Вдруг проявив твердость духа в достижении цели, Глэдис попыталась заглянуть в решетчатое окошко, деловито выглядывающее из густого покрывала колючего плюща, но, даже встав на цыпочки, едва дотянулась носом до подоконника. Тогда с решительной миной она направилась к бочонку, подозрительно темному от сырости, и постаралась столкнуть его с места. Судя по недоумению, отразившемуся в лице дуэньи, он оказался гораздо тяжелее, чем выглядел.
Поскорее пристроив бутылки на неровные каменные ступеньки мастерской, я бросилась помогать бедняжке, пока она не надорвала живот, но никак не ожидала, что бочонок будет неподъемным. Отчего-то мигом вспомнилась разнесчастная козетка, едва выволоченная в центр комнаты, откуда ее на следующий день переносили двое лакеев.
– Проклятье, в моем доме даже бочки невозможно передвинуть, что уж говорить о козетках? – выругалась я.
– Железное дерево… – Глэдис едва дышала, интеллигентные очочки скособочились. – Ваш отец считал его лучшим материалом в строительстве, потому что эту гадость даже короеды отказываются точить.
Дюйм за дюймом, кое-как мы перетащили бочонок к стене.
– Главное, ноги не переломать. – С серьезной миной Глэдис осенила себя святым знамением и поцеловала спираль, висевшую на золотой цепочке вместо украшения.
– Давай я! – попыталась остановить я впавшую в азарт женщину. – Я моложе и ловчее, мне проще.
– Если я упаду и сверну себе шею, то конца света не случится, а если вы – то убийце нашего дорогого Валентина достанется огромное состояние. Разве могу я доставить мерзавцу такую радость?
Пока она карабкалась на крышку, я пыталась избавиться от надоедливой мысли: интересно, с каких пор «глубокоуважаемый суним Вишневский» превратился для моей наперсницы в «нашего дорогого Валентина»?
Как выяснилось, бочонок мы поставили недостаточно близко. Глэдис пришлось вытянуться во весь рост и схватиться за подоконник, чтобы заглянуть в грязное от пыли и дождевых разводов оконце.
– Ничего не вижу, – заключила она.
– Может, он уже…
– Преставился?
– Наклюкался.
– Даже для вашего дядьки еще рановато.
– Вы ищете сунима Уилборта? – прозвучал недоуменный голос. Застигнутые врасплох в совершенно дурацком положении, мы обе оглянулись. Бочка под Глэдис протестующе заскрипела. На нас с плохо скрываемым изумлением таращился лакей.
– О! Людвиг! – обрадовалась Глэдис.
– Пимборти, – вежливо поправил тот.
– Пимборти, ты знаешь, где сейчас суним Уилборт? – улыбнулась дуэнья, возвышаясь над землей на добрых пять футов[6].
– Так сегодня же четвертый день седмицы. Он с самого утра уехал в город, на собрание Королевского общества изобретателей.
– О, Королевское общество изобретателей! Какая прелесть! – Сказать честно, меня насторожил наигранный энтузиазм в голосе дуэньи.
Она протянула изящные, совсем молодые руки к слуге:
– Дорогой мой, помогите же мне слезть с этой ужасной бочки.
Когда женщина оказалась крепко стоящей на земле, лакей указал пальцем в сторону дома:
– Я пойду?
И поторопился удалиться, вероятно, горя желанием рассказать о сумасбродстве молодой хозяйки всей прислуге, кого только сможет встретить. Наверное, даже привратнику.
– Спасибо, Людвиг! – крикнула Глэдис ему в спину.
– Пимборти! – не оборачиваясь, поправил слуга.
– Все равно спасибо!
Когда он скрылся из виду, то я набросилась на дуэнью с расспросами:
– Что значит «Королевское общество изобретателей»?
– Это значит, что двумя бутылками виски мы не обойдемся, – со знанием дела оповестила та. Одновременно мы оглянулись к пузатым сосудам темного стекла со следами пальцев на пыльных боках. Напиток нагревался на оглушительном солнце.
Тут раздался страшный протяжный стон, заставивший нас испуганно оглянуться. Самая прочная в мире бочка из железного дерева развалилась на части, не выдержав веса хрупкой женщины.
* * *
Королевское Общество Изобретателей (на вывеске каждое слово начиналось с большой буквы) находилось в лихорадочном возбуждении, и лекционный амфитеатр, где проходила встреча «изобретательных» умов, гудел от десятков возбужденных голосов. Внизу у грифельной доски, завешанной неведомыми мне чертежами, попеременно то краснел, то бледнел молоденький гений. И бледность его лица, и интенсивность румянца напрямую зависели от комментариев, услышанных от соратников.
Когда мы с Глэдис потихонечку прошмыгнули на собрание и устроились на самом верхнем ряду, юноша как раз спорил о целесообразности использования какого-то жутко дорогого кристалла такой концентрации магии, а главное стоимости, что уважаемое блистательное сообщество изобретателей захлебнулось слюной от возмущения. Другими словами, золотые на выпуск прибора давать не хотели.
– Думаешь, они подерутся? – тихо полюбопытствовала я у зевающей в кружевной платочек Глэдис.
– Хотелось бы, – отозвалась она и, сняв с носа очочки, принялась натирать круглые стеклышки. – Драка, конечно, развлечение третьесортное, но на безрыбье и рак – рыба.
Дядюшка Уилборт, очевидно, решивший, что одного дня непризнанных гениев, скандалы несущих, с него довольно, стал потихонечку пробираться к выходу.
– Дядюшка! – сдавленным шепотом позвала я, перегнувшись через стол. Он резко оглянулся. Испуганный взгляд остановился на нас с Глэдис, и я помахала рукой.
– Подожди нас, сбежим вместе!
Мы встали, но тут Глэдис неловко перевернула стул, и в неожиданно возникшей паузе по лекционной зале разнесся немыслимый, усиленный эхом грохот.
– Ой! – вздохнула она, по-девичьи прижав пальчики к губам.
В зале установилась дивная ошеломленная тишина, и как-то мигом стало ясно, что спрятаться между рядами не получится. Судя по изнуренным жарой лицам, премногоуважаемым самоучкам хотелось сбежать домой, но было страшно позволить такую вопиющую дерзость перед председателем.
Коль на нас таращилась пара десятков изобретателей, пришлось проявить хорошие манеры.
– Здрасте. Я Анна. – Я ткнула пальцем в сторону Уилборта. – Его племянница.
Ладно, будем честными, не слишком хорошие манеры.
– Вы решили вступить в наше общество? – Глаза председателя хищно блеснули, а на голове, подобно воинственному хохолку, поднялась жиденькая прядка, прилизанная на лысину.
– Я не настолько талантлива, – моментально отказалась я от небывалого счастья.
– Тогда что вы тут делаете? – изогнул брови председатель.
В испитом, опухшем лице дядьки Уилборта появилась мольба. Он явно не хотел, чтобы его с позором выставили из бесполезного общества.
