Что ж, выпьем за нерадивых покойных, павших жертвами собственной некомпетентности и моего профессионализма. Выпьем за извечную привычку человека к выживанию. Простите, миссис Биглендри и маленькие биглендрята. Мне искренне жаль. Если бы я могла их вернуть – куда-нибудь подальше от себя, сопроводив крепким пинком по яйцам для острастки, – поверьте, я так и поступила бы. Никто не порочен настолько, чтобы заслуживать смерти.
Давным-давно, в далеких краях Эди Банистер однажды сказали, что человеческая душа способна безошибочно определить собственную ценность, если отразится в слоновьем оке. Эди гадает, нельзя ли сейчас поехать в лондонский зоосад и каким-то образом подобраться к слону. В последнее время ее очень волнует вопрос собственной ценности. Она чувствует подступающий холод, знакомый ей не понаслышке, – только на сей раз от него веет зловещей неотвратимостью. На этом основании миссис Крабб (которую она недолюбливает) недавно предположила, что Эди – немножко ясновидящая. Эди в ответ подумала, что человек, разменявший девятый десяток и не ощущающий при этом приближения смерти, – круглый идиот.
Последний танец. Пусть его запомнят надолго.
Эди поднимает стакан за погибших и к немалому замешательству всех вокруг – своему собственному не в последнюю очередь, – прямо там, в темном углу бара «Свинья и поэт», заливается горючими слезами. Затем, мало-помалу (и во многом стараниями влажного вонючего носа, которым сопит у нее на груди Бастион, вылезший из сумки для оказания неотложной помощи хозяйке) она берет себя в руки и становится прежней, разве что чуть постаревшей и с чуть покрасневшими глазами.
Столько лет. Черт подери.
«Девушкам, желающим служить отечеству, необходимы обувь без каблуков и скромное нижнее белье».
Именно слова «нижнее белье» выдергивают Эди Банистер из сладкой полудремы, в которую она всегда погружалась во время ежеутренних наставлений мисс Томас. Учителя школы имени леди Грейвли крайне редко говорят о нижнем белье, да и упоминание обуви без каблуков поражает не меньше, ведь любая другая здесь строго запрещена. Что же до существования «нескромного» белья, на которое тонко намекает фраза, то Эди просто не может поверить своим нежным юным ушам. Ясно одно: мисс Томас не сама писала памятку, которую сейчас читает, и дело крайне серьезное, поскольку этой информационной контрабанде все же выделили место между графиком дежурств и завершающей молитвой.
«Белье», – бормочет Эди, когда все хором произносят «Аминь!», а в назначенное время является к директрисе в самых безукоризненных туфлях на плоском ходу.
Муха патриотизма ужалила только еще троих девушек; по-видимому, остальные шестьдесят с лишним не успели одуреть от скуки, как Эди, или же боятся, что служить отечеству придется каким-то неподобающим для истинной леди образом (это подозрение закралось в душу Эди благодаря упоминанию нижнего белья, и за него она теперь изо всех сил цепляется, как утопающая за бревно). Наполеону вроде бы подсылали проституток-убийц, вспоминает она, а в одном непристойном романчике, две трети которого она успела прочесть, пока ее не сдала учителям паинька Клеменси Браун (за что Эди получила три удара линейкой по пальцам), пылкая главная героиня сокрушенно, но неуклонно отдавалась похотливому пирату Рою по кличке Феска, дабы отвлечь его от избиения ее младшего братца. На войне, рассуждает Эди, люди нередко приносят себя в жертву. Она воображает, как будет думать о судьбе родины, сгорая в объятьях восхитительно грубого врага государства, и ее охватывает почти невыносимый ужас.
– Плант, согласна. Диксон, хорошо. Клементс – нет, девочка моя, ты ведь играешь в рождественском спектакле. Где нам взять вторую поющую Магдалину? Нет, нет. И последняя… Пф-ф! – Иной похвалы в своей адрес Эди и не ждала, но это хотя бы не категоричный отказ – уже хорошо.
– Простите, мисс Томас, я не расслышал последнее слово…
У человечка вытянутое лицо и напомаженные волосы. Сутенер, моментально заключает Эди, как Пострел Джек Дагган или Герби-Нож. При этом на нем синий костюм самого консервативного кроя, а из кармана длинного жилета свисают часы на цепочке, на которых изображен маленький золотой цветок. Хотя много за нее не дадут, можно и подрезать: вещица все же любопытная. Жаль, не масонская. Масоны, говорят, во время своих обрядов вытворяют всякие гнусности.
