Денисов натянул рукавицу и бегом припустил к собственному дому. Не обметя на крыльце валенок, проскочив в два шага сени, он ворвался в заднюю комнату, огляделся. Прибравшись после завтрака, жена Людмила сидела за столом, изучала «Последнюю колонку» газеты «Труд».
— Катька тут ишшо? — с порога грозно спросил Денисов.
Людмила, настороженно глядя поверх очков, кивнула.
— Одна?
— Сдурел? — Жена, заметив движение Денисова, поднялась, загородила путь.
Отодвинув ее в сторону, участковый распахнул дверь в спальню дочери.
Катерина не спала, была, к счастью для Денисова, одета и как раз заканчивала застилать кровать. Появления отца испугалась страшно — в селе Светлый Клин, как и во всех ближайших селах, не принято врываться в спальни к взрослым дочерям, и если отец врывается-таки, значит, повод более чем серьезный. А если при этом твой отец — оперуполномоченный, то предположить можно лишь самое страшное.
Катя, так и не покрыв подушку вышитой салфеткой, осела на постель, едва слышно выговорила:
— Что с ним?
Денисов, поняв, что выводы он сделал неправильные, смутился, отвернулся, попятился:
— Катюха, выдь на час, вопросы к тебе имеются.
Дочь быстро оправилась, взяла себя в руки, вышла с гордо поднятой головой. Денисов, по-прежнему в валенках, полушубке и шапке, сидел за столом напротив жены, виновато смотрел на Катю.
— Ты уж прости, невесть что подумалось… Доброе утречко! Поздно вчера вернулась?
— Папа, давай ближе к делу? Что случилось?
Денисов уперся взглядом в натекшую с валенок лужицу, смущенно кашлянул, со вздохом вновь поднял глаза на дочь.
— Скажи, а Николай, который Крюков, который из «Светлого Пути», вчера объявлялся?
Катя медленно помотала головой.
— Не объявлялся или ты не знаешь?
— Он… был. Но мы не виделись. Мама, — она повернулась к Людмиле, — мамочка, какая же я дура!
И тут Катюху прорвало. Кинувшись к сидящей матери, вцепившись в ее колени, она ревела, как в детстве, причитала, пересказывая вчерашний вечер, свое постыдное поведение, свои переживания сегодняшней бессонной ночью.
Денисов потел и стеснялся: не должен он был видеть этой сцены, никак не должен! Дочка не ему доверяется, матери, а он тут лишний, он обязан уйти, а как уйдешь, если в курсе таких событий надо быть обязательно? Наконец в сбивчивой речи девушки послышалось важное.
— Стоп! Что за Макарский?
Катюха обернула к нему заплаканное лицо, всхлипнула.
— Я же говорю — из областной филармонии!
— В очках который? И что он?
— Я же говорю — весь вечер меня обхаживал, в город звал, место в театре обещал, общежитие…
— А ты?
— А я — дура! — Девушка вновь принялась всхлипывать. — Колька так и не приехал — ну, я и разозлилась! Подыгрывать стала, увлеклась…
— И где он ночевал?
— Кто?
— Макарский!
— Точно сдурел! — покачала головой Людмила.
— Да я почем знаю, где он ночевал? — раздосадованно произнесла Катя. — Я как из клуба вышла — сразу Колькины лыжи узнала. Значит, он был… и видел… меня с этим!
Катерина снова зарыдала, уткнувшись в колени матери. Людмила посмотрела на мужа, тот вопросительно округлил глаза, указал подбородком на дочь, пожал плечами — дескать, что происходит? Жена тихонько развела руками — дескать, что ж тут непонятного?
Не баловство, значит. Значит, любовь…
Это было плохо, это было не передать как плохо! И дело вовсе не в том, что рановато дочери о таких вещах думать — думать-то как раз самая пора. Но с кем?! Пусть бы в Петьку Красилова влюбилась — хороший парень, хоть и делает вид, что умный слишком. Или Мишка-гармонист — хоть и раздолбай временами, но тоже не самый худший кандидат. А Николай Крюков… Николай — это очень, очень плохо.
