Черт побери, если тут целая деревня ушла под воду, сложно было придумать более бестактный вопрос. Он умоляюще смотрит на Билли: помоги, друг, я тону! Билли в ответ лишь таращит глаза: сам вляпался – сам и расхлебывай.
Тед не отвечает. То ли не расслышал вопроса, то ли решил его проигнорировать – мол, что с него, сумасшедшего, взять. Вместо ответа он хватает Джо за руку:
– Живо, живо!
Джо и Билли проходят за ним вглубь теплицы.
Подсобка невероятно огромная. В торце, выходящем к морю, – распахнутые настежь кованые двери. Джо вновь принимается гадать, как теплица выдерживает зимние ветра и почему до сих пор не рухнула. Даже сейчас видно, как стекло прогибается от ветра, и вся конструкция непрерывно скрипит и стонет. Воображение рисует страшную картину: все стены лопаются одновременно, наполняя внутреннее пространство миллионами смертоносных стеклянных лезвий.
Очевидно, пока это не случилось. То ли плющ спасает, то ли заросли дрока и невысокие коренастые деревья на краю обрыва. А может, стекло здесь непростое, какое-нибудь многослойное, бронированное, каким во Вторую мировую оснащались кабины военных самолетов.
– Сюда! – кричит Шольт. – Сюда, сюда, нам выше!
Они выходят сквозь кованые двери на улицу и попадают на винтовую лестницу, какую ожидаешь встретить в каменном замке, а никак не за стеклянной стеной теплицы на краю обрыва. Ветер лютует, так и норовит столкнуть их в пропасть. Джо успевает пожалеть, что надел просторный плащ: тот развевается и хлопает на ветру, как крыло исполинской летучей мыши.
Шольт одолевает последнюю ступеньку, и они выходят на крышу теплицы, где оборудовано что-то наподобие крытой веранды. Всюду валяется копившийся десятилетиями хлам: старая ручная косилка, две шины, мотки проволоки и заборные столбы. Билли Френд хмурится навстречу пронизывающему до костей ветру и вдруг взвизгивает, споткнувшись о груду человеческих конечностей, которая при ближайшем рассмотрении оказывается сваленными в кучу руками пластиковых манекенов. Он облегченно выдыхает.
– Что это?!
– В хозяйстве все пригодится, – набожно произносит Шольт и ведет их дальше, к своего рода башенке.
По веранде гуляет холодный сквозняк, а в воздухе стоит странный запах сухой листвы, сахара и скипидара. Сквозь завывания ветра и рев волн Джо различает новый звук, низкий оркестровый трезвон, что доносится одновременно со всех сторон. Если точнее, он исходит от высоких узких ящиков, которые стоят всюду аккуратными рядами.
– Пчелки мои, – говорит Тед Шольт. – Живые. – Кто бы сомневался! – Люблю их. Простые твари. Незатейливые. Конечно, ухода требуют. И при этом, как ни парадоксально, – чтобы их никто не трогал. Мед вкусный – вересковый, с примесью дрока. Иногда и еще что попадет. Я его отдаю миссис Трегенце, а она меня яйцами подкармливает и прочим. Прошлым летом три улья потерял. Позапрошлым – два. Пчелам нынче худо. В Америке так и вовсе беда: у некоторых все пчелы перемерли. Гибнут они, мистер Спорк. По всему миру. Знаете, какой процент производимых в мире продуктов питания напрямую зависит от пчел?
– Нет.
– Примерно треть. Если пчелы вымрут, для человека это будет катастрофа. Массовые переселения. Голод. Войны. А то и что похуже. – Он качает головой. – Страшное дело. Но мы же слепцы, верно? Мы ничего не видим. – Он вновь уходит в свой внутренний мир, и его взгляд принимается блуждать. – Пожалуй, это очередной знак. Давно пора начинать… Надеюсь, не опоздали.
Петляя между ульями, Шольт подходит к накрытому брезентом возвышению посреди веранды.
– Маскировка, понимаете? Где лучше всего спрятать дерево? В лесу, естественно. Ну… а это где спрятать? В лесу пчел!
Он откидывает брезент, под которым оказывается латунный предмет высотой в три фута, с серебряной чеканкой по бокам. Вещица в духе ар-деко. В духе модерна. В духе Искусств и Ремесел. Почти наверняка выполненная на заказ. Красивая – глаз не отвести.
Это – улей.
