Рядом мотнул крупной лысой головой, невнятно замычал Чупыч, крыса полудохлая… Надо же, залили в него больше бутылки, а оклемался. Шкурой чувствует, что финиш уже в жопу дышит. Хочет жить урод, хочет… С другой стороны, а кто бы не хотел?
Свет огней электрички стал ярче, мычание – различимее.
– Е… не-е надо… пацаны-ы-ы, бля-я-я…
«Не надо было дурь у Саныча брать, а потом по углам шхериться. Знал же, что Саныч за такое конкретно спросит».
Правая ладонь скользнула в карман куртки, за ножом. Белая скомканная тряпка уже ждала в левой, наготове. На душе было тоскливо, гадко… и что-то еще, незнакомое, выворачивающее наизнанку со сноровкой преуспевшего в своем ремесле живодера. А деваться некуда – надо принести что сказали… Разорвись, заштопайся, снова разорвись, но принеси.
– Шанхай, тачка вроде какая-то едет?!
Возглас заглушил щелчок выкидухи. Шанхай настороженно повернул голову в сторону грунтовки, на которой осталась «восьмерка», выпустив Жеку и Чупыча из вида.
– Пацаны-ы-ы, бля-я-я…
Жека резко задрал Чупычу темно-синюю футболку, коротко и наискось чиркнул лезвием по животу. Порез тут же набух кровью. Жека приложил к нему платок – не остановить, намочить ткань как можно сильнее…
– Точняк, мотор шумит, – напористо бросил Жека, не давая Шанхаю посмотреть в сторону Чупыча. – Сюда катит, нахуй…
– Да гонишь… Ровно все, кажись.
– Блядь, слышу же…
Когда Шанхай повернулся, футболка уже скрыла порез, а сложенный нож и платок лежали в кармане.
– В уши долбишься, Жара? – Кривая ухмылка открыла крупные зубы. – Ровно там все, так-то.
Жека развел руками.
– Братуха, реально мотор хуячил. И музон. Нервяк, глюкануло…
– В уши тебе бзднуло, так-то… Ладно, на раз-два тащим. На раз – кидаем. Хуйню упорешь – следом за ним полетишь.
Укрывшие их кусты и одноколейку разделяло метров семь. Состав вытягивался из-за поворота, свет вагонных окон скользил по деревьям – электричка. Шанхай проворно раскатал черную шапочку с макушки на лицо, превратив ее в маску с прорезями для глаз. Сгреб Чупыча за запястья. Жека тоже скрыл лицо под маской, намертво стиснул пальцы на худых щиколотках приговоренного.
– Раз-два!
Они выскочили из кустов, побежали к составу. Под ногами хрустнул щебень пологой насыпи, и Шанхай замер в трех шагах от электрички. Жека остановился одновременно с ним.
Чупыч колыхался жилистым телом, матерился и умолял – люто, внятно. Из оттопыренного кармана спортивных штанов выпал чупа-чупс, еще два… В мельтешащем свете вагонных окон Жека разглядел лицо Чупыча. Совершенно серое и до неузнаваемости искаженное лицо человека, который полностью осознал, что с ним сделают через несколько секунд.
Жека неистово пытался отрешиться от всего этого, а в голове крутилось паскудной, безнадежно заевшей пластинкой: «Саныч бы все равно тебя грохнул, а я не мог проехать мимо такой темы, не мог. Катьку кормить надо, блядь».
Шанхай мотнул головой, качнул Чупыча от электрички. Жека машинально повторил его движение; они качнули еще раз, и опять…
– Раз!
Жека отпустил щиколотки приговоренного. Шанхай разжал пальцы раньше, забрасывая Чупыча под вагон наискось, головой вперед.
Взгляд притянуло за ним, словно так напоследок пожелал Чупыч, и Жека не мог отвернуться.
Приговоренный упал на рельс животом, метрах в трех от колеса. Рывком приподнялся на локтях, но больше не успел ничего.
Стальной круг коснулся бока Чупыча. Жеке показалось, что его оттолкнет в сторону и он сумеет извернуться, заползти под вагон, переждать или выскочить с другой стороны.
Миг спустя нижний край колеса вмялся в тело Чупыча, как скалка в тесто, и тут же выскочил с другой стороны. Шум электрички заглушил хруст перебитых позвонков, но тот как будто перепрыгнул от рельса в голову Жеки – четкий, омерзительный, толкнувший из желудка к горлу едкий сгусток тошноты.