– Банистер, – бормочет мисс Томас. – Пропащее дитя.
– О, да что вы! В каком смысле «пропащее»?
– Боюсь, во всех. Пропащее – потому что сирота. Пропащее – потому что привыкла говорить вслух все, что в голову взбредет, и без конца задает вопросы. Наконец, пропащее – потому что дух ее погряз в скверне, и даже в своих самых счастливых и отрадных снах я не вижу, чтобы она отринула грех и открыла душу Богу воинств.
– Ого.
– Да уж.
– Хорошо, тогда я помолюсь за ее душу.
– О да, помолитесь, пожалуйста.
– Есть ли какая-нибудь специальная молитва о юных девицах, что дрейфуют по воле волн в океане чудовищных искушений? Что-нибудь в духе «Услышь, Отец, от нас мольбу»?
– Нет, – отрезает мисс Томас, давая понять, что тема ее утомила. – Помолитесь, как умеете.
– Тогда как умею, так и помолюсь.
Мисс Томас кивает и продолжает превозносить двух других девиц, а про Эди больше не заикается. Неудивительно. Впрочем, не то чтобы Эди очень расстроилась. Она увидела, как вспыхнули глаза господина, когда он на нее смотрел. И он тоже видел, что она это видела. Кроме того, по его нарочито искреннему обхождению и пресно-вкрадчивому выражению лица она установила, что этот человек – отъявленный плут. Плуты не колесят по стране в поисках добродетельных девиц. За добродетелью далеко ходить не надо. А вот родственную плутовскую душу приходится поискать, и поиски эти осложняются тем, что такая душа тщательно маскируется (в то время как добродетель всю себя выставляет напоказ).
– Меня зовут, – говорит человечек, – Абель Джасмин. Я работаю в казначействе Его величества Георга VI, нашего короля, разумеется. Рискну предположить, что он наш общий король. Есть ли среди вас те, кто не считают себя его подданными?
Все хихикают. Даже мисс Томас. Эди – нет. Вопрос вполне уместен, ведь среди присутствующих вполне могут быть американские, ирландские и даже французские граждане. Мистер Джасмин улыбается и, сцепив руки на груди, кланяется.
– Отлично. Стало быть, здесь собрались одни британки! Итак, леди, боюсь, пришел черед самого трудного вопроса. Кто из вас в последнее время ловил себя на лжи самого отъявленного, самого возмутительного рода? Мисс Томас?
– Нет, – заносчиво отвечает мисс Томас.
Все опять хихикают. «Никогда! – восклицает Джессика Плант. – Никогда я не позволяла себе даже приукрашивать правду!» (Что само по себе возмутительная ложь, притом очень глупая). Холли Диксон признается, что недавно сказалась больной, чтобы не дежурить на кухне. Мисс Томас делает себе пометку. Эди молча улыбается – и видит, как взгляд мистера Джасмина замирает на ее лице.
– А вы, мисс Банистер? Вы тоже никогда не лгали? – наконец спрашивает он.
– О, мне так неловко, – с придыханием отвечает Эди. – Наверняка я лгала, вот только мне ни за что не вспомнить, о чем именно. – Она расплывается в широкой безмозглой улыбке. – Это очень дурно? – Тут же ее улыбка и легкомысленная паника исчезают; Эди уставляет на Джасмина серьезный немигающий взгляд. – Вы такого ответа ждали, сэр? Или ваше предположение должно было возмутить меня до глубины души?
Мисс Томас возмущенно фыркает и уже готовиться отчитать Эди, однако человечек примирительно поднимает руки и улыбается.
– Полагаю, вы угодили в яблочко, мисс Банистер, – говорит Абель Джасмин и пожимает плечами. – Что ж. Добро пожаловать в подразделение «Наука-два». Скорее собирайте вещи. Премного вам благодарен, мисс Томас.
Хей-хо, с немалым удовольствием мысленно восклицает Эди Банистер.
* * *
Заручившись поддержкой высшего руководства, Абель Джасмин устраивает все моментально: допустим, законы Великобритании нельзя просто взять и нарушить, однако их исполнение можно – практически по мановению волшебной палочки – взять и ускорить. В тот же день Эди Банистер переезжает, а ее опекуншей вместо мисс Томас становится коренастая тетка по имени Аманда Бейнс – подчиненная мистера Джасмина, она же младший директор.
