Мне плохо помнится, что было потом. Метро… трамвай… больничный морг… безумные глаза людей, понявших, что ящик за нужным номером пуст… немного усилий для того, чтобы они поверили в то, что так было всегда и что так быть и должно… что Даниила Заходова никогда не было… не было… не было… и снова улица, неласковое солнце, снег, холод…
Я зашла в телефонную будку и набрала знакомый номер.
— Ветер?
— Да-а-а…
Ветер — Настоящий. Но, несмотря на то, что, в отличие от многих, Настоящим он стал по своей собственной воле, он единственный из Них, кому я доверяю… в той степени, в какой вообще можно доверять Настоящим.
— Это Алена.
— Я тебя узна-а-ал…
У Ветра странная манера говорить, растягивая гласные. Сперва я думала, что это выпендреж, и меня эта манера страшно раздражала. Потом привыкла.
— Ветер, Даню убили. В морге его нет. Ветер, ЧТО МНЕ ДЕЛАТЬ?
— До-омой не хо-о-оди, — сказали в трубке после долгой паузы, — Если, ко-онечно, не пере-едумала о-относительно своего ста-арого решения…
— Да?
— У-убьет. Фа-аза перерожде-ения.
— Что мне делать, Ветер?
Я поняла, что опять реву. Слезы прорывались сквозь броню запретов, которые я пыталась поставить перед собой. Вот возьму и прямо сейчас прямо здесь впаду в истерику.
— У-успокоиться, — сказал Ветер. И я, как ни странно, успокоилась. Стояла, шмыгая носом…
— Ты где сейча-ас? — спросил он.
— У больницы. Вот только вышла, убедилась, что Даньки нет — и тебе позвонила.
— Спятила? Ты одной из нас стать торопишься? Убирайся оттуда, немедленно! Куда хочешь, но прочь!
Хм, а мне раньше казалось, что Настоящие не испытывают никаких эмоций — Ветер сам говорил об этом столько раз, что я уже перестала считать. И вот теперь я могла бы поклясться, что он волнуется.
— Я к тебе приеду.
— Нет. Здесь он тебя найдет — именно через меня. Найди какого-нибудь друга-подругу там… дальнего… о котором он не знает. Можно в другом городе. Три недели надо переждать. Все, пока.
— Пока, — сказала я коротким гудкам в трубке, нажала рычаг аппарата, подумала и… стала набирать номер, вглядываясь в полустершиеся цифры на ладони.
Только в автобусе я поняла, что так и не выяснила, чья рука держала нож, отправивший Даньку в Посмертье… а сейчас это уже стало невозможным — все, кто могли бы мне поведать об этом, помнили уже совсем иное, старая память затерлась и восстановлению не подлежит… да, впрочем, так ли важно, чья это была рука?..
— У меня проблемы, — сказала я, вваливаясь в квартиру, из которой ушла утром. Черт, как бы все обставить так, чтобы не вышло «я к вам пришел навеки поселиться»?
— Излагай, — согласился Андрей.
— Н-нет, — я помотала головой.
— Ну ладно, не хочешь — не излагай, — снова согласился он, — проходи, чего на пороге стоишь…
— Можно я позвоню?
— Конечно.
Я набрала номер Ветра, послушала длинные гудки… никто не поднимал трубку. Дела-а… Ведь он испугался. Банально испугался. Неужели это действительно так страшно?
— Никого нет дома? — сочувственно спросил Андрей, ставя чайник на плиту.
— Нету, — рассеянно ответила я и добавила просто так, как само собой разумеющееся:
— Мне надо где-то пережить три недели. Дома нельзя.
Андрей присвистнул.
— Ты что же, убила кого, красна девица?
— Нет… Я… я все объясню — только… ты живешь один?
Он засмеялся и развел руками — то ли удивленно, то ли испуганно.
— Ну я балдею от напора — подумать только, я знаю эту женщину всего лишь сутки, она лишь одну ночь провела на моем диване…
— Не юродствуй, — я нахмурилась, — да или нет?
— Да. Да, я один… пока. Это повод?
— Ты подходишь лучше всех. Не говоря уже о том, что ты медиум…
— Медиум? — удивился он, и я поняла, что сболтнула лишнее, — это что-то из области спиритизма и гадания на кофейной гуще?
— Почти.
— Алена, — Андрей сел на табуретку, — я понимаю, что ты — женщина-загадка… Но у каждой загадки бывает отгадка, а у каждого человека есть предел терпения… и если ты мне не сочтешь нужным поведать то, зачем сюда пришла, я буду вынужден с тобой распрощаться. Прямо сейчас. Как бы симпатична ты мне ни была.
Я походила по кухне, посмотрела в окно… Сложно. Ой, как сложно… но деваться некуда. Ведь некуда? Ведь друзей-подруг, о которых говорил Ветер, нет… когда-то я сама решила, что их не будет…
— Ты мне не поверишь.
— А ты постарайся рассказать так, чтоб я поверил.
— Хорошо…
Хорошо… Ничего, собственно, хорошего.
