Минут двадцать продолжалось пыхтение и удары лопат о землю, о камни. Милиционеры ругались на то, что земля пронизана корнями, что копать трудно, наконец один из них плюнул и выматерился:
— Твою мать! Хватит! И так не выберется.
— Могут звери раскопать или собаки…
— Да наплевать! Пока раскопают — он уже сгниет.
— Ладно. Теперь по очереди берите монтировку. Его нужно добить. Вдруг кто пойдет мимо, а он будет из-под земли стонать. Живучий, гад. Психи — они живучие. Федорчук, ты первый.
— А куда бить-то?
— Куда попадешь, толстожопый! Бей! Так, так! Теперь Василич! Теперь ты. И ты.
Дальше я уже не слышал. Последние удары погасили мое сознание, и момента, когда меня скидывали в яму и закапывали, я не осознавал.
Дышать было трудно. Меня что-то сжимало со всех сторон, как будто я был придавлен тяжелой стеной. Темно и жутко. Меня начала охватывать паника, но я заставил себя успокоиться — надо определиться, что со мной. Во-первых, кто я и где. Итак — я Сидоров Иван Петрович. И я попал в милицию. И они меня били и решили, что убили. Скорее всего — закопали. Я в могиле. Что делать?
Прежде всего — никакой паники. Когда лежал возле могилы, слышал, что они копали ее неглубоко, а значит, есть шанс. Значит, нужно сосредоточиться и попробовать откопаться. На голове мешок, но руки свободны, зажаты подо мной. Тихонько стараюсь передвинуть их вперед-назад — получается! Осыпаю, утрамбовываю грунт, а он песчаный, где-то под соснами закопали, в лесу.
Добрался руками до лица, осыпал с него песок, вдохнул воздух. Он где-то проходил, где-то есть нора, иначе я бы давно задохнулся. Впрочем, задохнулся ли? При моей регенерации можно ожидать и гораздо более странных событий…
Уперся руками в пол могилы, напрягся изо всей силы, стараясь поднять лежащую на мне толщу лесной супеси. Слава богу, они меня не утопили и не расчленили — тогда бы шансов никаких. А так — у меня полопались сосуды на лице, затрещали сухожилия, но я, как огромный червь, приподнял землю и вырвался наверх, жадно хватая ртом прохладный лесной воздух, напоенный запахом хвои и лесных трав. Остро пахло раздавленной клубникой, видимо, когда убийцы топтались на поляне, они подавили ягоды.
Последним усилием вытолкал себя наверх и застрял в яме — ноги присыпаны землей, а верхняя половина туловища на краю ямы. Сил не хватило выбраться полностью… упал. Спасибо этим уродам — поленились закопать меня как следует. Впрочем, поленились ли? Они были уверены, что наверняка убили. Найти меня все равно найдут, вернее мой труп — так свалят на кого-нибудь, может, на того же отчима погибшей девочки. Я же ему морду разбил. Вот, мол, он и отомстил, и за себя, и за девочку. А может, еще найдут подходящий объект, на который можно навесить дело. Лихо они тут работают, очень лихо. Таких тварей нужно не то что сажать — просто расстреливать! Такие «правоохранители» хуже бандитов.
Полежал на краю ямы, освежился, в голове прояснилось. И тут же почувствовал, что мне трудно дышать. Как будто что-то мешало, стискивало сердце, не давало расправиться груди.
Напрягся, окончательно выдернул себя из ямы и встал на колени, ощупывая тело. На груди руки наткнулись на что-то холодное и острое — наклонил голову, сфокусировал глаза, продираясь взглядом через опухшие, разбитые брови, и в предутреннем сумраке увидел торчащий из груди металлический стержень. Конец стержня был цилиндрическим, со следами ударов молотка. Пощупал спину — с трудом изогнувшись и закашлявшись — стержень елозил по ребрам при каждом вздохе и причинял боль. Сзади стержень был расплющен в форме лопаточки. Определил — фомка или маленький ломик.
Встал на ноги и, пошатываясь, подошел к ближайшей сосне. Потом снова опустился на колени, на подушку из сосновых иголок, примерился, взяв ломик ближе к груди, и рванул изо всей силы, выдергивая его из тела. С первого раза не получилось — упал на бок, меня затошнило от боли, но я сдержался. В груди сразу захлюпало, заклокотало, видать, кровь хлынула в порванные легкие. Стал кашлять, и на губах появилась кровь.
Утерся, собрался с силами и еще раз рванул железку. Она с противным скрежетом по кости выскользнула из меня и упала на землю — как и я, мертвым железом. Я потерял сознание.
Сколько был без сознания — неизвестно. Только, скорее всего, недолго — солнце еще не встало, вероятно, было около четырех утра. Предутренний сумрак, запах свежей земли и крови.
Постепенно дыхание пришло в норму, в груди уже не клокотало, грудь свободно поднималась и опускалась — хорошо быть колдуном. Тебя убивают, втыкают в грудь железки, а ты как огурчик!
«Огурчик» ухмыльнулся распухшими губами и ощупал пеньки на месте передних зубов. Несколько задних тоже были сколоты и при прикосновении языком причиняли невероятную боль, просто до воя, видимо, были обнажены нервы.
Поднялся на ноги и побрел куда глаза глядят. А глядели они у меня на огни города, находившиеся где-то далеко впереди. Остро захотелось увидеть Марию, и я представил ее лицо — таким, каким запомнил его в последнюю нашу с ней ночь, — припухшие от поцелуев губы, влажный розовый язычок, неумело ласкавший меня тогда, когда я уставал, зеленые глаза, смотрящие в мои, как будто хотели рассмотреть там то, что не видно никому, даже мне.
Внезапно как будто что-то щелкнуло, зазвенело, как струна, и я увидел в пространстве багровую нить. Откуда-то я знал, что она вела меня к Марии. Просто был уверен в этом.
Нить была довольно толстой и исчезала где-то в огнях, там, куда я и собирался идти — только чуть левее. Присмотревшись, я увидел вдалеке массив леса и, создав в голове картинку, понял — вдоль этого массива течет небольшая речка, почти ручей, и подходит с тыльной стороны к участку, где стоит дом Марии. То есть, чтобы добраться до ее дома и при этом максимально избежать попадания на глаза кому-нибудь из аборигенов, нужно добраться до речки, спуститься в овражек и зайти с тыла. Все просто, все легко! На словах.
А на деле — идти было трудно. Сломанные ноги, видимо, плохо срослись, криво, я ковылял, будто какой-то инвалид, в сущности — я таким и являлся. Левая рука искривлена, в челюсти справа вмятина — сюда бил участковый этим самым ломиком. А удар, пробивший мне грудь, был, так сказать, контрольным выстрелом. Ни один человек с ломиком в груди никогда бы не выжил. Или я не человек?
Дорога к лесу заняла около часа, я наращивал скорость и в конце уже довольно шустро передвигался — как полураздавленный автомобилем краб, волочащий сломанные ноги к морскому прибою.
Ноги тряслись от слабости, суставы, перебитые негодяями и каким-то чудом восстановившиеся, скрипели, трещали и грозили лопнуть — видимо, времени, чтобы восстановиться, было все-таки недостаточно. Но мне нужно двигаться, и, сжав обломки зубов, я упорно, как человек из рассказа Джека Лондона «Любовь к жизни», тащился и тащился вперед, теряя сознание и снова пробуждаясь. Тело работало практически без моего участия, и я даже удивился, когда в конце концов оказался у забора позади дома Марии. Дошел.
