— Ты бы предпочла, — очень нежно проговорил он, — чтобы я ушел и вернулся с нефилимом?
Нефилим — гроза всех чудовищ и тех, кто мог бы быть чудовищем. Магнус был уверен, что эта девушка могла бы быть чудовищем. Он знал, что и сам он мог бы быть чудовищем.
Но он знал и еще кое-что. Он не собирался оставлять парнишку в логове чудовища.
Глаза девушки расширились.
— Ты Магнус Бейн, — сказала она.
— Да, — ответил Магнус. Порой хорошо, что тебя узнают.
— Тела наверху. В голубой комнате. Ему нравится с ними играть… после.
Она вздрогнула и отошла с дороги, исчезнув в тени.
Магнус расправил плечи. Он предположил, что их разговор подслушивали, раз ему не был брошен вызов, и не появились другие вампиры, когда он поднимался по винтовой лестнице, ее золото и пурпур терялись под серым ковром, но форма оставалась нетронутой. Он поднимался все выше и выше к номерам, где, как ему было известно, вампирский клан Нью-Йорка развлекали своих уважаемых гостей.
Достаточно легко он нашел голубую комнату: она была самой большой и, наверно, самой роскошной из всех номеров отеля. Если бы это место по-прежнему было отелем в нормальном смысле этого слова, то гостям в этих кварталах пришлось бы понести значительные убытки. В потолке была пробита дыра. Сводчатый потолок был выкрашен в бледно-голубой, цвет яйца дрозда, нежно-голубой, каким по представлению художников должно быть летнее небо.
Настоящее летнее небо виднелось в дыре на потолке, неумолимо пылая белым, такое же безжалостное, как одолевающий Карнштайна голод, горящее так ярко, как факел в руках того, кто собирается встретиться лицом к лицу с чудовищем.
Магнус увидел по всему полу пыль, скопление которой не было простым результатом времени. Он увидел пыль и тела: сгорбленные, разбросанные в стороны как тряпичные куклы, растянувшиеся как раздавленные на полу и стенах пауки. В такой смерти не было никакого изящества.
Среди них были тела подростков, которые стремились к бесстрашной охоте на хищника, преследующего их улицы, которые невинно полагали, что добро восторжествует. Но были и другие тела, более старые и принадлежащие детям помладше. Детям, которых Луис Карнштайн похищал на улицах Рафаэля Сантьяго, убивал и удерживал.
Этих детей нельзя было спасти, подумал Магнус. В этой комнате не было ничего, кроме крови и смерти, эха страха, потери всякой возможности на спасение.
Луис Карнштайн был безумен. Такое иногда происходило с возрастом и с отдалением от человечества. Магнус видел, как такое случилось с другим магом тридцать лет назад.
Магнус надеялся, что если когда-нибудь он и сам вот так сойдет с ума, станет настолько безумным, что будет отравлять воздух вокруг себя и причинять боль всем, с кем соприкоснется, то рядом с ним будет тот, кто будет достаточно его любить, чтобы остановить. Убить его, если это понадобится.
Множество брызг и кровавые отпечатки рук украшали выцветшие голубые стены, а по полу растеклись темные лужи. Кровь принадлежала людям и вампирам: вампирская кровь была более глубокого красного цвета — красного, который всегда оставался красным, даже когда высыхал, красная навсегда. Магнус обошел пятна, но в одной луже человеческой крови увидел что-то сверкающее, практически утопившее последнюю надежду, но упрямо блестевшее, что привлекло его внимание.
Магнус остановился и вытащил из темной лужи блестящий предмет. Это был крестик, маленький и золотой, и он подумал, что, по крайней мере, мог его вернуть Гваделупе. Он положил его в карман.
Магнус сделал шаг вперед, потом еще один. Он не был уверен, что пол выдержит, но знал, что это всего лишь предлог. Ему не хотелось расхаживать среди смерти.
Но внезапно он понял, что должен это сделать.
Должен, потому что в дальнем углу комнаты, в глубокой тени, он услышал ужасные, жадные чавкающие звуки. Он увидел мальчика в руках вампира.
Магнус поднял руку и силой свое магии подбросил вампира в воздух и откинул к одной из испачканных кровью стен. Он услышал треск и увидел, что вампир сполз на пол. Долго лежать он не будет.
Бейн бросился через комнату, спотыкаясь о тела и поскальзываясь на крови, упал на колени рядом с мальчиком и взял его на руки. Он был молод, пятнадцать или шестнадцать лет, и он умирал.
Магией Магнус не мог вернуть в тело кровь, особенно в то, которое уже угасало из-за ее нехватки. Он прижимал одной рукой заваливающуюся темноволосую голову мальчика, глядел на его трепещущие веки и ждал, когда наступит момент, когда тот смог бы сосредоточиться. Момент, когда Магнус смог бы с ним попрощаться.
Мальчишка так и не посмотрел на него и не заговорил. Он вцепился в руку Магнуса. Но маг подумал, что парень потянулся рефлекторно, как мог бы ребенок, но продолжал утешать его, как только мог.
Мальчик вздохнул раз, два, три, а потом его хватка ослабла.
— Ты знаешь его имя? — грубо потребовал у него Магнус о вампире, который его убил. — Это был Рафаэль?
Он не знал, почему об этом спросил. Он не хотел знать, что мальчик, которого Гваделупе послала его найти, только что умер у него на руках, что последний член доблестной обреченной миссии по спасению невинных практически выжил, надолго, но не совсем. Он не мог забыть умоляющего взгляда на лице Гваделупе Сантьяго.
Он оглянулся на вампира, который не шевелился, чтобы нападать. Он сидел, прислонившись к стене, куда его отбросил Магнус.
— Рафаэль, — медленно ответил вампир. — Ты пришел сюда в поисках Рафаэля? — Он издал короткий, резкий, почти недоверчивый смешок.
— Что в этом смешного? — потребовал Магнус. У него в груди поднималась темная ярость. Прошло много времени с тех пор, как он убивал вампира, но был готов снова это сделать.
— А то, что Рафаэль Сантьяго — это я, — ответил парень.
Магнус уставился на мальчишку-вампира — на Рафаэля. Тот прижал колени к своей груди, обхватив их руками. Под шапкой буйных локонов на него смотрело лицо в форме сердца, как у его матери, большие темные глаза, которые очаровывали бы женщин или мужчин, когда тот вырос бы, и испачканный кровью мягкий детский рот. Кровь закрывала нижнюю часть его лица, и под нижней губой Магнус видел белый блеск зубов, как алмазы в темноте. Во всей комнате, полной ужасной неподвижности, шевелился только он. Парень дрожал, все его тонкое тело сотрясала мелкая дрожь, он трясся так сильно, что Магнус это видел. Дрожь казалась неистовой, зубы стучали от холода кого-то настолько холодного, что тот вот-вот скользнет в неподвижность и смерть. В комнате, полной смерти, было настолько жарко, как в представлении смертных об аде, но мальчик дрожал так, будто ему было очень холодно и он никогда больше не согреется.