— Ну? Чего замолчала?
— Я… вампир. Вернее, у меня есть очень неслабый шанс стать вампиром в кратчайшие сроки… Если я не исчезну куда-нибудь на несколько недель.
Андрей хмыкнул.
— Не бывает.
— Чего?
— Вампиров не бывает. Цепеш, конечно, был изрядной сволочью, но вот крови, к сожалению, не пил…
— Да при чем тут Цепеш! — я возмутилась, — Я что, про него хоть слово сказала? Я про себя говорю… Блин… знала, что не поверишь!
— Рассказывай дальше, — сказал Андрей. Я посмотрела на него, ожидая подвоха, но серые глаза смотрели на меня серьезно, и в них не было даже тени улыбки.
— Я — зародыш. Во мне зерно… Нас называют Новичками. А тех, кто действительно является вампиром, мы зовем Настоящими… Если я умру, то стану Настоящей.
— Понятно. А если нет?
— Когда-нибудь это должно случиться… но я не хочу, чтобы это случилось так быстро.
— А старость — умеревшие от старости становятся вам… Настоящими?
— Мы не стареем. В этом весь фокус. Тот возраст, на который выгляжу я — это предел. Старше выглядят только Настоящие, которые стали Настоящими уже несколько веков назад… Мы также имунны к большинству ядов, и у нас немного быстрее заживают порезы.
— С ума сойти, — высказался Андрей, — я бы был не против…
— А я против!
Я начала звереть, хотя он, кажется, больше не смеялся.
— Ален, я… я поверю, если увижу что-то, доказывающее твои слова.
— В том-то и дело, что не увидишь, — вздохнула я, — помнишь… сегодня утром в прихожей. Я должна была исчезнуть для тебя, раствориться в тени. Вместо этого ты увидел Знак.
— Что это означает?
— Ты медиум. Так мы называем тех, кто невосприимчив к внушению и видит ауры.
— Я не вижу никаких аур.
— Ты просто никогда не пробовал их видеть.
* * *
— Аль, это… тебя, — Андрей стоял в дверях, держа в руках телефонную трубку и растерянно глядя на меня.
— Это я-а, — донесся до меня знакомый голос.
— Черт. Откуда ты взял этот телефон?
— Слу-ушай меня, — сказал Ветер, — тут ко-ое-что слу-училось. Твой бра-ат… о-он ча-астично Та-ам остался. Ка-ак Вы-ысший, по-онима-аешь? То-олько Вы-ысшие до-олго этому у-учатся, а о-он… у-у не-его та-ак са-амо вы-ышло.
— И? Хочешь сказать, что здесь, в этом мире, осталась только часть?
— Те-ело. Но-о оно-о нева-ажно…
— То есть как?
— О-он все-егда смо-ожет найти-и но-овое.
Кажется, я начала понимать. И то, что я понимала, мне совершенно не нравилось…
Была такая легенда. О Бессмертном. Что когда-то появится Тот, Кто Бессмертен, кто живет в двух мирах одновременно, через что его и убить-то толком нельзя, приберет всех Настоящих и не очень к рукам и поведет вперед, к темному будущему. Точнее, не «приберет» — Настоящие не любят ходить строем. Просто поглотит, не особо спрашивая согласия, и преобразует их сущности в усиление своей собственной. А потом подомнет под себя всех оставшихся, не разбирая, человек или Новичок там, поработит их волю и мысли, и начнется полный коммунизм в понимании Настоящих… Каждый из них мечтал оказаться Бессмертным. Долго учились ходить Туда, до-олго… а Данька сбил все карты.
— Ветер…
— Ы?
— Ты боишься? Или не веришь?
— Я-а ве-ерю. И бо-оюсь. О-он уже приходил к Никите.
— И что?
— Ни-икита пропал. И-исчез.
— Может уехал?
— Не-ет.
— Откуда известно, что он приходил?
— Ла-аска видела. О-она то-оже боится. О-очень. О-он уходил когда, на нее та-ак посмо-отрел…
М-да. Дело серьезное. Я плохо знала Никиту «Грозного» и его подругу Наталью по прозвищу Ласка, но Никита не производил впечатление хлюпика, а Ласка не была истеричной дамочкой. Не говоря уже о том, что возраст обоих близился к двумстам годам, и оба уже вполне себя неплохо чувствовали Там…
— Что же делать, Ветер?
— Мы и-ищем…
Ищем, ищем, ищем… ту-ту-ту-ту… В этом был весь Ветер — положить трубку на полуфразе вполне в его обычаях.
Я хмыкнула и пошла на кухню.
— Что-то случилось? — спросил Андрей.
— Хотела бы я знать, что.
* * *
Мне снилось солнце. Огромное, с пылающей короной в пол-неба, слепящее белое злое солнце… И было никак не закрыть глаза — здесь у меня не было век, и рукой не прикрыть от злого солнца — я не чувствовала рук, рук не было… и даже лица не отвернуть — у меня не было головы… Ничего не было, только колкий свет прямо в воспаленные глаза.