Нижняя часть Чупыча упала на насыпь, длинные ноги дернулись раз, другой. Ближайшие шпалы и щебень начали темнеть, мокнуть. Подвагонная темнота скрыла торс Чупыча, но Жека не мог прогнать наваждение, что тот еще пытается ползти, выжить… А потом – найти их с подельником, чтобы спросить за все.
В смятое чужой смертью сознание проскользнул крик Шанхая:
– Жара, валим нахуй!
Жека кинулся за ним, не замечая хлещущих по лицу веток. К душе клещом присосалось понимание того, что убежать от памяти последних минут будет неизмеримо сложнее. Если вообще получится…
Хотя в жизни есть вещи и похуже.
Голая Катька ждала его за дверью.
– Принессс…
Она не спрашивала – озвучила то, что знала с полной уверенностью. Шагнула назад, впуская его в квартиру, и нетерпеливо по-кошачьи цапнула воздух растопыренными пальцами. Огромные, в половину радужки зрачки мелко тряслись, напоминая бесконечный тоннель в алом тумане склеры.
– Давай, ну!
Жека обреченно сгорбился. Шаткая надежда, что его встретит нормальная, не взятая под власть твари десятилетка, разлетелась вдребезги.
Он отвел взгляд – никак не мог привыкнуть к Катькиной наготе, которую обожала тварь. Протянул ей платок. Сестра уткнулась в него носом, вдохнула протяжно, с наслаждением. От ее хихиканья, совсем не детского, с ублюдочными нотками, Жека тоскливо выматерился одними губами.
Катька вдохнула еще раз, блаженно прикрыла глаза.
– Боя-я-ялся Чупыч… Бздел, стремался, очко жим-жим-жим-жим-жим. Сса-а-ался… Вкусно сса-а-ался, дурилка, а потом – чик-чик колесиком.
Она открыла глаза. Ловко оторвала от платка около трети, затолкала лоскут в рот и принялась жевать, постанывая, больше смакуя не кровь – пропитавший ее страх. Жека снова выматерился, побрел на кухню.
– Жалко, ухо не привез, – долетело в спину. – Или язык. Язык в страхе – это такой ням-ням…
Рука сама сгребла полупустую бутылку «Распутина», горлышко неприятно цокнуло о зубы. Жека начал пить – взахлеб, пытаясь без остатка растворить в водке услышанное сейчас и сделанное часом ранее. В памяти крутился чупа-чупс, а вместо леденцового кругляша у него была голова мертвого Чупыча…
Допил и не глядя отбросил бутылку в раковину. Грузно присел на табуретку, стараясь не глядеть в сторону прихожей.
Катька пришла сама. Встала в шаге от Жеки, спрятала руку с тряпкой за спину.
– Серега Бузыкин завтра вечером японца из Владика пригонит… В соседней области без палева можно прижать, скажу место. Суеты на пять минут – Серегу в болото, тачка твоя. Чистая тема, хорошее лавэ.
Она говорила спокойно, по-взрослому. Жека скосил на нее глаза, набычился.
– Уймись, блядь. Катьку оставь…
– Ну и зря… – тон сестры не изменился. – И сам бы поднялся, и мне пожрать принес. Ладно, не хочешь тачку – можно лавэ поближе, но и пожиже. Юльке Загрянской завтра должок вернут, три с половиной тонны зеленых… Давать подробности?
– Глохни, блядь…
– Ой, смотри, какой пиздец!
Испуг в голосе Катьки вынудил кинуть взгляд на выставленную вперед ладонь сестры.
– Фокус-покус! Палец-ломалец!
– Не на…
Мизинец Катьки резко загнулся назад. Хруст заставил Жеку сжать кулаки, вскочить с табуретки.
– Не трогай ее!
– Ути-пути, братская любовь… – захихикала тварь. – Палец – это еще хуйня. А хочешь, Катька из дома уйдет и торчкам отсасывать будет? Самым конченым, спидозным. С проглотом, хи-хи… Дырки все свои подставит за просто так, любителей в молодое мясо хуй забить знаешь сколько? – Она расставила ноги, прижала здоровую ладонь к промежности, пошевелила пальцами. – Будут ее ебать в два смычка. А лучше – в три, пока кровушка из дырок не хлынет. Найдет таких, чтобы хуище до колена и чтобы засаживали на полную. Или тебя кривого свяжет и тоже за щеку примет? Чмок-чмок, сла-а-аденько… Потом сам будешь добавки клянчить.
– Заткнись, блядь!
– Сам заткнись. – Взгляд Катьки оцарапал злобой. – За базаром следи. Если чего-то не хочешь, так и скажи, а блядью Саныча называй, меня не стоит. Сядь и порепетируй… Саныч – блядь, петушара дырявый. Ся-я-ядь…
