на тех «зеленых», кто готов хоть прямо сейчас рвануть защищать какой-нибудь Химкинский лес, то ли просто на хиппи. Ему можно дать лет двадцать — и то уже перебор.
Нет, к тому, что возраст оперативников О.С.Б. — это одно, а внешность — нечто совсем к нему отношения не имеющее, я смогу привыкнуть нескоро. Если привыкну вообще.
— А к чему тут Брежнев — и ведение дневника? — спросил я.
— Н-да, казалось бы, и при чем он тут? — усмехнулся Эд, его приятель из все того же славного отдела.
— А при том! — И Редрик голосом актера Тихонова зачитал по памяти:
— «Дневников на войне я не вел…» «Малая земля», первая книга трилогии.
— Во как оно бывает! Историю помнить надо!
И оба тут же рассмеялись.
— А здесь война постоянная, это уж ты, наверное, понял давно, Вадим. — Редрик вмиг посерьезнел.
— И что, никто дневников не ведет?
— Отчего же? Только учти — не на вынос. Здесь он и должен остаться.
— Ну, это я и так понял, — буркнул я. — Так не нужно тревожить высокое начальство?
— Думаю, нет, — сказал Редрик.
Странный он парень. Вроде, на пару с Эдом, душа любой компании. А вот глаза всегда неулыбчивые. Почему? Расспрашивать его как-то не хочется. Держит человек в себе какую-то тайну — и пусть себе держит.
Вот как с дневником, который я завел.
Еще в детстве отец пытался заставить меня вести дневник, только трактовал это понятие, на мой нынешний взгляд, неправильно. Он считал, что дневник — что-то вроде вахтенного журнала, где отмечаются только события, но никак не их оценки. То, что я сейчас пишу, есть дневник в классическом литературном смысле слова — запись моих впечатлений. Как кочевник степной — что вижу, о том пою.
Зачем? Сам не знаю… Нет, ответ все-таки есть. Человек меняется, когда исподволь, незаметно, а когда и резко. Лет через десять-пятнадцать (а для мага даже пятьдесят — не возраст), я уже начну видеть мир по-другому. Может, тогда эти строчки заставят меня вспомнить, каким я, собственно был. Писатель из меня хреновый, но мне ведь не мемуары издавать. Хотя, может, Отряд «Смерть бесам!» расстарается и выпустит выдержки из моей писанины когда-нибудь — ограниченным тиражом, для служебного пользования. Или в виде фантастического романа — конечно, после соответствующей редактуры.
Впрочем, хватит пачкать зря бумагу. Попытаюсь начать.
Я теперь очень остро ощущаю, что значит выражение «нет биографии». Родился, учился, вступил в комсомол, женился, развелся, защитился, участвовал в научной конференции… У кого-то из столь любимых моей нынешней напарницей авторов есть подобная песенка, только она из одних существительных типа «Дом. Работа. Тринадцатая зарплата». Видел такое и в Инете. Замкнутый круг, беличье колесо.
И опять я не то пишу…
Родился я в Кронштадте, но всю жизнь считал себя ленинградцем. Правда, от Города, который у нас называли именно так, с большой буквы, нас отделял не только залив, но и многочисленные проверки и пропуска — в те времена Кронштадт, морские ворота и щит Петербурга, был островом закрытым. Но все его обитатели чувствовали свое сродство с большим городом. О детстве у меня особых воспоминаний не сохранилось. Школа, пятерки и двойки, футбол на пустыре… Нет, запомнился один момент, когда лет в шесть я попал в Питер, увидел Гостиный двор и понял, что наш, кронштадтский Гостиный — только его уменьшенная, хотя и почти точная копия. Тогда я точно решил, что, когда вырасту, уеду жить в город — там же все большое и настоящее.
Так оно и случилось. Отец мой был военный моряк, заставший еще Великую Отечественную, и не единожды повторял детям фразу из фильма «Офицеры»: «Есть такая профессия — Родину защищать!» И добавлял:
— А нас, Кораблевых, к тому фамилия обязывает!
Старший брат закончил училище Попова в Петергофе и по сей день служит где-то в Североморске связистом. Средний, правда, учился на судоремонтника, но после службы во флоте тоже ушел на сверхсрочную, а потом стал гражданским моряком и осел в Новороссийске. Я же, как самый младший, да еще и поздний ребенок, был определен отцом в ученые. То есть я со времен начальной школы знал, что должен закончить десятилетку (если получится — с медалью), и поступить в институт — желательно, в Политех, славный еще традициями академика Крылова, или в Корабелку. Даже перестройка, захлестнувшая страну в конце восьмидесятых, ничуть не поколебала мою уверенность в предначертанности собственного пути.