Денисов поднялся, переступил валенками в луже.
— В кабинете буду, — буркнул, ни к кому конкретно не обращаясь.
Наверное, как раз сегодня непременно нужно было совершить обход, узнать, где провели ночь Крюков и Макарский, где они сейчас. Вдруг беспокойство дочери оправданно? Вдруг один из них, а то и оба валяются где-нибудь за рыбацкими сараями с пробитыми головами или ножевыми ранениями? Однако почему-то Денисов был уверен, что основные события произойдут нынче не на окраине села, не на задах Светлого Клина. К тому же, не доходя до кабинета, он увидел Макарского. Представитель областной филармонии визгливо скандалил возле колхозной конторы. Участковый подошел, сурово глянул на ссорящихся.
— Ну? — коротко спросил у председателя.
— Доброе утро, Федор Кузьмич! Полюбуйся! — Председатель развел руками.
— В чем дело, гражданин?
— Официально заявляю! — петушился Макарский. — Меня обманом заманили в эту дыру, а теперь не хотят выпускать!
— Переведи! — попросил Денисов председателя.
Тот вздохнул.
— Вчера товарищ прибыл в колхоз с целью посетить концерт сельской молодежи. Теперь товарищ желает вернуться обратно и высказывает свое недовольство тем фактом, что рейсовый автобус пойдет в район только через три часа.
— Я, между прочим, свой законный выходной трачу! — встрял возмущенный Макарский. — Мне что обещали?
— А что вам обещали? — заинтересовался участковый.
— Мне обещали удобство, комфорт и кучу талантливых самородков! И что я получил? Бездарную деревенскую самодеятельность, невыносимый холод, жесткий топчан и отсутствие транспорта! Вы это называете комфортом?
— Тихо-тихо-тихо! — выставил ладони Денисов. — Успокойтесь. Бездарную, значит? Семен, отправил бы ты его с Витькой своим, а?
Председатель изумленно вытаращился:
— Да как же?..
— Ничего, пешком нынче походишь. Отправь-отправь! Вони на селе меньше станет.
Лицо Макарского перекосилось, но возмущение не вылилось в визгливый протест — таким тоном произнес участковый последнюю фразу, таким взглядом одарил городского, что отбил у того всякую охоту продолжать перепалку.
А Денисов уже повернулся спиной, уже неторопливо шествовал к милицейскому кабинету.
— Ишь ты! — качал головой. — Бездарная самодеятельность…
Ему, присутствовавшему вчера от и до, концерт очень понравился. И, конечно же, больше всего понравилась сцена из «Дамы с камелиями» — родная дочь разговаривала и вела себя как-то по-заграничному, превратившись из вчерашней деревенской школьницы в незнакомую, зрелую и умудренную опытом женщину. «Как в кино!» — шептала ему в ухо Людмила, и он был с нею абсолютно согласен.
— Вчера, значит, горы золотые Катьке сулил, а нынче — вона как…
Денисов обмел на крылечке валенки куцым веником, отпер и тут же плотно прикрыл за собою дверь, разделся в крохотных сенцах, переобулся в удобные разношенные туфли. Валенки внес в комнату, приткнул на просушку к голландке. Присев на корточки, отворил дверцу-заслонку, пошерудил кочергой горящие поленья. Выпрямился, обвел взглядом кабинет — массивный стул, простой стол с выдвижным ящиком, сейф в углу, карта района на оштукатуренной стене. «Голая», без абажура, лампочка под потолком. Аккурат под лампой — табурет для посетителей. Что уж говорить? Неуютный кабинет. Вроде ничего такого неприятного или угрожающего — но оказаться на табурете под лампой панически боялись все в селе. Может, не в обстановке дело, а в энергии, которая скопилась здесь за двадцать пять лет службы?