Корпус улья классической формы, в виде сужающейся книзу башни из бубликов. Поверхность украшена витиеватым чеканным орнаментом из линий и завитушек, а наверху расположена странная емкость, в которой явно должно что-то лежать. Здесь чего-то не хватает: улей похож на «роллс-ройс» без фигурки Ники на капоте. Что же следует поместить в эту емкость? Впрочем, ответ очевиден.
– Книгу, – напряженно выдавливает Шольт.
Джо виновато вздрагивает и достает из сумки ерундовину.
– О да, – бормочет Шольт. – Прочти книгу, заглуши барабанный бой. Заглуши бой. – Тут он подозрительно прищуривается. – А она работает?
– Полагаю, да. Я сделал все, что мог. Вещица… удивительная.
– Да, – бормочет Шольт. – Да, разумеется. Вы очень добры. Это весьма кстати. Не знаю, впрочем, одобрил бы Рескин? Истина и обман. Свет и тень. Раньше считалось, что суть готической архитектуры в том, чтобы создавать пространства для теней. Все эти украшательства – они про то, что не видно глазу. Маскировка. Божественное сокрыто в темноте. Не уверен, одобрил бы он… Но мы же не Рескины, так?
– Ну да, – поразмыслив, отвечает Джо. – Не Рескины.
Шольт показывает рукой на улей и вдруг как с цепи срывается. Машет руками, подталкивает Джо к улью, узловатые пальцы торопят: быстрей, быстрей! Джо помещает книгу в емкость и собирает воедино различные элементы. Это сюда, вот так. Устройство немедленно открывает обложку и принимается листать страницы. Шорх-шорх-шорх. Возвращается к началу. Зубчики входят в отверстия на полях каждой страницы, быстрая латунь мелькает, точно языки ящериц. Недурно.
Точнее – просто невероятно! Заводная вещица простояла без дела много лет (и без подзавода? Или эта штука приводится в движение как-то позатейливей?). Джо закрывает панельку, подметив с внутренней стороны тот же странный символ, похожий на вывернутый ураганным ветром зонтик. Изнутри улья вдруг доносится странный ускоряющийся рокот или щелканье, и Джо с трудом удерживается от того, чтобы воздеть руки к небу и воскликнуть, подобно доктору Франкенштейну: «Он ожил!» Пожалуй, это было бы неуместно.
Шольт в безмолвном восторге обнимает Джо, а потом и не успевшего насторожиться Билли.
Тут крышка улья распахивается.
Изнутри начинают подниматься пчелы. Гуськом, каждая на своей крошечной платформе, они выплывают на тусклый солнечный свет и нежатся в нем, подрагивая крылышками, словно потягиваясь после долгого дня или обсыхая. Десять, двадцать, тридцать пчел заключают улей в восхитительную, геометрически выверенную спираль. Их становится все больше. Джо потрясенно наблюдает. Они ведь живые, да? Они ведь не могут быть… механическими?
Он присматривается внимательней. Ну да, чугун. И золото. Крошечные лапки на шарнирах. Джо вдруг сознает, что ничего не знает об устройстве настоящих пчел. Вероятно, даже вполне возможно, что он не смог бы отличить особь редкой apis mechanistica с металлическими на вид крыльями и хитиновым, будто чеканным тельцем (если бы такой вид существовал) от пчелы из настоящего золота. В голове у Джо телеведущий Дэвид Аттенборо, лежа на животе, рассматривает пчелу и назидательным сипловатым тоном рассказывает о ее красоте: Это поистине редчайшее насекомое может годами пребывать в состоянии спячки, дожидаясь благоприятных условий для жизни. Оно столь необычно, что не имеет естественных врагов… Из всех земных обитателей лишь человек представляет опасность для этой удивительной пчелы… Она великолепна.
Джо тянется к одной из пчел, но потрогать не решается. Насекомых он не очень любит. Они неприятные и инопланетные. Ближайшая пчела замирает и начинает вилять брюшком; слышится механическое жужжание и едва различимый дзыньк. Затаив дух, Джо все же прикасается кончиком указательного пальца к ее спинке. Она комнатной температуры. Сухая. И вроде бы ничего не имеет против его прикосновений. Ну да, механической пчеле все равно, а вот живой… кто ее знает. Наверное, живая не обрадовалась бы. С другой стороны, пчелы по природе своей флегматичны, тем более спросонок. Быть может, представители вида apis mechanistica любят, когда их гладят. Он убирает руку. Пчела скатывается на пол, издает совершенно отчетливый металлический бымц и, опрокинувшись на спинку, замирает.
