— Что ж саму затычку не повесил? Выглядел бы полным дураком.
— Вы старая уже, ничего не понимаете.
— Может, вернемся к моему первому вопросу? Чего ты добиваешься?
Я смотрю в окно, на холмы и небо, бесцветные от светло-серых облаков, плывущих высоко в небе.
— Ну?
— Свободы от преследований. — Я говорю это спокойно, даже невыразительно.
Молчание.
— Как вы думаете, я когда-нибудь этого добьюсь?
Никакого движения снаружи; ветер не ерошит вереск на склонах холмов, не гонит облака.
Вечером того же дня я рисую. Карандашом — чернила и уголь кончились. Карандаш тоже нормально. Я уже нарисовал растения и животных, которых видел здесь. Несколько моих рисунков Селия отложила в сторону, чтобы показать Совету. Меня так и подмывает спросить: «Чего вы этим добиваетесь?» — но я решаю, что не стоит, все равно ответом мне будет равнодушный взгляд.
Я рисую Селию. Она терпеть этого не может, но так еще интереснее. Рисую я беспощадно: с бородавками и всем прочим. Пленных не берем. Рисунок она потом сожжет. Она всегда сжигает свои портреты. Меня как художника это нисколько не задевает — проблема тут в самой натуре, а не в ее изображении.
Еще я рисую автопортреты, но только своей правой руки. Расплавленная кожа на ней напоминает потеки густой масляной краски, каждый заканчивается не до конца затвердевшей каплей. Кожа на тыльной стороне руки, между потеками, вспучилась и потрескалась, тоже как старая краска. Моя рука — искусство.
Я рисую свою руку, сжимающую тонкий, длинный кинжал, как две недели назад. Следя за мной, Селия так долго не дышала, что я думал, она потеряла сознание. Я смял рисунок и со словами «Чепуха какая-то» швырнул его в огонь — она не успела меня остановить. Больше я так не рисовал, это было совсем не интересно.
Пейзажи у меня обычно дерьмовые. Не получаются они у меня, и дома тоже ужасно скучные. Но клетку я все же нарисовал. Ухватил сходство. Передал ее бессмысленную черноту, ее стремление держать и не пускать. Я ведь так хорошо ее знаю, свою клетку. Это мой шедевр. Я сказал Селии, что этот рисунок надо послать Совету Она не ответила, но больше я той картинки не видел. Наверное, она ее сожгла.
— Они будут здесь к концу утра, — говорит она, пока я рисую. — Я взвешу и сфотографирую тебя до их приезда.
— Волнуетесь?
Она не отвечает, и я отодвигаюсь, ожидая пощечины, но она не клюет и на эту наживку.
— Я не напортачу. Не бойтесь. Буду хорошим мальчиком и отвечу на все их вопросы как следует. И плеваться не буду, ну, только в конце.
Селия вздыхает.
Снова становится тихо, я сосредоточиваюсь на том, что рисую ее волосы. Похоже, они поредели, наверное, на нервной почве.
— А вы будете присутствовать, когда они будут проводить Освидетельствование?
— А ты сам как думаешь?
— Наверное, нет… Точно нет.
— Тогда зачем спрашиваешь?
— Так, для поддержания беседы.
— Ну, тогда лучше поддерживай.
Я как раз рисую ее рот. У нее широченная улыбка, от который ее толстые губы кажутся не такими уродливыми и даже более интересными. Мне хочется нарисовать ее возле моей клетки стоящей навытяжку, с ключами в руках и выражением, которое иногда появляется у нее на лице и сильно напоминает жалость. Наверное, потому она и взялась за эту работу.
— Ну? — спрашивает она.
— Ну что?
— Я же знаю, ты что-то хочешь спросить.
Как это она узнала?
— Хммм. Ну-у. Интересно просто… Как случилось, что вы стали моей тюремщицей?
— Учителем и опекуном.
— Желающих, надо полагать, было не так много. — Я уже заканчиваю рот, когда кислое выражение оригинала чуть смягчается.
Она поворачивается ко мне, сменив позу.
— Думаю, что против меня ни у кого не было шансов.
— Вы хотите сказать, что никого, кроме вас, вообще не было?
Я жду, но она ничем себя не выдает.
— А ваша собственная жизнь до того пуста, что сидеть здесь, в этом богом забытом месте, и служить тюремщицей невинному ребенку вам кажется вполне подходящим занятием.
Тут она начинает по-настоящему улыбаться.
— Да и оплата наверняка не слишком высокая.
Она едва заметно кивает.
— Посадить под замок, избивать, наносить увечья, как телесные, так и духовные, мальчику, которому нет еще шестнадцати лет… который не сделал никому ничего плохого… это, несомненно, плюсы вашей работы.
— Да, — говорит она. — Это все плюсы.
Улыбка погасла, но ухмылка не вернулась. Приняв прежнюю позу, она сказала, не глядя на меня:
— Маркус убил мою сестру.
Тогда она должна быть в списке. Я не знаю фамилии Селии. Я спрашивал раньше, но это, по-видимому, не имеет значения.
— Какой у нее был Дар?
— Составление снадобий.
Я киваю.
— Маркус тоже может… как вы… ну, это, с шумом?
— Это есть в списке?
— Вы бы поосторожнее. Он наверняка не прочь получить ваш Дар.
Мы снова молчим.
Я и раньше догадывался, что имею для Селии какое-то значение, точнее, значение имеет то, что я сын убийцы ее сестры. Список убитых Маркусом велик, поэтому она просто не могла не знать лично кого-либо из них. А тут дело гораздо круче — он убил ее сестру.
Я говорю:
— Но я ведь не Маркус.
— Знаю.
— Я не убивал вашу сестру.
— Несправедливо, правда? Но, по-моему, один шанс из тысячи за то, что ему небезразлична судьба его сына, все же есть, и тогда его наверняка бесит то, что тебя здесь держат.
— Он знает, что я здесь?
— Нет, того, что ты именно здесь, он не знает. Это место хорошо спрятано, так что даже ему с его способностями нас не найти. — Она разминает затекшую шею и плечи. — Я хочу сказать, ему известно, что ты у нас. И он наверняка догадывается, что ты тут не как сыр в масле катаешься. Мне бы не хотелось обмануть его ожидания.
— Тогда почему вы не оставляете меня на целый день в клетке? Не думаете же вы, на самом деле, что я смогу его убить? Все эти тренировки — одна сплошная глупость.
Она встает и начинает ходить туда и сюда по комнате. Верный признак того, что не хочет отвечать на заданный вопрос.
— Возможно, но оставлять тебя в клетке на весь день было бы жестоко.
Я так удивлен, что начинаю смеяться только секунды через две. Когда мне наконец удается взять себя в руки, я говорю:
— Вы меня поражаете. Я же ношу ошейник, который легко может меня прикончить. На ночь вы запираете меня в кандалах в клетке.
— Зато я хорошо тебя кормлю. И сейчас ты сидишь здесь, рисуешь.
— И что мне теперь, спасибо вам сказать?
— Нет. Сиди тут с полным брюхом и рисуй.
